В Северо-Кавказском окружном военном суде продолжается слушание «дела Зиринова и других», по которому шестеро подсудимых обвиняются в убийствах, совершенных в Анапе в 2002, 2004 и 2013 годах. Изначально оно выглядело не только чудовищным по фабуле (главный обвиняемый — крупный по меркам Анапы предприниматель и бывший депутат краснодарского Заксобрания), но и очень основательным с точки зрения доказанности. Однако по мере рассмотрения в суде в деле обнаруживается все больше нестыковок и просто недопустимых доказательств.
Но не только мы с возрастающим интересом следим за этим процессом. Он в центре постоянного, хотя и неафишируемого внимания высокопоставленных судейских чиновников, которым нравилось приезжать в Анапу. Между тем дело начинает походить просто-таки на выставку наиболее ярких и типичных пороков всей российской судебной системы.
Помимо самого факта незаконной передачи «анапского дела» из Краснодарского краевого в Северо-Кавказский окружной военный суд в Ростове (см. «Новую», № 42 от 22 апреля 2015 г.) процесс ознаменовался беспрецедентным отстранением от ведения дела защитника главного обвиняемого Зиринова — Анны Ставицкой — фактически в связи с занятой ею активной позицией перед присяжными (интервью с ней об этом — в «Новой», № 100 от 14 сентября 2015 г.).
На процессе (он продолжается с другим защитником) сейчас завершился допрос потерпевших, который добавил новых сюрпризов: в частности, они не подтвердили доводы следствия о мотивах Зиринова «заказывать» убийства, инкриминируемые «банде» (см. «Новую», № 121 от 2 ноября).
Из-за удаления адвоката в процессе нарушилась обычная последовательность исследования доказательств, и в начале ноября суд вернулся к допросу свидетелей, которые впервые начали появляться перед присяжными еще в августе. Из-за этой путаницы нам тоже придется вернуться к августовским судебным заседаниям.
Тогда свидетель Андрей Мирошников на вопрос судьи, будет ли он подтверждать свои показания, данные на следствии, или воспользуется статьей 51 Конституции (право не свидетельствовать против самого себя), ответил, что хотел бы уточнить, каким образом появились те его, давние, показания. Судья О. В. Волков сказал, что это не имеет никакого значения, и Мирошников отказался от дачи показаний по статье 51 Конституции (он был даже удален из зала, но возвращен по требованию обвинения).
Приглашенный его семьей адвокат Мирошникова Дмитрий Белоногов, который не был уведомлен о начале допроса его подзащитного и прилетел из Москвы лишь на следующий день, попытался вернуть суд к вопросу об обстоятельствах получения показаний Мирошникова в 2013—2014 годах, о которых ему стало известно из документов СИЗО в Краснодаре. Судья посчитал это заявление голословным. Тогда защитники подсудимых, основываясь на этой информации Белоногова, предложили истребовать из СИЗО личное дело Мирошникова, но судья и это ходатайство (еще в конце августа) отклонил.
После этого суд приступил к допросу другого свидетеля — Дмитрия Сапожникова, но тут последовало удаление из зала адвоката Ставицкой, которая, по мнению судьи, задавала слишком много вопросов. Процесс прервался (новый защитник, которого Зиринову назначил суд, попросил время для ознакомления с делом), а тем временем адвокат Белоногов от своего лица все-таки направил запрос в СИЗО — но теперь уже не Краснодара, а Ростова, куда был переведен Мирошников. Он даже успел получить официальный ответ…
Но тут мы тоже сделаем «перерыв в процессе», чтобы пояснить, почему эти с виду всего лишь процедурные сложности имеют такое значение. А заодно, может быть, и почему судья Волков проявляет такую нервозность.
Тут важно понимать, что доказательственная база обвинения по этому делу (она подробно рассмотрена нами в «Новой», № 42 от 22 апреля и № 97 от 7 сентября) основывается во многом на показаниях этих двух не совсем обычных свидетелей — соучастников: Сапожникова и Мирошникова, которые весной 2014 года были осуждены в особом порядке — по так называемой «сделке со следствием». Более важны показания даже не Мирошникова, который, по версии следствия, был всего лишь пособником в полутора (скажем, так) эпизодах из трех, сколько Сапожникова: он, согласно этой же версии, — непосредственный исполнитель всех трех убийств.
Сапожников на суде не сделал даже такой робкой попытки объясниться, как это сделал Мирошников, а просто ушел в глухой отказ «по 51‑й», то есть сидя в наручниках, слушал вместе с присяжными, как обвинение зачитывало его показания 2013—2014 годов, не подтверждая их и не опровергая. Активнее вел себя адвокат Сапожникова (тоже московский) — Алексей Игнатьев. Наш собкор в Ростове Виктория Макаренко сообщила, что 26 октября, после завершения «безмолвного» допроса Сапожникова, адвокат Игнатьев порывался заявить ходатайство о нарушении его прав, но суд не дал ему такой возможности — Сапожникова увел конвой.
