I

Огромный поток сирийских беженцев актуализировал проблему беженства. Сейчас он достигает уже четырех миллионов человек и направлен в основном в соседние страны — в Турцию, Иорданию, Ливан, но уже почти 800 тысяч находятся в Европе. Говорят, что такого потока беженцев Европа не видела после окончания Второй мировой войны. Речь идет именно о беженстве, а не об эмиграции — экономической или политической. Беженство — это совершенно особое явление, и меня заставила обратиться к теме русского беженства реакция в первую очередь русских людей на сирийское беженство.

Наблюдая этих беженцев в сентябре на острове Самос, я сделал в фейсбуке пост, в котором описал свои впечатления и пожелал этим людям, как раз вспомнив судьбу русских беженцев, найти новое небо и новую землю в Европе. Совершенно неожиданно для меня этот пост вызвал интерес, большое число как позитивных, так и негативных комментариев. К моему удивлению, я столкнулся с приступом невероятного озлобления против этих людей многих моих соотечественников, как живущих в России и в странах бывшего Советского Союза — Украине, Белоруссии, так и тех, которые живут в дальнем зарубежье, покинув Россию за последнюю четверть века. Мой друг, профессор из Латвии, мне написал, что в Латвии вообще отношение к беженцам из Сирии плохое, но особенно плохое оно среди русскоязычной части латвийского населения — совершенная ненависть. Некоторые русские, сами если не беженцы, то эмигранты — из Италии, из Германии — просто изрыгали потоки злобы на этих людей. Утверждали, что они вонючие, грязные, что они всех насилуют, убивают. В Германии немцы, репатриировавшиеся из России и Казахстана, и немцы «немецкие» не менее резко поляризовались друг от друга в отношении сирийских беженцев. Обычные немцы приветствуют беженцев, вспоминают, что сами виноваты, что множество людей стали в Европе беженцами в годы Третьего рейха, а немцы русские, не все, но многие, проклинают сирийцев и иных беженцев последними словами на лучше известном им русском языке.

Заинтересовавшись этим феноменом общественного сознания, я увидел, что ожесточение, хотя, может быть, не столь острое, проходит не по границам бывшего СССР со всем остальным миром, а по линии: бывшие страны коммунистического блока — страны, никогда коммунистическими не бывшие. В странах коммунистического блока антипатия к мигрантам на порядки выше, чем на Западе. В Венгрии их избивают, а в Австрии радушно встречают десятки тысяч людей. Я своими собственными глазами видел, как на Самосе этих беженцев принимали очень тепло. Греки приносили им еду, воду, детские игрушки, одежду, лекарства. А на мои удивленные расспросы отвечали просто: а как же иначе, ведь мы — христиане. И я вспомнил евангельские слова Христа: «Я был странником, и вы приняли Меня» [Мф. 25,35]. Действительно, как же иначе, если ты христианин? Но, оказывается, иначе — можно.

В Россию никто почти и не едет с Арабского Востока, но все равно о беженцах, даже не к нам, говорят с большой неприязнью. Центральную Европу беженцы проезжают транзитом, стремясь в Германию, Швецию, Англию, но в Венгрии, Словакии, Польше, Латвии к ним относятся с сильным предубеждением. Это свидетельствует о том, что коммунистическая идеология и за наши 70 лет, и даже за 40 лет в Центральной Европе что-то очень важное сломала в душах людей и сделала нас другими.

Чтобы понять, а как было раньше, я решил обратиться к теме русского беженства, к великому русскому исходу, начавшемуся после 1917 года.

Сейчас действует Конвенция ООН о статусе беженцев, под которую подпадают и сирийские беженцы. Эта конвенция была принята ООН в Женеве 28 июля 1951 года. А протокол ООН, касающийся статуса беженца, — в 1966 году. В соответствии с этими документами мир относится к беженцам. Советский Союз к конвенции не присоединился, протокол 1966 года не подписал по принципиальным соображениям. Коммунистические вожди полагали, что беженцев из СССР быть не может — только изменники родины, двурушники и шпионы могут предпочесть советскому раю капиталистический ад. Россия, отбросив большевицкую идеологию, присоединилась к конвенции и протоколу в ноябре 1992-го.

Конвенция 1951 года на самом деле есть лишь адаптированная уже через новую организацию, через Организацию Объединенных Наций, конвенция 1921 года. А конвенция 1921 года — это конвенция именно о русских беженцах. Впервые в истории современного мира проблема беженства как международная проблема была обсуждена и решена именно в связи с великим русским исходом. Великий русский исход эпохи революции заставил мир задуматься о том, как быть с беженцами.

