Из большого советского набора — нравственное, эстетическое, физическое воспитание — в моде сегодня только патриотическое. Весной этого года прогремела инициатива создать сеть президентских лицеев с углубленным изучением точных и естественных дисциплин, нацеленных на патриотическое воспитание, — по одному в каждом регионе. С этой инициативы и начался наш разговор с Игорем Рубановым, кандидатом физмат наук, создателем и заместителем директора Центра дополнительного образования одаренных школьников Кирова, создателем конкурса «Русский медвежонок», Кировской летней многопредметной школы, олимпиады имени Эйлера для восьмиклассников и других известных математических соревнований, членом жюри Всероссийской олимпиады по математике. Благодаря Игорю Соломоновичу Киров стал одним из главных центров дополнительного математического образования в России.

— У Довлатова: любить публично — это скотство.

— Так и публичный патриотизм. Я, безусловно, патриот, но не такой, как те, кто кричит о патриотизме на каждом углу. Любовь будет, если есть что любить. Людям, занимающимся математикой и естественными науками, гораздо труднее морочить голову. Они привыкли, что надо верифицировать и доказывать свои утверждения, и будут так себя вести, наверное, и во всех остальных областях жизни. И еще: чем настойчивее детям что-то навязывать, тем меньше они будут верить. Так до революции уроки Закона Божьего были лучшим способом воспитать безбожника. Прямолинейные методы в таких сложных вещах, как воспитание, работают плохо.

К сожалению, основной порок нынешнего общества — слишком много имитации. Имитация политики, имитация гражданских инициатив; имитация дискуссии в парламенте, когда все решения принимаются совсем в другом месте и без публичной дискуссии. Работа госучреждений оценивается по формальным признакам, и важно не то, выжил у тебя больной или не выжил, а то, записал ты правильно или не записал. Отсюда — имитация работы: не на цель, а на заполнение отчетов, чтобы красиво выглядеть перед начальством. Это было всегда, но в таком масштабе, как сейчас, я не видел этого даже в Советском Союзе.

— Какова с этим ситуация в образовании?

— В образовании раньше было достаточно исполнять определенные ритуальные пляски, а в остальном ты мог делать то, что хотел, было достаточно щелей, в которые можно было проскочить. А сейчас щелей почти не осталось. Свободы все меньше, а это очень опасно. Она ведь нужна не для того, чтобы ублажить каких-то условных демократов, а для того, чтобы эффективнее работать. Те, кто закручивает гайки, не патриоты, потому что они губят будущее своей страны. Вырастают люди, которые искренне считают, что имитировать — это правильно. Идет отрицательный отбор. Воспитание элиты — творческой, научной — с преданностью государству несовместимо. Настоящая элита — это люди, преданные истине и какой-то цели. При советской власти худо-бедно, но все же отбирали по деловым качествам (хочу оговориться: я не хочу туда назад), и наверх поднималось много людей, которые умели делать дело, и к профессионалам прислушивались, а сейчас профессионалов слушают лишь для галочки. Я много лет занимаюсь Всероссийской олимпиадой, пытался как-то влиять на содержание Положения о ней. Но процесс его подготовки так устроен, что все решают чиновники — профессионалы отстранены. Так называемые общественные обсуждения — формальны, и их результаты чаще всего не учитывается. Имитация.

— Вам, наверное, не раз предлагали уехать?

— Нет. Но если бы и предложили, я вряд ли уехал бы. Во-первых, по большому счету, я не столько математик, сколько преподаватель, хотя теперь, наверное, худший, чем 20—30 лет назад, потому что в нашей работе очень важен драйв, а драйв и живость мышления с возрастом уменьшаются. Поэтому я сейчас в основном занимаюсь организацией турниров, олимпиад и прочего, и это получается пока не так уж плохо, моя работа востребована. За рубежом это вряд ли будет так, а я привык и люблю быть востребованным. Ну а во-вторых, я — часть России. Тут родился, тут пригодился, тут и умру. Да и драйв пока еще не совсем иссяк: есть у меня кружок, а в кружке надо каждый раз все делать заново, там заготовки помогают не сильно — дети чувствуют, что им предлагают продукт второй свежести. На кружке должно быть то, что ты придумал в первый раз или как-то освежил.

— Потому что дети идут туда добровольно, это их выбор?

— Да. В школе другие задачи, там цель — добиться стойкого результата на заданном уровне, а здесь мы идем настолько далеко, насколько это возможно. У меня был выпуск, про который потом один из его учеников сказал, что топологии, которую мы там изучали, ему хватило до середины третьего курса.

— Как Киров стал одним из главных центров дополнительного математического образования?