Отказ ключевых свидетелей Сапожникова и Мирошникова повторить прежние показания вызывает целый ряд вопросов. Например: в чем именно их показания могли повредить им самим, если на их основании они уже были осуждены полтора года назад?
Мы связались с адвокатами Игнатьевым и Белоноговым в Москве и пригласили их в редакцию. Оба пояснили, что адвокат, безусловно, связан позицией своего подзащитного, но в исключительных случаях может занять и иную — например, если полученные им сведения позволяют предполагать самооговор.
Игнатьев и Белоногов были приглашены семьями Сапожникова и Мирошникова для их защиты на более поздних стадиях дел в суде. На стадии следствия «защиту» (смысл кавычек скоро станет ясен) Сапожникова вел адвокат Виктор Бурцев, ранее уволенный из Следственного комитета Краснодарского края, где, кстати, он работал в следственных бригадах вместе со следователями, которые вели и это «анапское дело». Мирошникова защищал также краснодарский молодой адвокат Б. Б. Прошкин.
Адвокат Игнатьев (прежде он работал в прокуратуре, где занимался, в том числе, надзором за местами лишения свободы) в 2015 году не раз обращался в УФСИН по Краснодарскому краю с просьбой предоставить ему возможность ознакомиться с личным делом Сапожникова. Краснодарское УФСИН под разными предлогами отказывало ему в этом, и такую возможность он получил только после передачи (по иронии судьбы — незаконной) всего «дела Зиринова» в Ростов и перевода в связи с этим Сапожникова в СИЗО Ростова-на-Дону.
В личном деле осужденного (подследственного) отражаются сведения о том, когда и на каком основании он покидал изолятор (колонию), а также когда и кто из «вольных» встречался с ним в местах лишения свободы. Сотрудники ФСИН (она отделена от следствия) предпочитают отражать такие сведения скрупулезно, не желая нести ответственность за все, что может случиться с заключенными.
Из личного дела Сапожникова становится очевидным, что в некоторые из дней, когда с ним проводились следственные действия «с участием защитника», адвокат Бурцев при них не присутствовал, а нужные следователю протоколы, по-видимому, подписывал позже. Так, 29 марта 2013 года (на четвертый день после задержания), когда Сапожников начал давать признательные показания якобы в присутствии адвоката в помещении УФСБ по Краснодарскому краю, по данным учета, он из СИЗО не вывозился, адвокат Бурцев к нему не приходил, зато в этот день дважды по два часа с ним разговаривал сотрудник Краснодарского УФСБ Турбин и трижды по часу и сорок минут — еще один сотрудник УФСБ.
Вообще оперативники УФСБ Турбин, Каримов и другие в первый период следствия не обделяли Сапожникова своим вниманием: только с марта по ноябрь 2014 года этих встреч в СИЗО было 44. Протоколы не велись, защитник не присутствовал. По данным СИЗО, адвокат Бурцев отсутствовал и при изъятии у Сапожникова образцов волос «путем выдергивания» — притом что один волос, найденный в сумке, где он якобы перемещал оружие, может оказаться ключевой «объективной» уликой против него. Не присутствовал Бурцев и при получении от Сапожникова ходатайства о досудебном сотрудничестве («сделке») 1 апреля 2013 года.
Точно такие же официальные сведения из Ростовского СИЗО получил и адвокат Мирошникова Дмитрий Белоногов, хотя к его подзащитному те же самые Турбин и Каримов приходили всего 20 раз — сообразно той менее важной роли, которую его показания играют в изобличении «банды». Визиты сотрудников УФСБ неизменно приходились на самые ключевые моменты следствия: перед важными признаниями, соглашениями о «сделке» и проверкой показаний на месте.
Кстати, при проверке на месте краснодарские адвокаты Бурцев и Прошкин не только присутствовали, но и — по впечатлению от видеоматериалов, представленных в суд, — подсказывали своим подзащитным, как найти то место, где они якобы зарыли два трупа в 2002 году.
Адвокат Игнатьев передал нам также фотографию с паспорта Сапожникова, который был выдан ему в СИЗО (в связи с тем, что до этого Сапожников, бывший боец подмосковного ОМОНа и человек сложной судьбы, был известен в Анапе как «Шолохов»). Для паспорта было использовано фото, сделанное при его поступлении в СИЗО вскоре после задержания. На нем, по мнению теперь часто встречающегося с ним адвоката, Сапожников едва узнаваем: распухшее лицо может свидетельствовать о побоях. Гематому отметил также врач изолятора, списав ее, со слов Сапожникова, на «тренировку», хотя осматривал он его настолько небрежно, что даже не отметил отсутствия фаланги большого пальца на правой руке.