II

В XIX веке отношение Европы к мигрантам было достаточно доброжелательным — не хватало рабочих рук, шла борьба между трудом и капиталом, и практически повсюду в Европе въехать в страну и зарегистрироваться можно было очень просто. Но, естественно, никаких социальных гарантий такой въезд и регистрация не давали. Они обеспечивали здоровую конкуренцию с местным населением на рынке труда, а трейдюнионы к концу XIX века все больше и больше требовали прав для рабочих. Разбавление рынка труда приезжими было выгодно. В Великобритании, например, до 1905 года вообще не было никаких ограничений на въезд неграждан на постоянное жительство. Только в конце 1905 года был принят первый закон — «Акт о чужестранцах» (Aliens Act), который вошел в действие с 1 января 1906 года и ограничивал возможности для въезда в Великобританию иностранцев на постоянное жительство.

«Акт о чужестранцах» во многом был вызван Россией. И даже не столько Россией, сколько русскими еврейством. Дело в том, что примерно с начала 1890-х годов поток русских и, в намного меньших количествах, румынских евреев хлынул в Европу и Северную Америку. С 1890 по 1905 год выехало на Запад более миллиона евреев. Точной статистики нет. Для сравнительно небольшого народа (в России проживало в 1897 году 5,3 млн евреев) это колоссальная величина. За 15 лет из России выехало примерно 20 процентов еврейства. 100—120 тысяч из них обосновались на Британских островах.

Понятно, что в таких количествах люди одной национальности выезжают не в поисках более доходной работы. Выезд миллиона людей — это бегство, в сущности — это беженство, только тогда никто не использовал в отношении евреев это слово. Еврейского геноцида в Российской империи не было, физического уничтожения не было, но ущемление в правах было колоссальное. И оно возрастало. Ожидали, что оно будет сходить на нет после обещаний Александра II, а оно, наоборот, возросло при Александре III, когда еще более укрепляется черта оседлости, еще суровее становится запрет на профессии. Запрет на образование, очень маленькие квоты на высшее образование для евреев, и поэтому большинство еврейского юношества уезжает учиться на Запад. Евреи обязаны были платить все налоги, служить в армии, но евреев-офицеров не могло быть вообще. Оговорюсь, в России официально ограничение шло по принципу вероисповедания, а не крови. Всюду речь шла об иудеях. Но на самом деле даже выкрест, если его отец или дед был иудеем, практически не имел шансов попасть в офицерский корпус. Еще одна оскорбительная мелочь — уж я не знаю, есть ли в этом деле мелочи, — на всех бумагах, начиная от паспортов и кончая вывесками торговых или коммерческих заведений, евреям в России запрещалось употреблять полные библейские имена. Еврей не мог написать, например, «Моисей Винавер», он должен был написать «Мойша Винавер». Он не мог написать «Исаак Кацнельсон», он должен был написать «Ицка». Убийца Столыпина числился не Мордехаем Богровым, а Мордкой. Эти сокращенные и унизительные имена следовало использовать якобы для того, чтобы не было ассоциаций с Ветхим Заветом для благочестивого православного населения. Все это вместе взятое и, конечно же, погромы, в которых погибли десятки людей, заставило миллион евреев тронуться в дальний путь и оставить свои дома. И великое множество замечательных ученых, художников, писателей, людей культуры, бизнесменов, филантропов Запада — это евреи, уехавшие из России, или их дети.

Вот тогда в Англии, да и по всей Европе поднимается волна антисемитизма с очень неприятными высказываниями в адрес приехавших из России евреев, и вообще волна ксенофобии, и вводятся законы, ограничивающие миграцию. Строгость этих законов еще более возрастает в 1914 году, накануне и в начале Первой мировой войны. Ненависть к другому, к чужаку, приезжему, скорее всего, подлила немало масла в огонь войны. Но война, ее неисчислимые жертвы и потоки беженцев и пленных многих отрезвили. Простые люди воочию, а не из газет увидели иных, и они, как оказалось, так же любят и так же страдают, так же умирают и так же жаждут выжить. Отношение к беженцам стало меняться. Во время войны вовсю заработали филантропические организации, невероятно активен стал Международный комитет Красного Креста, созданный в 1863 году. Именно Красный Крест организовал во время войны Международную комиссию по помощи беженцам и военнопленным, работавшую очень эффективно, спасшую множество жизней и уменьшившую страдания миллионов людей. Российское общество Красного Креста (РОКК) работало вместе с Международным комитетом. 4 января 1918 года большевики запретили деятельность РОККа и присвоили его имущество.