— Когда я приехал сюда в 1981 году, у меня был план: найти детей и найти тех, кто с ними будет работать. Мы начали с налаживания соревнований, городской олимпиады, турнира имени Ломоносова и со студенческого кружка. Потом, в 1985-м, когда подросли студенты-кружковцы, появилась Летняя школа. Я пригласил туда своих друзей из Москвы и Питера, благо я оканчивал Ленинградский университет, а в Москве в аспирантуре учился три года и вел кружок в 57-й школе. Затем стали налаживать заочную школу, параллельно вели городские кружки. Так в процессе практической работы и кадры выросли, и сильные дети нашлись. На восьмой год наш ученик впервые получил диплом на Всесоюзной математической олимпиаде. А в 91-м, когда я осознал, куда идут события, и понял, что довольно скоро на одном энтузиазме, как первые десять лет, работать будет уже невозможно, то подал записку в департамент образования с предложением создать областной центр по работе с одаренными детьми. Сначала создали областную заочную школу, через год преобразовали в центр. Со временем центр начал проводить соревнования всероссийского и международного масштаба, Уральский турнир памяти Колмогорова, олимпиаду, появились химики, физики, биологи, возникли соответствующие направления в Летней школе. Сейчас физики с химиками и биологами проводят свои всероссийские турниры, у них тоже сильные кружки и отделения в Летней школе. В Центре много кандидатов наук, некоторые пишут докторские, в Летней школе больше половины преподавателей — бывшие её ученики.

— Такого рода инициативы могут идти только снизу?

— Совершенно правильно. И самое большее, что может сделать государство, — это поддержать то, что идет снизу, и не мешать работать.

— Что происходит дальше с вашими одаренными детьми?

— Дальше происходит жизнь. И ее не запрограммируешь патриотическим воспитанием. Дети не будут оставаться здесь, если будет дурная атмосфера, сколько их патриотически ни воспитывай. Пример Советского Союза, по-моему, это ясно показывает. Пока была искренняя вера в то, что мы занимаемся делом, строим светлое будущее, люди оставались и работали с огромным энтузиазмом — те же атомщики, скажем. А сейчас, поверьте мне, никакое воспитание и промывание мозгов не помешает подавляющему большинству этих ребят стремиться туда, где им лучше жить и работать.

— Если не внедрением патриотического воспитания, то как можно улучшить систему образования?

— Внедрить ничего нельзя. Мы не строители, мы садовники. Невозможно ничего прочного и долговечного построить вопреки природе, можно только формировать и направлять в нужную сторону то, что естественно протекает. Греки говорили: «Мы можем построить корабль, чтобы плавать по морю, но мы не можем создать море». Обучение патриотизму противоречит этому тезису. Я для себя давно сформулировал еще один тезис и всю жизнь его придерживался: управление — это искусство небольшими усилиями направлять естественно идущие процессы в нужную сторону. Чем меньше усилие, тем лучше управление.

Ключевое слово для всей страны — доверие. Это экономическая категория, и от его количества впрямую зависит богатство страны. Когда много сил уходит на охрану, оборону, надзор, проверки, отчетность, то их мало остается на работу и развитие. В педагогическом сообществе давно циркулирует тезис: «Доверие в обмен на результат» — чем успешнее учитель, тем меньше за ним должно быть надзора. И вроде бы все с этим согласны, но доверия нет.

— А что может сам учитель или директор?

— Один человек может очень много изменить, но при условии, что он движется в том направлении, в котором движется и общество, а не в противоположном. В 80-е и 90-е годы был спрос и на работу с одаренными детьми, и мне удалось практически в одиночку все это создать. Но у нас либо покорность, либо бунт. Я прекрасно помню, как когда на XXII съезде приняли программу КПСС, где сказано было, что в 1980 году будет построен коммунизм, я прикинул: мне же всего будет только 28 лет, как здорово, посижу и подожду, пока построят коммунизм. Но мне-то было 10 лет. А многие взрослые дяди и тети…

— …до сих пор сидят и ждут, когда для них что-то построят.

— Да. Поэтому участвующие в конкурсе «Русский медвежонок» нам постоянно пишут: «У нас в школе нарушаются правила проведения конкурса, пришлите, пожалуйста, человека». Я отвечаю одинаково: «Вы сами можете что-нибудь сделать? Положением о конкурсе родителям даны права контроля» (там это специально прописано). «Мы боимся. С нами такое сделают…» Все реформы упираются на самом деле в личность и статус учителя. Я недавно прочитал высказывание Бориса Стругацкого, что изменить все это можно, только создав теорию правильного воспитания и систему под нее, но этого никто никогда не создаст, потому что это никому не нужно.

— Сейчас модно говорить о том, что воспитание должно быть в семье, а школа — это предоставление образовательных услуг.

— Воспитание должно быть везде, для этого жить надо соответствующим образом. Мы своих детей специально не воспитывали, мы просто жили, как считали правильным. Но, видимо, не так уж плохо жили, поскольку дети выросли нормальные.