Когда вставал ко мне углами Мир, не похожий на овал.

Пять имен. Пять драм отлучения от родины. Пять попыток документалистов, в свете классического «поэт как мир, объятый человеком», — всмотреться в миры авторов, ищущих «осязаемой правды». Соединивших «философию конкретного и живопись абстрактного», превративших слово в «чувство собственного существования».

Трудно не согласиться с заявленным в самом начале фильма: «Какое было бы счастье, если бы Довлатов стал ворчливым армянским стариком…», дожил бы до нынешних дней, когда в баре можно заказать коктейль «Довлатов», на городских стенах увидеть граффити-портреты. Он узнал бы, что не только армяне, но и настороженные соседи-эстонцы почитают его как «настоящего русского вне идеологии». Авторы фильма отправляются в путешествие вслед за Довлатовым: из Питера через Коми, Таллин до Нью-Йорка. В путевом дневнике — размышления о компромиссах и нонконформизме. Об отсутствии ненависти к режиму. О мечте издать книгу. Ту самую, ради которой шел на компромиссы, собственной судьбой поверяя пушкинское «литература выше нравственности», книгу с уже сложившимся стилем: документальность, воссозданная художественными средствами. Те самые «Пять углов. Записки горожанина», набор которых был рассыпан в таллинской типографии.

«Эмигрировал я в сентябре 77-го», — рассказывает за кадром Петр Вайль. Кино про Вайля, как и жизнь Вайля, насыщены размышлениями о литературе. О случайном и закономерном в человеческой судьбе, которой движет характер. Характер Вайля друзья сравнивают с шаровой молнией. Генис рассказывает, как складывался их дуэт, с видимым удовольствием окунаясь в прошлое. Чтобы писать «Родную речь», соавторам пришлось разделиться поочередно: один зарабатывал, другой писал. Магнитное поле «Нового американца». Неистребимая мечта о жизни как о путешествии — неспешном с многомесячными остановками, чтобы сродниться с чужеродной жизнью, присвоить ее. О себе он говорил: «Я — русский литератор и американский гражданин, живу в Чехии, а хочу жить в Италии». Его последняя не вполне состоявшаяся эмиграция в Венецию, по сути, эмиграция в мечту. При всей ироничности Вайль был идеалистом. Верил, к примеру, что «в России диктатура плебса закончилась».

Он умер в декабре 2009-го. В прошлом году ему бы исполнилось 65. Всего… Поговорить бы с ним сегодня. Хотя бы по почте. Получить емейл от узнаваемого адресата [email protected], в котором, как всегда, ясно и точно сформулирована его позиция… с непременным финалом «Всех благ».

Битов, Хамраев, Сарнов, Ерофеев, Кончаловский, Розовский, Хейфец… Вспоминающие о писателе, похожем на библейского пророка, вынуждены констатировать: «Его время ушло». Как ушло время пристального, трудного чтения. Когда читали не имена, но тексты.

Не слишком щедрый на похвалу Андрей Тарковский в дневнике об авторе «Псалома»: «Вне всякого сомнения, он гений». Невостребованный, непознанный. Осмеливающийся (верное ли это слово в отношении автора, который пишет как дышит, не оглядываясь на «инстанции», «не стараясь угодить») раскрывать природу человека как борьбу добра и зла библейского размаха. Он отличался жестким взглядом на человека, умеющего не только взлетать, но и оскотиниваться. Объяснял причины окончательной победы в России образа жизни московского монголоидного образа жизни над вольным новгородско-псковским: индивидуальным, свободным и умелым. Предсказывал распад СССР и выход из подполья «темных сил» — неостановимое «взвихрение низменных инстинктов», зарождение русского фашизма. Пытался предупредить, но мы пропустили.

Великий русский писатель, говорящий с еврейским акцентом. Пишущий в стол и выживающий за счет работы в кино. Нередко в качестве «негра», то есть анонимно. Но его слово слышно и в «Первом учителе», «Рабе любви», «Солярисе», «Седьмой пуле»…

Его способность видеть настоящее в исторической перспективе. Выдающееся эссе о Чехове связано с вторжением в Прагу, хотя, как всегда, говорил он о человеке вообще: «Нет ничего страшнее, чем дикарь с букварем, невежество в святой простоте сжимает пальцы на горле жертвы». Стоит ли удивляться храбрости автора, рассказывающего о ГУЛАГе и Голодоморе, событиях в Новочеркасске, покушении на Троцкого. Портрет Горенштейна, созданный Векслером, лишен «приятности», сиятельного восхищения. Автор не избегает сложных моментов. Одна из версий неполучения Горенштейном «Букера» (его смертельная обида) — месть «шестидесятникам», которым досталось от неистового Фридриха.

