85 тысяч демонстрантов, «Ночные волки».
воздушные шарики, плакаты, салат оливье.
расширение пропасти между идеологическими оппонентами.
попытка понять.
О. Т. Марин, ты как провела праздник народного единства?
М. Т. Чего-то у нас на Чистых прудах никто его особо не почувствовал. Это на Тверской люди строились в колонны с шариками, улыбались и махали.
О. Т. А праздник юбилейный, между прочим: десять лет как отменили салат оливье и прочие объединяющие радости. И теперь праздник есть, а единства нет. Больше того, за десять лет его убыло в «страновых масштабах», как теперь говорят серьезные мущины.
М. Т. Это ты про тех, кто соорудил плакат «Загрызем за деда»? «Ночные волки»? Которые не позорные, а национально единые в своем раже «загрызть»? Да, дед кровь проливал как раз ради такого зверского результата. Но, кстати, что за светлая личность там изображена?
О. Т. В том-то и дело, что личность (и это вызвало очередное сетевое цунами) более чем сомнительная: подвиги чужие присваивает, не свои медали носит, легенды исторические себе подбирает.
М. Т. Так может, этот фальшивый герой и есть настоящий герой дня, в котором чего только не намешано — от чистых чувств до сомнительных намерений?
О. Т. Если ты про инициативу Михаила Делягина, который предлагает сделать Днем народного единства 18 марта — день присоединения Крыма, то это уже новое торжество не единства, а разъединения. Событие, разведшее людей разных убеждений как никогда далеко, расколовшее страну и Европу, теперь предлагают возвести в абсолют. Вместо того чтобы искать точки соприкосновения, растаскивают людей в дальние углы идеологического ринга. Посмотри на телевизионные ток-шоу, в них «патриоты» только рукой машут на «либералов» и токуют между собой, рассказывая, как у нас все хорошо и еще лучше будет, если поборем пятую колону и западных супостатов.
Теперь Крым, прокатившись катком по всей нашей жизни, добрался и до праздника народного единства.
М. Т. Но повестка его остается невнятной. Кроме совместного возложения венков к ногам Минина и Пожарского патриархом и президентом, особенно рьяные из патриотов предлагали проводить сначала военный парад, потом патриаршее богослужение с присутствием первых лиц,потом заслушать слово президента, а вечером — на сцене Большого театра — «Жизнь за царя», «Князь Игорь», «Сказание о граде Китеже»…
О. Т. Ни пяди гнусным поклонникам салата оливье! Да, нынешний праздник поставил жирную точку в катастрофическом разделении общества, конечно, если так можно назвать людей, которые строятся в колонны по разнарядке.
М. Т. Ну брось: не все у нас ходят на гулянья из-под палки. Многие из удовольствия или по убеждению. Другое дело, что считать убеждениями, или, как говорил классик, «в том-то и дело, что считать за правду».
О. Т. Но разве праздник, который с самого начала был узурпирован «Русским маршем», мог стать общим? Ведь для марширующих под хоругвями поиск врага среди прочих национальностей — любимейшее из занятий.
М. Т. Да, не чаяли Минин и Пожарский, как далеко все зайдет. Нету общей любви! Ничего не стало общего, все любят другое и разное…
О. Т. …и ты точно опознаешь, каких убеждений человек по набору его героев, цитат, любимых фильмов и книг. Обрати внимание, даже на ТВ дискуссии практически прекратились…
М. Т. Но есть же события, которые на самом деле могут объединять. Хотя бы в сострадании. Ведь с ума ж можно сойти, как подумаешь о младенце Умарали, которого погубили добрые блюстители законов.
А ты что, не видела комментарии?! Вот что действительно страшно. Казалось бы, здесь как можно злорадствовать?! Но нет, масса народу пишет: так им, черно***ым, и надо, зачем к нам лезете? Сидите у себя и там кормите своих детей…
М. Т. Вот скажи, что надо с людьми делать, чтобы они — не в голодные годы, не в чумные — так расчеловечились? Ведь эти злобные комментаторы — обычные, погруженные в быт, скорее всего, просто мещане, как говорил Пушкин, — почему они-то такие озверелые, что с ними не так?
О. Т. Нет, просто мещане не сидят в ФБ. Надеюсь, люди, не отравленные идеологией, добрее и способны пожалеть ребенка. Это только у повихнувшихся на чистоте русской крови враг может предстать в обличье младенца другой национальности.
М. Т. Как думаешь, это они же с образом Казанской, которую присвоил этот выморочный праздник, выходят? Русский народ исконно сострадательный, всемирно отзывчивый…
О. Т. Он и сейчас сострадателен, социальные сети полны акциями поддержки и помощи. Люди соединяются вокруг беды, знают: если не сами, никто не поможет.
М. Т. Но как это все сопрягается?! Какое-то безумие, что все так слоисто, разделено и перемешано. Кажется, такого нестройного общества, как сегодня, у нас никогда не было. Разве что сразу после революции…
О. Т. Как может быть по-другому в таком, прошу прощения, моральном климате?
М. Т. А он откуда такой? Ну не сверху же?!
О. Т . Сверху! Если ложь идет сверху, то донизу. Вот уж в чем действительно вернулись советские времена: когда думали одно, говорили другое, делали третье. Когда для карьеры надо было целовать власть взасос. Но даже тогда, отвернувшись, вытирали губы, а сейчас, если в чем и упрекают ее, то только в том, что она недостаточно жестко крушит несогласных, мало земель завоевывает.
Ясное дело, хочется жить с Александром Македонским. Он, конечно, герой, но не входил в восьмерку…
О. Т. Как же хочется самоутверждения! Радетелям сильной России все время мнится — нас обижают.
М. Т. И они каждую секунду находят ту бутылку, в которую всем коллективом лезут. Тебе не кажется: у нас вообще какая-то нация обиженных? Почему все время такая боль за себя? Это какой-то догонный вал с тех времен, когда обижали, казнили, мучили?
О. Т. Но самое горькое, что всерьез обижают не репрессии, не нищета, не ГУЛАГ. Обижают 90-е годы. И даже не то, что многие действительно пострадали и сломились, а якобы легкая сдача наших завоеваний — всего, что нам на самом деле и не принадлежало. А теперь нам и стран соцлагеря, и советских республик мало — хочется покорения мира. Только не объединенного, а разделенного.
М. Т. Разъединение — из основных мотивов времени. Когда народ рыдает и молится, сверху оглушительно молчат. Так повторяется уже который раз: в первые дни катастроф национального масштаба власть безмолвствует. Мы со школы помним финальную ремарку «Бориса Годунова»: «народ безмолвствует», и понимаем — в ужасе перед преступлением. А тут власть безмолвствует перед бедой.
О. Т. Должно быть, кажется, что взволнованные слова — проявление слабости.
М. Т. А я думаю — силы. Есть непосредственный импульс сострадания, способность ощущать боль других, есть, наконец, величие в том, что глава государства говорит: я скорблю вместе с моим народом, я плачу вместе с вами.
О. Т. Помнишь железную Маргарет Тэтчер после Локерби? Растрепанную, потрясенную — и никто ее после этого не разлюбил, и корона не упала, напротив…
М. Т. Знаешь, один великий сказочник сказал, что одно из чудес жизни — «вовремя сказанное нужное слово». Владеть им — значит владеть всем.