III

В конце Первой мировой войны начался и великий русский исход. Масштаб этого исхода мы можем себе представить по некоторым цифрам. Американский Красный Крест называет на 1 ноября 1920 года число выехавших из России — 1 миллион 194 тысячи человек, Лига Наций в августе 1921 года — 1 миллион 400 тысяч человек. Это была вся Россия, потому что от революции уходили не только высшие сословия, но и рабочие, крестьяне, казаки. Пропорции между сословиями были, однако, не те, что в России. В значительной степени беженцами были люди образованные, люди культурной и политической элиты. Знаменитый юрист Борис Нольде в первом номере уже эмигрантских «Последних новостей» за 1 апреля 1920 года писал: «Из России ушла не маленькая кучка людей, группировавшаяся вокруг опрокинутого жизнью мертвого принципа, но все те, в руках которых было сосредоточено руководство страны».

И действительно, если мы посмотрим, то одних премьер-министров было четверо. Два дореволюционных — Коковцов и Трепов, и два Временного правительства — князь Георгий Львов и Александр Керенский. Три главы белых правительств: Врангель, Деникин и Дитерихс. Десятки, если не сотни, депутатов Государственной думы, Государственного совета, Учредительного собрания. Огромное число земских и городских служащих, ну и, конечно, интеллектуалов. Знаменитый «философский пароход», отчаливший от Английской набережной Петрограда осенью 1922 года, стал «царским подарком» Ленина миру и еще одним актом опустошения большевиками России.

Волны эмиграции потекли от революции почти сразу, в конце 1917—1918 годов, еще когда шла Первая мировая война, и особенно усилились после капитуляции Германии. Еще до краха Белого движения, еще когда продолжалась и даже успешно велась борьба белых армий, уже тогда поток эмигрантов шел из России, потому что на территориях, которые занимали большевики, жить становилось совершенно невыносимо. Люди уходили, спасаясь от ненавистной новой власти. От власти, которая перечеркивала все нравственные основания жизни и не давала возможности творить и действовать. Все эти люди ждали краха большевизма и пытались ему в меру сил содействовать. Было не столько желание уйти из России, сколько, собрав силы в изгнании, до последнего сопротивляться большевизму. Но такая позиция русских беженцев ставила юридическую проблему. Кто эти люди? С точки зрения международного права — кто они? Граждане страны, которой уже нет? Или граждане страны, которая еще может быть, если белые победят? Пока шла Гражданская война на юге и вообще в европейской части России, то есть до конца 1920 года, международное сообщество склонялось к тому, что они граждане России: их защищали старые русские консульства, они пользовались русскими паспортами. Они были гражданами той России. Правительство Врангеля де-факто признала Франция. Русские граждане были иностранцами, за спиной которых еще была их родина. Их в Европе было уже полмиллиона к лету 1920 года, особенно после мартовской Новороссийской катастрофы армии генерала Деникина, их уже материально поддерживали многие международные организации, но все же за их спиной была Россия, пусть и сжавшаяся до размеров Таврической губернии.

Но вот в ноябре 1920 года Врангель покинул Крым, 130—140 тысяч человек ушли вместе с ним. Половина — это были гражданские лица, половина — военные, значительная часть из них — раненые офицеры и солдаты. Всё. Большевицкая Россия есть. Другой России больше нет. Да, на Дальнем Востоке еще шла борьба, но к ней уже никто в мире серьезно не относился. Конец небольшевицкой России был предрешен.

Как относиться к людям, которые больше не имеют гражданства? Потому что нет той России, гражданами которой они были. А гражданами советской России они быть не хотят. Как быть с этими людьми? А их миллион с лишним.

Константин Николаевич Гулькевич, посланник России в Швеции, 22 марта 1920 года в одном из писем отмечал: «Многим кажется прямо не по силам ходить в будущее российское (т.е. советское) консульство, получать там удостоверение о личности, помощь и защиту, необходимые в известных случаях. В прежнее время положение эмигрантов было легче, в Западной Европе не требовали паспортов. При условии добропорядочного поведения беспрепятственно разрешали проживать в любой стране. Что делать ныне, когда виды [на жительство], опросные листы и т.п. ежеминутно требуют оправдательных документов».

