Жизнь после тюрьмы — штука, конечно, сложная. У кого-то она удается, а у кого-то нет. Никаких реальных, действующих реабилитационных программ в России не существует — разве что на бумаге, под распил бюджетных денег или грантов. Ну да, где-то есть лекции психологов, где-то консультации по трудоустройству, где-то добрые люди пытаются время от времени помочь, но по большому счету — нет. При этом, уже когда человек сидит, становится понятно, сможет ли он вернуться в нормальную жизнь, построить ее заново, или обществу лучше, вздохнув, принять на себя ментального инвалида со всеми вытекающими последствиями. А принять его на свой счет необходимо хотя бы ради собственной безопасности: если у человека с криминальным опытом и искалеченным представлением о добре и зле зимой нет шубки и шапки, он их раздобудет, сняв шубку и шапку в темном переулке с вас или с вашей жены. Поэтому профессиональные социальные центры, монастыри и благотворительные фонды, которые опекают таких людей, занимаются этим не только из жалости, не только из соображений «дадим еще один сто первый шанс», но и из профилактики и предохранения «чистой» публики от нежелательных внезапных встреч с тягостным миром бытовой преступности.
Конечно, реабилитационные программы, программы по социализации есть во всем мире: где-то работают хуже, где-то лучше, но всегда, в любом обществе остаются люди, помочь которым практически невозможно. Виноваты ли в том семья и школа, трудовой коллектив, врожденная социопатия или еще что, на этом этапе разбираться поздно, разве что в научно-познавательных целях. А вот выявить «группу риска» в тюрьме очень даже возможно. И начать с этим работать индивидуально — необходимо. Опять же ради безопасности всего общества.
Нет, конечно, в тюрьме с этим работают и эту проблему хорошо знают. Но работают своеобразно, скорее ухудшая положение вещей: во-первых, потому, что никакой ответственности за освободившегося гражданина и его поступки тюрьма не несет и нести не может, а во-вторых, потому что тюрьма калечит и профессионально деформирует людей, там работающих, похлеще малолеток на зоне.
Поэтому нет никаких сомнений в том, например, что ФСИН будет портить жизнь Олегу Навальному и после «звонка» (а такие вполне законные способы есть), оставляя его под надзором и заставляя выполнять нелепые и зачастую невыполнимые требования, а гражданин, которому после освобождения надзор реально необходим, будет шляться неприкаянным, без руля, ветрил и присмотра.
Для того, чтобы выявлять граждан, нуждающихся в профессиональном присмотре после освобождения, в тюрьме должен работать институт «наставников», который не оставит человека и после освобождения: — учителя, психологи, священники, социальные службы, объединенные в одну организацию: фонд, службу, НКО, армию спасения, черта лысого — все равно, лишь бы отчитывались перед обществом. Но это, конечно, мечты очень далекого будущего: российское тюремное ведомство чрезвычайно закрыто, закрывается еще больше и не подпускает к себе никого извне — только своих, подконтрольных и прикормленных, и так будет всегда, пока ведомство не будет в корне реформировано, а это уже вопрос политической воли.
Так что вернемся-ка лучше к реальности.
Проще всего с жизнью после тюрьмы дело обстоит у предпринимателей. Во-первых, их чаще всего осуждают под заказ или в результате судебных ошибок, ибо с образованием судей, прокуроров и следователей у нас полный привет — а это означает, что бизнес-сообщество в курсе, виновен человек на самом деле или нет, и с невиновным работать будет как ни в чем не бывало. Во-вторых, важно поведение в тюрьме: если не давал нужные следствию показания, не наговаривал на партнеров, не сотрудничал и не спонсировал тюремщиков — так и добро пожаловать назад. Нормально и с освободившимися чиновниками — при том же условии, конечно, что вел себя прилично. С осужденными по ДТП тоже просто: чаще всего мы имеем дело с преступлениями по неосторожности, и люди довольно легко возвращаются к обычной жизни.
Тяжелее всего женщинам. Вот наблюдаем мы двух женщин, ровесниц, обе «стопятые» (убийство), Аня и Оля, обеим около 30 лет. Обе — матери, на свободе остались сын и дочь, никаких мужей нет. Образования нет, работы не было. Одна недавно освободилась из мордовской зоны (Аня), другая досиживает под Костромой (Оля). У Оли все будет хорошо, ей нужна минимальная поддержка в первое время: она трепетная и беспокойная мать, она на зоне хорошо выучила законы и смогла оттуда — из зоны! — выбить себе и детям квартиру, куда она и вернется, забрав из детдома детей, с которыми все время общается. Да, ей нужно будет помочь с работой, но это в коня корм, справится. Потом выйдет замуж, еще родит, и все будет хорошо — хотя присматривать, конечно, надо, да и от парня ее будущего многое будет зависеть. Но голова на плечах у нее есть.
С Аней все куда как хуже, она плохая мать: по старшему мальчику лишена родительских прав (его успели усыновить в США до антисиротского закона), девочку родила в тюрьме, оттуда ее забрала хорошая опекунская семья. Родная сестра Ани через несколько лет сообразила, что может получать на ребенка пособие, если тоже оформит опекунство, и ей девочку передали, ибо у родственников преимущественное право. Аня вышла по УДО, сестра ее к себе не пустила, хотя девочку отдала. Жить им негде, работы у Ани нет. Сейчас добрые люди сняли Ане (ради девочки) квартиру, потом какое-то время будет помогать благотворительный фонд, но это не навсегда, это кончится, чего Аня понять не в состоянии. Ей никак нельзя было отдавать девочку, все закончится детдомом и неизлечимой психической травмой, девочка должна была остаться в опекунской семье, и сама Аня не возражала.
Но у нас нельзя просто так взять и отдать ребенка, этим занимается опека, которая не имеет доступа в тюрьму и знать не знает, что там происходит с Аней. Да и ребенком занималась то мордовская опека, то московская, то рязанская. Нет тех (человека, организации), кто занимался бы Аней хотя бы с тюрьмы. И что в итоге? А в итоге мы несколько лет наблюдаем, как ломается судьба маленькой девочки, дочки Ани, и нет никаких законных способов ей помочь — а пряником тут делу не поможешь. При этом Аня вышла по УДО, а Оля нет.
Могло ли общество что-то исправить в этой истории? С Аней — нет. Аня должна жить под сильным и умным социальным надзором, чтобы прежде всего ничего плохого не случилось с дочкой, а у нас такого надзора нет, его вообще нет. И это должен быть именно социальный, а не полицейский надзор, привлекающий к решению разных проблем освободившихся людей разные службы, НКО и фонды. Что это может дать обществу, понятно — спасенных детей, а может, и новых детей, плюс безопасность и экономия на содержании граждан в тюрьмах. Если человека нельзя исправить, это не значит, что на него можно махнуть рукой. Иначе он махнет рукой на вас. Или топором…
