Журнал Nature, одно из самых крупных и авторитетных изданий, пишущих о науке, утверждает, что сотрудники Института физико-химической биологии им. А.Н. Белозерского, входящего в структуру МГУ, получили предписание показывать свои работы перед публикацией сотрудникам ФСБ. Эту информацию подтверждают преподаватели географического факультета. По сути, речь идет о возвращении старой советской практики, когда публиковать в открытых источниках можно было только информацию, признанную компетентными товарищами «устаревшей» и «не важной». Если подобные правила действительно вернутся, то нашим ученым придется забыть о конкуренции с иностранными коллегами. Такие правила полностью противоречат тем принципам, на которых сейчас построено научное знание во всем мире.

Современная наука — высококонкурентная, интернациональная и глобальная отрасль интеллектуального производства. Ученые похожи на предпринимателей — не только в том смысле, что они вынуждены искать финансирование для своих проектов, но и потому, что каждый из них конкурирует на открытом рынке с сотнями своих коллег из разных стран мира. Здесь действует простое правило — кто первый опубликовал значимую в своей области статью, получает все, весь мир затем будет ссылаться именно на нее. Российские бюрократы от образования до сих пор говорят о необходимости повышения эффективности и конкурентоспособности российской науки, но эти разговоры в нынешней ситуации начинают напоминать «забалтывание модернизации». Попробуй посоревнуйся с европейскими или американскими коллегами, если судьбу твоей публикации будут определять люди в погонах.

В МГУ поспешили опровергнуть скандальную публикацию Nature. Проректор Андрей Федянин, физик по образованию и автор более 100 научных публикаций, с 2014 года — начальник управления научной политики и организации научных исследований, заявил, что никаких специальных согласований с ФСБ от ученых не требуется. Опровержение оказалось не слишком убедительным: к настоящему моменту мы имеем слова Федянина против слов ученых, процитированных Nature. Кроме того, проректор признал, что совещание на географическом факультете действительно имело место и ученых действительно просили согласовывать свои публикации с некоторой экспертной комиссией, которая проверяла бы «их новизну и возможности опубликования». Федянин утверждает, что такой порядок для сотрудников в МГУ существует десятки лет и представляет собой, по сути, институт внутреннего рецензирования.

Обязательное внутреннее рецензирование в большой бюрократической организации само по себе противоречит декларируемым ныне целям российской науки. По сложившейся в мире практике, исследователь автономен и отвечает за свои публикации репутацией в профессиональном сообществе. А институт рецензирования существует, но не у работодателя, с которым у исследователя есть контракт, а в независимой редакции научного журнала, куда ученый посылает свой препринт.

Даже если поверить Федянину, который утверждает, что это стандартный для МГУ способ предпечатной подготовки научных публикаций, вывод остается прежним. Ученые из МГУ проиграют конкуренцию своим коллегам, которых не заставляют тратить время на проведение публикаций через бессмысленные комиссии. Настораживает и еще одна деталь — для подобных комиссий, по утверждению Nature, тексты публикаций требуют переводить с английского на русский. Ученым, экспертам в своей области, это явно не понадобилось бы — а вот на русском читают совсем другие люди…

В публикации Nature напоминают о российском законе еще из 90-х, который устанавливает особый порядок научных публикаций, связанный с ядерными и военными технологиями. Новые тенденции в МГУ журнал связывает с указом президента Путина, который в мае расширил понятие государственной тайны. Мы тогда приняли этот указ на свой счет — дескать журналистам запрещают заниматься расследованиями гибели российских граждан в украинском конфликте. Оказалось, ударило и по ученым — по крайней мере, так это восприняли опрошенные представители академического сообщества.

В этом смысле показательна сама дискуссия, развернувшаяся по мотивам публикации Nature. Администраторы от науки и, в частности, представители Министерства образования говорят, что поводов для паники нету — в худшем случае речь идет о нескольких лишних бюрократических формальностей, к которым наши ученые и без того давно привычны. А вот ученые тревожным слухам из МГУ склонны вполне доверять. Ясно, что ситуация сейчас такова, что никто ничему не удивляется. ФСБ будет ловить в университете нерасторопных шпионов, рассказывающих Западу о наших открытиях? После всего, что случилось со страной за последние два года, морально мы уже готовы и к этому.

Россия совсем недавно начала осознавать, что изолированное от мира производство знаний, как это было в СССР в XX веке, больше не будет работать. Ученые из России стали частью мирового сообщества ученых. И вот теперь МГУ, борющийся за места в престижных западных рейтингах университетов, похоже, стреляет себе в ногу.