Эмигранты могли бы перейти в иностранное подданство, «но многим, — по словам Гулькевича, — это было бы непреодолимо тяжело». Становиться советскими гражданами русские беженцы также категорически не желали. Они желали оставаться русскими гражданами, пусть и без России. Они были убеждены в том, что они и есть Россия, а советское государство — это преступное сообщество, захватившее родину. В отношении определений были колебания, были споры, но главенствовало то чувство, которое ясно выразил Дмитрий Мережковский в 1926 году: «Что такое эмиграция?..Только ли путь с родины, изгнание? Нет, и возвращение, путь на родину. Наша эмиграция — наш путь в Россию. Emigrare значит «выселяться». Слово это для нас неточно. Мы не выселенцы, а переселенцы из бывшей России в будущую». Бежав от большевиков, потерпев поражение в вооруженной борьбе, русские беженцы все равно «жили на чемоданах», жили Россией и готовились вернуться в нее, как только падет большевицкий режим.

Русские послы в Европе, учитывая эти настроения, склонялись к тому решению, что необходимо создать международный представительный центр «безземельной бывшей России», который оказывал бы им помощь, ведал их делами. Речь шла не столько о материальной помощи, хотя и о ней тоже, сколько о помощи международно-правовой. Ведь отказавшись от гражданства советского государства, русские эмигранты оказывались совершенно бесправными апатридами — людьми без гражданства. Сами вчерашние полномочные послы России по мере признания РСФСР странами их аккредитации становились частными лицами, правда, распоряжающимися сравнительно крупными денежными средствами былой России, размещенными за границей, которые они умело укрывали от большевиков и направляли на помощь русским беженцам. Замечу в скобках, что из этих многомиллионных сумм ничего не было «приватизировано», несмотря на отсутствие государственного контроля. Все шло на «общее дело» поддержки эмигрантов и борьбы за Россию.

Ответило на эти настроения и советское правительство. Декретом ВЦИК и СНК от 15 декабря 1921 года все лица, покинувшие Россию без разрешения советской власти после 7 ноября 1917 года или ведшие вооруженную борьбу против советской власти, лишались гражданства. Те, кто находился за границей до 7 ноября 1917 года, могли подтвердить свое гражданство до 1 июня 1922 года в советских консульствах. Если они не сделают этого, то и они потеряют право на советское гражданство. В консульства РСФСР до указанного срока явились очень немногие. На июль 1922 года 1 миллион 160 тысяч русских, по данным Лиги Наций, были апатридами.

IV

И мир не остался равнодушен к этим людям. Не назвал их грязными, вонючими, опасными для соседства, чуждыми по языку, вере и культуре народам Европы, США, Китая. Не сказал: возвращайтесь в Россию и воюйте с большевиками, если они вам не нравятся, а к нам не лезьте. Вы нам чужие, и у нас свои проблемы.

А проблем ведь действительно в мире тогда было немало. Не забудем, что только что кончилась Первая мировая война. Огромная часть Европы была дотла разорена, перекопана снарядами, бомбами за 52 месяца кошмарной бойни. Миллионы людей были убиты, еще больше — искалечены, стали инвалидами — слепые, безногие, безрукие, отравленные газами, которые не могли работать и нуждались в пособиях. И какое государство откажет в пособии своему солдату-инвалиду? Никакое. В разоренной голодной Европе, даже в Англии были голодные забастовки и бунты, тем более во Франции. А уж что говорить про только что поверженные Германию и Австрию. Люди собирали в канавах выброшенные вместе с помоями овощи, голодали люто. Заводы стоят или разрушенные, или ненужные — такое количество вооружения больше никому не нужно, а проигравшим войну его производить и просто запрещено. Вчерашние солдаты и офицеры, даже здоровые, не могут найти работу, которая прокормит их и их семьи. По всей Европе правительства озабочены, как накормить свое население, как найти работу для своих вернувшихся с фронтов воинов. Как обеспечить изувеченных людей медицинской и социальной помощью, как платить пенсии женщинам, которые потеряли мужей или сыновей, как платить пенсии несовершеннолетним детям, у которых отцы стали инвалидами или погибли.

