Жизнь требует усилия.

Даже постижение (не то чтобы создание) нетривиального нуждается в душевных затратах.

Мир большей частью стремится потрафить ленивым и не особенно любопытным, все больше обретая черты рынка с разовыми формулами, готовыми к недолгому потреблению. Они упаковываются в цветные, лакированные или нарочито грубые, из крафт-картона, слова и сминаются нами в мусор после случайного и легкого использования, не оставляя следа в душе или вовсе опустошая ее до звона.

И только Текст и Комментарий к нему, на которых, может быть, и следа не видно трудной и безостановочной работы ума и сердца, добавляют что-то к тому, что подарил нам Творец.

Битов создает тексты и рождает мысли, порой вызывая раздражение блестящим и непростым русским языком, психологичной точностью письма и глубиной, до которой не каждому донырнуть.

Когда-то он меня пугал неприступностью (избранный для избранных), пока однажды в беспокойстве, порожденном хламной сутолокой каждодневной мерцательной аритмии городской жизни, я не открыл книгу Андрея Битова «Птицы»…

Дальше я путешествовал с ним. Не скажу, что он помог мне организовать пространство вокруг себя, но я обрел попутчика в этом опасном для одного, и единственном для всех пейзаже.

Теперь я люблю его книги, объединенные в «Империю», и те, что остались независимыми… Слушать его и следить за тем, как смысл обретает форму, тоже очень увлекательно. Мне не жалко трат на общение и дружбу с ним.

Он рождает мысль, вынянчивает ее, растит, воспитывает, развивает. Ухаживает за ней, пока она не обретет язык и завязывает с ней долгие прекрасные отношения.

Книги вы знаете. А слышали Битова, когда он, как джазовый инструмент, солирует в созданном им «Пушкин-бэнде», исполняя голосом черновики Александра Сергеевича. Поймайте редкую радость. Я поймал. На одном снимке в концертном зале Центрального дома художников вы видите Андрея Битова и выдающегося валторниста Аркадия Шилклопера (он получился нечетко) во время чтения черновиков стихотворения Пушкина «Бесы».

На другом снимке — зарождение «Пушкин-бэнда». Битов показывает Александру Сергеевичу его прародину. Он может. Он имеет право. А великий перкуссионист Владимир Тарасов стучит на барабанах африканские ритмы, чтобы у Пушкина была аудиовизуальная картина Африки, которая видна за Гибралтаром, по которому плывет пароход «Тарас Шевченко». Ни Тарасов (он слева), Пушкин (в центре), ни Битов (в трусах, потому что жарко) за проливом не были. Но ведь показывать можно и то, что сам не видел.

Взаимоотношения Андрея Георгиевича и Александра Сергеевича позволяют им общаться дружески, но без амикошонства. Битов создал блистательные тома о своих отношениях с Пушкиным: «Предположение жить. 1836 год», «Вычитание зайца. 1825 год», «Моление о чаше», а кроме того, «Пушкинский дом», «Фотография Пушкина»… Да и придуманный Битовым памятник зайцу, перебежавшему дорогу Александру Сергеевичу в Михайловском, в конце концов подтверждение приязни.

Битов всегда окружал себя словами, употребляемыми не часто. Он точен и самостоятелен, как отдельно созданный творцом мир, ненасильственно вписанный в систему мироздания. Он умен и талантлив уже давно. Редкое сочетание (если говорить без комплиментов).

Взявшись когда-то сочинять и философствовать, он быстро стал взрослым писателем. Обрел имя, достойное великой русской литературы, и спокойно и несуетно оправдывает его своими книгами.

Битов пишет небыстро и набело.

Он привязан к жизни. И жизнь (хочется верить, надолго) привязана к нему.