«Восстановить управляемость, а не предотвратить утечку сведений»

Профессора МГУ — о целях «премодерации» научных статей

Вячеслав ШУПЕР, профессор кафедры экономической и социальной географии России географического факультета МГУ, доктор географических наук:

— О введении акта экспертизы нам объявил заведующий кафедрой на заседании в конце сентября — начале октября. Это было обычное еженедельное заседание кафедры. И это был один из вопросов в разделе «Разное». Все очень буднично. Кто же будет специально привлекать к таким вещам внимание?

Заведующему самому было крайне неприятно — с таким видом он говорил. Было объявлено, что отныне все сотрудники кафедры должны оформлять акт экспертизы на публикуемые статьи, карты и аэрофотоснимки. Заведующий кафедрой держал в руках бумажки, три или четыре листочка, приказ о введении процедуры. Последний листок был образец акта экспертизы.

— Он объяснил происхождение этих листочков?

— Я завидую вам, что вы не жили в советские времена! Тайная полиция никогда ничего не объясняет. Она просто ставит в известность. Было также объявлено, какие из сотрудников кафедры будут экспертировать материалы.

— Они присутствовали на этом заседании?

— Конечно.

— Как они к этому отнеслись?

— Без всякого энтузиазма. Самую болезненную реакцию это нововведение вызывает у представителей старшего поколения. У тех, кто знает, к чему это приведет. Нам не надо фантазировать, нам надо просто вспомнить. А молодые, которые этого, слава богу, не застали, относятся а акту экспертизы как к очередному бюрократическому извращению. «Ну, пишем мы сотни идиотских бумажек. Ну, добавятся к ним еще несколько». Вот так это воспринимается. А люди просто не понимают, насколько опасны именно эти бумажки.

— Начальник управления научной политики МГУ Андрей Федянин заявил, что такой порядок существует в университете десятки лет, а проверкой научных статей занимаются исключительно экспертные комиссии из числа сотрудников МГУ.

— Насчет десятков лет. Как я сказал, на географическом факультете акт экспертизы восстановили в конце сентября — начале октября. На механико-математическом факультете акта экспертизы нет и сейчас, это подтвердил мне профессор мехмата в среду утром.

Что касается экспертных комиссий. Такие вещи можно рассказывать только тем, кто не имеет советского опыта. Что значит «наши сотрудники»? Это значит, что они имеют допуск в первый отдел *. Там они под известную расписку знакомятся с материалами, которые не имеют права разглашать и на основании которых будут оценивать статьи: можно их публиковать в открытой печати или нет.

— Первый отдел так до сих пор и называется?

— В одних организациях он называется первый отдел, в других — спецчасть. Само его существование не является чем-то страшным. Если есть секретные материалы, значит, они где-то должны храниться, сотрудники должны иметь возможность где-то с ними работать.

Если бы обязанность по оформлению акта экспертизы возлагалась только на сотрудников, имеющих допуск к секретным сведениям, тогда не было бы вопросов. Но ее, как в советские времена, распространяют на всех. Те, кто пишет чисто теоретические статьи, даже те, кто занимается фундаментальными исследованиями (никакой секретности тут и близко нет), — все равно должны оформлять акт экспертизы.

Эта система обречена стать источником самых омерзительных злоупотреблений. Поскольку она позволяет блокировать публикацию любых нежелательных сведений. Конечная цель именно в этом. Восстановить управляемость, а не предотвратить утечку сведений, которые составляют государственную тайну. Мы же видим, как тайной становится информация о виллах и яхтах.

Я получил письмо от сотрудника одного из уральских институтов РАН, где он описывает ползучее восстановление акта экспертизы, которое началось в 2007 году. Их обязали переводить на русский язык статьи, написанные по-английски. Хотя, казалось бы, эксперты — это их же коллеги, они прекрасно знают язык. Сотрудники были возмущены. Человек все это описывает и просит не называть не только его имени, но даже название института, иначе его вычислят. Это самое страшное.

— А вас могут «попросить» из университета за то, что вы публично обсуждаете этот приказ?

— Не исключено. Я работаю на кафедре по совместительству. Каждый год со мной заключают контракт. Будет ли он перезаключен на следующий учебный год, я не знаю.

Наталья ЗУБАРЕВИЧ, профессор кафедры экономической и социальной географии России географического факультета МГУ, доктор географических наук:

— Я не была на заседании кафедры, но мне передали, что теперь статью нужно нести прежде всего в первый отдел. Я восприняла эту новость с черным юмором. Первый отдел похоронят под этими бумагами. Я думаю, что к акту экспертизы будут относиться оппортунистически — и правильно.