И в этой ситуации миллион сто тысяч беженцев из другой страны, в значительной степени не владеющих национальным языком, потому что простые люди, казаки, крестьяне, они говорили, понятно, только на своем русском языке. Масса людей без квалификации, потому что четверть всех эмигрантов, примерно 250 тысяч — это бывшие военные, и большинство из них никакого, кроме военного, образования не имели. А еще множество молодежи — недоучившиеся гимназисты или студенты, которые пошли в Белое движение и остались без законченного образования. Что делать с этими людьми? Как их трудоустроить, если проходит демобилизация собственных многомиллионных армий? И на всех своих работы нет.

Сначала мир колеблется, Европа колеблется. Отношение в политическом мире Европы к русским беженцам было двоякое, даже троякое. Были люди, и их было немало, которые видели, что страдают люди, и полагали, что им надо помочь.

12 марта 1919 года в пражской газете «Народные листы» (Národní listy) было опубликовано обращение ряда видных деятелей Чехословакии, среди которых и премьер-министр первого чехословацкого правительства Карел Крамарж. Я напомню, что Чехословакия только что возникла в ноябре 1918 года. Чехословакию не бомбили, на ее землях не шли военные действия, но экономика Чехословакии разорена, потому что она выпала из системы Австро-Венгерского государства, разорвались экономические связи, а сколько погибло во время войны повсюду чехов и словаков! И тем не менее вот это обращение: «Сердце нам разрывают известия о бедствиях русских людей, которые должны идти в изгнание. Со святым энтузиазмом, с жертвенной любовью к Славянству шли они на войну, шли, чтобы освободить братскую Сербию. Миллионы жизней положили они за свободу народов славянских и народа нашего, и вот теперь они умирают, мучимые палачами чрезвычаек, тифом, голодом, а те, которым удалось бежать, без средств к жизни обречены скитаться в чужих землях, если только не примут их братские народы славянские и не отогреют их сердечной своей благодарностью от их ледяного отчаяния… Поэтому мы обращаемся ко всем добрым людям, оставшимся верным нашим славянским традициям: не забудьте, помогите бедным беженцам! Помогите быстро и щедро! Дайте с любовью, покажите отчаявшимся женщинам и детям русским, что есть еще в Чехии открытые славянские сердца, оставшиеся верными, ничего не забывшие!»

Такие люди, как Крамарж, видели в русских беженцах славян, но понятно, что англичанин Черчилль к славянам относился более сдержанно — что ему славяне, чем они лучше арабов, скажем? Но он, являясь тогда министром правительства его величества, писал: «Я надеялся теперь найти хотя бы временное убежище для той массы эмигрантов, которые бежали на юг от мести Красных…. Суда, нагруженные обездоленными и зараженными тифом людьми, нередко умирающими и даже мертвыми, — одно за другим прибывали к столице Турции, и без того нищей, переполненной и разрушенной…. Британские войска и моряки, английские и американские филантропические общества отдали все, что у них было, для помощи беженцам».

Первым делом вновь прибывших, особенно если это были воинские части с семьями и ушедшие с военными гражданские лица, все имущество которых составлял один чемодан, а часто только изодранная одежда и личное оружие, надо было напоить, накормить, вылечить, одеть. Начиная с марта 1920-го, с неожиданной для всего мира Новороссийской катастрофы, англичане без устали переправляли всех русских, кто хотел уехать и кого могли принять их корабли, в лагеря Чилингир на северо-западе Константинополя и в Галлиполи на европейском берегу Дарданелл, на греческий остров Лемнос, на Кипр, в Египет.

Английское правительство через своего посла в Константинополе каждый месяц распределяет среди неимущих беженцев не менее 20 тысяч фунтов стерлингов. Всего же за апрель 1920-го — август 1921 года на обустройство русских беженцев Великобритания потратила около одного миллиона фунтов, то есть примерно десять миллионов довоенных золотых рублей. Франция принимает на себя ответственность за пропитание беженцев, голодная Франция. Каждому беженцу полагается паек. У детей до 14 лет он сокращается наполовину, но даются дополнительные продукты в виде сухого молока и шоколада. Не забудем, что 1921 год — это в России голод, от которого умерло более миллиона людей. А в это время беженский паек в день: 500 граммов хлеба или муки, 300 граммов картошки, 20 граммов растительного масла, 4 грамма чая, 30 граммов сахара и эпизодически мясные консервы, сухое молоко. Исходили из минимум двух тысяч калорий в день. Мало? Конечно, мало, но по крайней мере при таком пайке с голода не умирали. А голодали тогда по всей Европе. То есть бывшие наши союзники отрывали от себя и давали русским беженцам если не последний, то предпоследний кусок собственного хлеба.

