На экранах «Новейший завет» — философская эксцентриада Жако Ван Дормэля, фильма, удостоившегося получасовой овации в Каннах.
«Бог есть! — утверждает детский голос за кадром. — Живет в Брюсселе, им и созданном, вместе с жирафами (глава «Бытие»). Все знают его Сына JC. Но у него есть и дочь. Это я». Еа живет в небольшой квартирке с богом — плюгавым (прости, Господи) узурпатором и зловредным пивным алкашом. Запершись в комнате с картотекой и устаревшим компом, кинобог творит бесчинства: программирует катастрофы, смерчи, войны. Упиваясь страданиями людей, строчит законы подлости. О том, что телефон всегда звонит в момент твоего погружения в ванну, что соседняя очередь всегда быстрее твоей, ну и, разумеется, он автор закона о падающем бутерброде… Брат Еа — скиталец JC замер фарфоровой статуэткой на буфете («Четвертую тарелку не ставь! — Его не вернуть!»). Обмякшая домохозяйка Богиня (Иоланда Моро) по-матерински ласково стирает с него пыль. В свободное от пылесоса время она занята вышивкой и коллекционированием бейсбольных карточек. Через портал в стиральной машине десятилетняя Еа совершает побег к людям (глава «Исход»), дабы среди современников разыскать шесть неканонических апостолов. Еа знает наверняка, что на самом деле их было не 12, как считает поклонник хоккея Отец, а 18 — как в маминой любимой бейсбольной команде. И пока Еа выбирается из стиральной машинки, поставленной на «синтетику» (надо же исправлять ошибки Отца), человечество уже получило от нее SMS — о точной дате смерти. Каждый — свое…
«Новейший завет» — коктейль ерничества и меланхолии, гротеска и магии. Не замахивающееся на откровение, жизнеутверждающее шоу, непочтительное, с жирным слоем сарказма, посыпанное крошкой печали. Чистой воды бурлеск: серьезное воплощается в не соответствующих ему образах и стилях, возвышенные (в данном случае — до небес) герои «оказываются переодетыми» в шутовское, чуждое им одеяние.
Шесть новеньких евангелий сплетаются на страницах книги, которую напишет «святой дух» — местный бомж, считающий звезды во время холодных ночевок и ходящий вместе с Еа по воде аки посуху. На невидимом дисплее жизни тикают секунды на убывание. Познавшие свой «срок годности» предпринимают решительные действия. Новички-апостолы отправляются на поиски «утраченного времени». Сексуальный маньяк обнаруживает родственную душу в партнерше по озвучке порнофильмов. Богачка Катрин Денёв отказывается от брака без любви, отдав руку и сердце горилле, тоскующему в цирке. Страховой агент покупает ружье, но влюбляется в печальную красавицу без руки. Клерк выбрасывает в урну кипу бумаг, от которых его тошнит, и отправляется за синим туманом в заснеженный «конец света». И, наконец, Вили, сверстник Еа, перепичканный лекарствами, хочет прожить считаный остаток дней девочкой в красном платье.
Прочь фиговые листки логики — она здесь дурит, купается в веселой иррациональности. И из какофонии известных мелодий (у каждого апостола сердце бьется в унисон с музыкой Генделя или Шуберта) складывается признание в любви к жизни. Отчасти наивное, как знаменитый шлягер «La mer» Шарля Трене в исполнении плывущего по экрану скелета рыбы. Да и сама комедия пританцовывает, как и велел Трене, «на фоне прозрачных заливов».
Но танцующая комедия не скрывает важных для Дормэля намерений — поразмышлять. О том, что человечество, подобно устаревшей компьютерной программе, периодически зависает и ленится обновляться. О том, что основной выбор по-прежнему между жизнью и смертью. И лишь в осознании неизбежности, в преддверии реального приговора — каждый (или почти каждый) выбирает жизнь. Время зримо исчезает! Зачем же грести в офисе завалы макулатуры: лучше идти за птицами в Антарктиду… построить «Титаник» из спичек… или жить как ни в чем не бывало, осознав, что рай — здесь. По сути, фильм и строится как вопрос, обращенный к зрителю: что бы сделал ты, если прибытие твоего поезда на станцию Финал уже объявлено?
Дормэль исследовал природу времени в «Господине Никто», герои которого балансировали между судьбой и волей. В новом фильме он со скоморошьей наглостью и бравадой излагает Священное Писание на новый лад. В этой шальной ламбаде на краю катастрофы куры и петухи смотрят кино на большом экране (естественно, мультфильм про задорную курицу), оторванная кисть красавицы танцует печальную балетную вариацию на столе, бывший клерк дирижирует птицами, а Богиня расшивает небо цветочками, как на любимой салфетке.
При этом кино с интересом блуждает по множеству литературных и экранных произведений (от легендарной атаки из «Александра Невского» до аналогий с «Компьютером богов» Стивена Кинга и «Девятью миллиардами имен Бога» Артура Кларка). Сюжет с Катрин Денёв — явный парафраз лавстори из «Кинг-Конга» (или романтичной связи восхитительной героини Шарлотты Рэмплинг с шимпанзе в «Максе, Mon Amour» Нагиса Осима). «Отчего же вы забыли упомянуть «Нетерпимость» Гриффита? — врывается в мои размышления голос Дормэля. — Разве не он первым сплел в одну историю эпохи, страны, сюжеты: Древнюю Иудею и Вавилон, Варфоломеевскую ночь, промышленную Америку, распятие Христа и помилование приговоренного к казни рабочего. И все это, заметьте, накануне очередного «хлопка» на планете Земля — мировой войны 1914 года». Дормэль предлагает, смеясь, не только «расставаться с прошлым», но и встречать опасное в своей непредсказуемости будущее.
Горячий прием фильма в Каннах не определяет его судьбу. «Господин Никто», художественная теорема со множеством доказательств, с энтузиазмом встреченный в Бельгии, полюбившийся киноманам России, — провалился во Франции. «Для меня успех определяется временем, которое зритель потратит на воспоминания, переживания, размышления после показа. Фильм — это то, что люди носят с собой», — считает режиссер. Его «новейший фильм» — не просто неглупая (что сегодня большая редкость) комедия, но и бутылка с множеством вопросов, выброшенная в огромное море проката. Утонет ли она бесследно? У режиссера уже сформировалась небольшая, но верная армия поклонников. Приезжая несколько лет назад в Москву, Дормэль признался, что его кино не о действительности — о том, как она воспринимается, ускользая из плена причинно-следственной связи.
Когда на экраны вышла противоречивая комедия «Монти Пайтон» Гиллиама и Джонсона, в которой средневековые легенды выворачивались наизнанку и высмеивались, не было предела возмущению моралистов и пуристов. Фильм называли символом скверны, которая идет с Запада, и призывали на голову режиссеров проклятия. Думаю, аналогичная реакция не минует и новый опус Дормэля, который всего лишь остается верным себе и заветам Рабле. Будучи в гонениях, автор «Гаргантюа и Пантагрюэля» предвидел нападки «кучки святош и лжепророков, наводнивших мир своими правилами». В одной из книг он предуведомлял действие: «Книга эта — веселое времяпрепровождение. Она не представляет опасности ни Богу, ни королю и никому другому». И сам Пантагрюэль поддерживал своего создателя, обращаясь к Богу: «Ты всемогущ… Ты сам себя защищаешь!» Бог из фильма Дормэля тоже пытался защитить себя, а все же его экстрадировали в Узбекистан. Работая на конвейере по производству стиральных машин, бог исследует нутро каждой — нет ли там двери обратно, в его мрачный «потерянный рай»?..
