КолонкаПолитика

Библиотека «ненужных вещей»

«Дело Шариной» — не первое в серии «библиотечных дел», но знаковое — означает, что вопрос «за что?» — становится лишним

Этот материал вышел в номере № 122 от 6 ноября 2015
Читать
«Дело Шариной» — не первое в серии «библиотечных дел», но знаковое — означает, что вопрос «за что?» — становится лишним
Наталья Шарина в зале суда Фото: РИА Новости
Наталья Шарина в зале суда
Фото: РИА Новости

События, подобные задержанию, допросу и помещению под домашний арест директора Библиотеки украинской литературы Натальи Шариной, труднее всего комментировать именно тому, кто обременен юридическим образованием. Они вызывают оторопь (здесь и попытка оправдаться перед читателями «Новой» за паузу). Так физик только пожмет плечами, узнав о каком-нибудь новом проекте вечного двигателя: а что тут комментировать? Но в отличие от сферы естественных наук, в области права произвольными оказываются не только законы, но и желание или нежелание «законников» с ними считаться.

Эти знаковые события следуют одно за другим, почти не оставляя времени на их переваривание. Поэтому теоретически бессмысленно (хотя с правозащитной точки зрения и необходимо) препарировать каждое — так или иначе случайное, но важно увидеть за этими безумными сериями (возбужденных уголовных дел, антиправовых законодательных поправок) их собственную логику. Она выглядит как постепенное (хотя и стремительное) разрушение правовых основ в угоду «стабильности» власти. Фундаментальные правовые институты и принципы отбрасываются шаг за шагом — сначала как бы только процедурные (процессуальные), но затем и сущностные.

К этому политическую власть толкает жупел «оранжевой революции», впервые посетивший ее в кошмарах в мае 2012 года. До этой вехи в нашей новейшей истории мы видели несоблюдение процедур чаще всего в делах (гражданских и уголовных) с экономической, имущественной подоплекой. В политической сфере до 2012 года власть опиралась на методы экономического принуждения. Но с «болотного дела» оно дополнилось уже принуждением внеэкономическим, то есть чисто репрессивным.

Заранее известный приговор по «болотному делу» просто не мог быть вынесен с соблюдением процессуальных принципов всестороннего исследования объективной стороны происшедшего и равенства сторон в процессе. Суд произвольно выбрал из всей картины только действия демонстрантов, а требования защиты — посмотреть на то, что в это же самое время делал ОМОН, — были проигнорированы.

Этот прецедент был подхвачен практикой рассмотрения административных дел о нарушениях порядка проведения «массовых мероприятий» (на практике — вплоть до одиночных пикетов): игнорировать любые доводы и доказательства защиты по этим делам стало обычной практикой.

Но такое игнорирование правовых принципов, хотя и влекущее неправосудные приговоры и решения, до поры до времени касалось все же только процедур, оно не затрагивало фундамента материального права, где задается вопрос не только «как?», но и, собственно, «за что?». Что рассматривается как «преступление»?

«Дело Шариной» — не первое в серии «библиотечных дел», но знаковое — видимо, знаменует собой новый этап в разрушении права, когда вопрос «за что?» становится лишним. Здесь игнорируется само понятие преступления, которое (как учил еще на первом курсе нынешний доктор юридических наук Бастрыкин) подразумевает, во-первых, признак общественной опасности, во-вторых, «состав», то есть объект, субъект, объективную и субъективную стороны.

Что является объектом преступления библиотекаря и на какую социальную ценность (общественное отношение) оно посягает? Это сформулировать нельзя. Какую такую опасность, заставляющую поместить ее пусть и под домашний (слава богу!) арест, представляет она для общества? В чем состоит субъективная сторона ее преступления и вина, как ее сформулировать в будущем приговоре: что такого она делала или хотя бы (углубляясь в дебри юриспруденции) могла сделать? Если там какие-то не такие книжки (вопрос, конечно, отдельный), так унесите их, в конце концов, но при чем же здесь уголовный-то кодекс, доктор Бастрыкин?

Ситуация, в которой следователю или судье, или даже оперативнику Центра «Э» не запрещено придумывать что угодно, а рядовой библиотекарь (или ученый, или журналист) не может знать, что уголовно (или пусть даже административно) наказуемо, называется террором. Именно этот вопрос, вероятно, в 1939 году задавал и коллега Бастрыкина нарком Ежов: «За что?!» Глупый, согласитесь, вопрос.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow