I. Панегирик

Ах, Марк Анатольевич! В какое время мы, случалось, жили! Как прозрачны Ваши намеки. И как мы радостно подмигиваем: спасибо, понимаем. Как остроумно Вы предлагали нам взглянуть на себя. Тем, кто умел увидеть. Как у Вас узнаваемо непостижимое до конца. Какой притягательный, радостный и горький театр Вы создали. Какими артистами, сценографами и драматургами обворожили. И каких хороших зрителей собирали и продолжаете собирать в зале «Ленкома».

(Нет-нет, сегодня не юбилей и не дата. Разве нужен повод сказать пару добрых слов человеку, добавившему в наш мир таланта, ума, красоты, мастерства. Художнику, в особенности большому, часто недодают. Дескать, сам про себя все знает. Ну да, знает. Но хочет быть уверен, что и мы знаем.)

Ах, Марк Анатольевич! А фильмы, которыми Вы нас избаловали вместе с Гришей Гориным («Тот самый Мюнхгаузен», «Убить дракона», «Формула любви»…) и без него.

Если я возьмусь перечислять любимые спектакли, мне не хватит страницы. А хочется предъявить фотографию, снятую этой осенью после репетиции «Пер Гюнта» в кабинете Мастера у огромного круглого стола, за которым после премьер сиживали многие достойные люди. И несколько слов присочинить о впечатлениях, рожденных по поводу одного спектакля. (Нет, не угадали: это не «Тиль» и не «Юнона», не «Поминальная молитва» и не «Три девушки в голубом», не «Шут Балакирев», не «Женитьба».)

«Плач палача».

II. Комментарий к панегирику

На этом спектакле загадочный герой (Александр Абдулов) из небесного, будем считать, подземелья, разобравшись с интеллигентным героем, в легкой песенной форме обращается к залу: «Быдло вы все…» — и все такое. Часть публики пропускает наблюдение мимо ушей, часть относится к грубости с пониманием, а некоторые обижаются.

Один одаренный поэт отказался после спектакля поздравить Захарова и труппу с успехом, забрал пальто из знакомого нам кабинета и со словами то ли «я вам не быдло», то ли «не люблю, когда меня со сцены за мои же деньги (хотя прошел бесплатно) обобщают», ушел гордиться собой в ночную Москву, персонифицировав художественный образ в нервной форме.

«Чего это он?» — подумал я. И сообразил, что искусство захаровского театра проявило в зрителе ощущение потери необходимости чувствовать себя снаружи государства, где как раз и обитают основные почитатели этого театра, на понимание которых рассчитывали в спектакле Марк Анатольевич и его труппа. Почему тонкий собиратель слов, претендующий на жизнь «вне», расстроился от предъявления выдуманным героем Ануя, Дюрренматта и Захарова местоимения «вы», — не знаю. Зато страсть, пробужденная спектаклем (ах, если бы он еще пальто не взял!), осталась, и это свидетельствует, что не безнадежен.

«Мы» — слышу я в реплике героя «вы быдло», и меня эта слуховая аберрация расстраивает, но не оскорбляет. Я ведь терплю отношение государства и его мудрых, хотя и вороватых (в высоком смысле слова), руководителей. Не приемлю, но терплю. Они мне врут, хотят унизить, разоряют культуру, проявляют чудеса массового небескорыстного идиотизма, насаждают духовное средневековье, пренебрегают жизнями подданных, презирая законы и здравый смыл, а я терплю и соглашаюсь так жить.

Но уж конечно, если ты достиг скользких вершин нашего общества, встроился в него и воспринял добытое потерей достоинства состояние и положение нормой, тут уж, конечно, не скажешь: «Мы — быдло». Потому что это означает осознание своего места и рождает беспокойство, чреватое попыткой это место изменить. Если есть желание и силы.

Обидеться же и сказать: «Вы-то, может, и быдло…» — такое продолжение сюжет обрывает. Это, братцы, свидетельство конца пути. Впрочем, я не прав, наверное. У каждого свое представление о цели и результате жизни. Хотя смертность — стопроцентна.

Ах, Марк Анатольевич, спасибо за возможность подумать в темноте зала, когда ты, хоть и среди сограждан, а все-таки один.