У него не было детских фотографий. Отца арестовали и расстреляли, мама умерла по дороге из эвакуации. Ольга Юргенс нарисовала ему детство. На «несбыточной картинке», сочиненной под диктовку самого Фридриха: счастливый мальчик, элегантные мама и папа у театральной тумбы. И число. 8 октября 1937-го. День расстрела профессора политэкономии Наума Горенштейна. В «Псаломе» есть незабываемый разговор с Гомункулом: как отличить добро от зла. Если то, что делаешь, тебе легко — зло, то, что трудно, — добро. Удержаться от сатанинского, лежащего в основе, — страшно трудно. Не всегда удается. Но не был бы он выдающимся писателем, если бы на протяжении всей жизни не вел с самим собой нескончаемый спор о человеке. «Зло везде есть. Всегда найдутся охотники продать тебя за 30 сребреников. На мужика все новые беды сыпятся: то татары по три раза за осень, то голод, то мор. А он все работает, работает, работает. Несет свой крест смиренно. Не отчаиваясь, а молчит и терпит… Да разве не простит таким Всевышний темноты их?» Монолог «Андрея Рублева» написал великий русский писатель, говорящий с еврейским акцентом.

Бабеля ищет его внук, 45-летний американский актер и режиссер Андрей Малаев-Бабель. Путешествует по Украине, Франции, России. С каждой остановкой: одесская и парижская квартиры, Броды, Козин, архив ФСБ — пытаясь понять тайный смысл рассказов и загадочной, и трагической судьбы. Силясь отделить мистификацию от правды. Что непросто: при аресте пропали не только документы. Исчез и архив — 24 папки с рукописями. Георгий Франгулян завершает памятник, сооруженный на деньги одесситов: Бабель присел на ступеньки с блокнотом на коленях, голова втянута в плечи, близорукие глаза сощурены, круглится «незащищенная спина». И кажется, слышен его негромкий голос: «В моих руках не спрятано ремесла. Передо мной стоит воздух». Его внук тем временем пытается подойти к переделкинской даче, откуда деда увезли на Лубянку, потом пытали и расстреляли… Он просит, объясняет вооруженной охране, оберегающей покой новых владельцев за десятиметровым забором, как важно для него увидеть хотя бы место… Безрезультатно. Его великий дед полагал, что новое общество у нас создается справедливое, жаль, что идея попала в плохие руки…

О Бродском в последнее время снимали столько фильмов, что трудно не повториться. Катерина Гордеева идет к Бродскому из сегодняшнего дня, пытается нащупать точки соприкосновения. Повод ее изысканий — недавнее распоряжение вдовы Бродского Марии: последние в жизни поэта вещи отправить в его дом, на углу Пестеля и Литейного. Авторы всматриваются в коллективный портрет тех, кого застал бы Бродский, имея возможность вернуться сейчас. Тех, для кого стихи его стали общим культурным кодом. Самое удивительное — социальный, этический и эстетический разброс семейства обожателей, снятого на фоне Бродского. Рядом с Верой Полозковой, Чулпан Хаматовой, Ксенией Раппопорт — Петр Авен, Анатолий Чубайс, Дима Билан, ресторатор Митя Борисов, строитель Сергей Николаев, певица и депутат Максакова, фотограф Алик Кадинский… «Глаз не посетует на недостаток эха». Вопреки легенде, что поэт отчуждения — исключительная радость для снобов, все они продолжают живой диалог «с Иосифом», признаются: «В наши паршивые времена ваши стихи помогают», некоторые даже предъявляют ему претензии. А еще размышляют, отчего он не вернулся? Но контрапунктом «личным обращениям» является сам Бродский, утверждавший, что человек с литературным вкусом менее восприимчив к «ритмическим заклинаниям, свойственным любым формам политической демагогии». Отчего же отменный литературный вкус не помогает прожить собственную, а не навязанную кем-то жизнь? Не становится барьером для неталантливых поступков? И не только в политике.

В финале любители Бродского пишут открытки Иосифу. «Скучаем», «Во-первых, спасибо», «Возвращайтесь», «Джозеф — пришли джинсы. Митя», «Тут стало чуть проще с перелетами и визами. В аэропорту вай-фай. В остальном, вам бы не понравилось»…

Плывут по Питеру строки-пилигримы. Может, все-таки он возвращается?..