Фалангу пальца и правый глаз Сапожников потерял в 1999 году, когда рядом с ним по неосторожности сработал взрывпакет. Адвокат Игнатьев добавил к этому, что «снайперу» Сапожникову для стрельбы без правого глаза полагалось бы оружие со специально смещенной мушкой прицела, о чем ни на следствии, ни в суде до сих пор речь не шла: автомат «Вал», из которого, по версии обвинения, он должен был 22 февраля 2013 года расстрелять казачьего атамана Нестеренко, но вместо этого убил его водителя, — стандартный.
Водитель автомашины, на которой, по версии обвинения, Сапожников приехал на место преступления и уехал, — Амар Сулоев (известный борец смешанного стиля, чемпион России) — на сделку со следствием не пошел, полностью отрицает свою вину и сейчас находится на общей скамье подсудимых вместе с другими.
Адвокаты Бурцев и Прошкин — не единственные, очевидно, «карманные», то есть удобные для следствия «защитники» в этом деле. После задержания подозреваемых весной 2013 года все шестеро были лишены возможности встретиться с адвокатами по соглашению сроком от месяца до полугода — об этом написала не только «Новая» и местные СМИ, но и правительственная «Российская газета» (от 5 июня 2015 года). Все подсудимые говорят об избиениях и пытках в этот период, а в одном случае факт пыток (электротоком) подтвержден врачами районной больницы.
Мы отлично понимаем, что все, что здесь изложено со слов защитников (зато не «карманных»), они должны были бы рассказать вовсе не в газете, а в суде. Но ведь этой возможности защита не получила. Между тем сам способ получения показаний этих двух ключевых свидетелей — Сапожникова и Мирошникова — требует проверки. В случае подтверждения сведений из СИЗО эти показания должны перейти в разряд недопустимых доказательств: присяжным надо указать, что при вынесении вердикта на них опираться не следует.
Рассказ адвокатов заставляет оценить и молчание Сапожникова и Мирошникова как акт мужества: ведь у них за спинами в зале суда снова сидели сотрудники ФСБ, занятые «оперативным сопровождением процесса», в том числе один из них был заранее откомандирован в Ростов из Краснодара. Впрочем, если бы эти два свидетеля стали повторять показания 2013—2014 годов, защита подсудимых могла бы задать им такие вопросы, ответить на которые было бы непросто.
Мы спросили Анну Ставицкую — раз уж судья Волков все равно вывел ее из этого процесса, — какие вопросы она задала бы Сапожникову и Мирошникову. Например, она бы спросила про пистолет. По начальным показаниям обоих, первое убийство было совершено из пистолета Макарова, второе тоже, но из другого такого же, затем в ходе последующих допросов эти два разных ПМ превратились в один. Но присяжным был продемонстрирован не пистолет Макарова, а более редкая система 6 П9 — превращение ПМ в 6 П9 в их показаниях произошло только после того, как это специфическое оружие было обнаружено в тайнике во Франции. Ставицкая хотела бы спросить (например), зачем было рисковать и вывозить на пароме во Францию ствол, из которого в России было совершено два убийства? Как вообще выглядел маршрут Сапожникова и Мирошникова на автомобиле во Францию и обратно в мае 2012 года? Наконец, как Сапожников, разбирающийся в оружии, мог перепутать ПМ и 6 П9, о которых даже эксперт обвинения сказал, что они не похожи?
«Анапское дело» ставит не только многочисленные частные вопросы перед судом присяжных, но и системные — прежде всего о том, во что профессиональные судьи превратили «Особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением» (глава 40 УПК РФ в редакции 2003 года). Особый (упрощенный) порядок предполагает признание вины в обмен на сокращение шкалы наказания на треть. Но на практике в этом случае суд сводится лишь к определению срока наказания, доказательства не исследуются — хотя судье самооговор (как, возможно, в рассматриваемом нами случае) может быть не менее очевиден, чем защите. Число приговоров, вынесенных «в порядке сделки», год от года растет.
Извращаемый российским правосудием механизм «сделки» все чаще используется (тут можно было бы привести и другие примеры) для оговора одним из соучастников других и создания ложной «преюдиции». В «анапском деле» отказ от подтверждения показаний со ссылкой на ст. 51 Конституции в суде вообще очень сомнителен: ведь таким образом нынешние подсудимые лишаются уже их права на защиту.
Адвокаты Игнатьев и Белоногов, не получив возможности заявить ходатайства о нарушениях прав Сапожникова и Мирошникова непосредственно в процессе, сдали их в канцелярию Северо-Кавказского окружного военного суда на имя судьи О.В. Волкова. Что тот будет с ними делать — пока непонятно. Ведь дело становится все более громким, и все более влиятельные персоны за ним наблюдают и ждут, чем оно кончится. Ну что же, смотрите — ведь это вы делаете.