Наш университет долго держался. Теперь, видимо, сделали предложение, от которого нельзя отказаться. Я не думаю, что это инициатива ректора. Он играет по тем правилам, которые есть в стране, что тут еще сказать.

Подготовил Никита Гирин

Академик Юрий РЫЖОВ: «Проректор по режиму во всех вузах был, есть и будет, но даже в советские времена он не читал научных статей»

— Похоже, что пока такие решения — согласовывать научные труды с Федеральной службой безопасности перед их публикацией, ввести такое правило или его отменить — принимаются на уровне вуза. Но то, что такая тема возникла, — не неожиданно.

Первый отдел во всех вузах был, есть и будет. Но в прежние времена я не могу припомнить, чтобы мои статьи или доклады на международных конгрессах предварительно кто-то проверял. И это несмотря на то, что я секретной научной тематикой стал заниматься со студенческих времен и был «загрифованный» еще со времени работы над дипломом. Имел доступ к секретной информации в двух знаменитых институтах: Центральном аэрогидродинамическом — там я защищал диплом и потом работал инженером, и позже в НИИ 1, который теперь называется Центр им. М. Келдыша. Моим научным руководителем там был Мстислав Всеволодович Келдыш — еще до того, как он стал президентом РАН. А после НИИ 1 меня пригласили в МАИ. Во всех этих организациях был проректор или замдиректора по режиму. Но ни разу у меня не требовали показать текст доклада, например, на международной конференции или текст статьи. Или у них были бесконтактные методы?

А за рубеж первый раз меня выпустили в 1967 году — на международную конференцию в Вене. В нашей делегации было несколько десятков человек и несколько человек — из организаций, которые занимались секретной тематикой. В те времена в делегации были такие ребята, которые ходили за нами по пятам, когда мы, например, выходили погулять по городу. Ходил за мной такой молодой человек и по Вене. (Кстати, один человек исчез тогда из нашей делегации, я потом пошутил со своим сопровождающим: «Не за тем следил».) Сопровождающий ехал с группой, если ехала на конференцию большая делегация. Если один-два человека — никого не приставляли, а иногда приставляли сотрудника из посольства. В Париже, помню, такой приставленный ко мне сотрудник нашего посольства помогал что-то купить на те мелкие деньги, которые тогда позволяли взять в поездку.

— Получается, ответственность за неразглашение гостайны лежала на самом ученом — он сам решал, что публиковать, что упоминать в докладе на международной конференции?

— Да. Именно так. Я всегда сам знал пределы и свою ответственность. Ученые, которые занимаются научными исследованиями в таких двусмысленных областях, где их открытия могут иметь прикладное значение для обороны, понимают это.

И когда я отдавал статью для публикации в советских научных журналах, принимала ее редколлегия, которая состояла из авторитетных ученых. Согласовывали они потом с органами? Если да, то это делали уже другие люди, не ученые.

То, что сейчас происходит с ужесточением режима — согласовывать научные публикации, — это еще один фактор давления на людей. Мы живем во время полного упадка науки и образования. Как только мы выбрали президентом Российской академии наук академика Фортова, на него сразу навесили ФАНО, которое поначалу должно было руководить хозяйством академии, а теперь уже хочет определять, какие научные направления в каких институтах должны финансироваться. Разгром МАИ — еще один шаг. Скрещивание несовместимых вузов: химического с электронным, картографии с автодорожным — это все плоды деятельности выходцев из этой системы, и это почти вся чиновничья верхушка — 70% должностей занимают бывшие чекисты (а бывших не бывает). Взгляды у них соответствующие.

— А если вы еще в вузе начали работать по секретной тематике, как вы защищались? Члены ученого совета тоже имеют соответствующие допуски?

— Да. Кандидатскую я защищал в Центре Келдыша, а докторскую — в МАИ. Обе были с грифами. Ученый совет может принимать закрытые работы.

Я много лет состоял в экспертном совете ВАК по закрытым работам. В нем работали очень известные люди, академики. А еще раньше я состоял в комитете по Ленинским государственным премиям, в секции закрытой тематики, где рассматривались работы, представленные на премию, носившие секретный характер. Премии присуждали, но в газетах не публиковали ни названия, ни содержания.

— Но экспертами тоже являются именно ученые, а не сотрудники ФСБ?

— Да.

Записала Людмила Рыбина