В русской эмиграции до сих пор существует миф о том, что к нам очень плохо относились. Нас морили голодом. Нас вообще там обрекли на вымирание. Вон сколько людей на кладбищах Лемноса и Галлиполи лежит. Это правда, кладбища росли быстро, отчасти из-за недоедания, безусловно, но в первую очередь из-за эпидемий. Страшных эпидемий, а эти эпидемии в основном или приехали из России, или в той же Турции свирепствовали. Конечно, не идеальны были условия санитарные, хотя их старались создать. Люди заболевали тифом, холерой. И все же умерли сотни, а спаслись сотни тысяч.

10 апреля 1920 года, то есть в самом начале массового исхода, русский посол в Париже В.А. Маклаков пишет русскому послу в Вашингтоне Б.А. Бахметеву «совершенно лично и доверительно»: «Не далее как вчера я получил письмо от Родзянко старого (т.е. от председателя IV Думы М.В. Родзянко), он требует, буквально требует… чтобы Европа кормила всех тех, кто убежал из России и которых он же исчисляет, может быть преувеличенно, в полмиллиона людей. Мотивом к этому долгу Европы является то, что все эти беженцы суть жертвы их верности союзникам, и во- вторых, идеи Великой и Единой России. Родзянко, по-видимому, и не приходит в голову, что это еще не составляет никакого долга для союзников, ни того, наконец, что союзники превосходно знают, что эти беженцы вовсе не жертвы их верности союзникам… а исключительно и главным образом жертвы нашей русской несостоятельности в управлении громадной страной. И наряду с этими претензиями, которые эти беженцы всюду заявляют, идет и нежелание брать работу, если она слишком черна и изумляющая здесь за границей личная недобросовестность… и желание не только чтобы их кормили, но и соответственно их рангу не смешивали с простыми. И все это a la longue начинает возбуждать недоброе чувство к эмигрантской России…»

Но чувства чувствами, а усилия помочь беженцам со стороны бывших союзников не прекращаются. Вот иное русское свидетельство, вполне официальное. В «Обзоре деятельности учреждений, подведомственных заведующему эвакуированными чинами Вооруженных Сил Юга России и их семейств, за июнь 1920 года» говорится: «Английское командование оказалось сильно встревожено возбуждением общественного мнения за границей… Экстренно были посланы представители высшего английского командования с инструкциями из Лондона обследовать русских беженцев и облегчить их жизнь… На Лемносе появились великолепно оборудованные госпиталя, врачи, медикаменты. За последние три недели (июня) вовсе не было эпидемических заболеваний. Всех женщин и девочек одели… На пароходе «Астерия» на остров было отправлено 13500 рационов добавочного питания для 450 русских детей… Привезены походные кухни, улучшена водопроводная сеть и канализация… Лучше всего говорит о резкой перемене условий жизни на острове в благоприятную сторону то обстоятельство, что многие семьи офицеров, получив разрешение выехать с Лемноса, медлят… а на свое иждивение перешло только пять семей…»

V

Но тот же Черчилль с горечью пишет: «Союзные державы отводили свои взоры в сторону от проблемы русских беженцев и затыкали свои уши. Они многого не хотели знать, и предпочитали, чтобы их оставили в покое» (У. Черчилль. Мировой кризис. Последствия. М., 2014, с. 249—50). Обратим внимание: Черчилль критикует англичан и иных союзников, а Маклаков — русских. Какой это плодотворный подход — видеть не вину чужого, а свою вину.

Действительно, во многом Черчилль был прав. Левые — лейбористы, трудовая партия, социалисты во Франции и Германии — несмотря ни на что, сочувствовали большевикам. Сочувствовали российскому «социалистическому эксперименту». И беженцы вызывали у них скорее чувство презрения: они дураки, они предатели великой идеи, они реакционеры или они — обманутые люди. Поэтому лучшее, что могли предложить левые, — это помочь беженцам вернуться в Советскую Россию, репатриироваться. Пусть возвращаются, а кто не хочет возвращаться — они сами избрали эту для себя долю, пусть выживают как могут. Так мыслили левые.

Правые стран Антанты — союзных стран антигерманской коалиции — видели в русских предателей и большевиков. Они заключили сепаратный мир с Вильгельмом, они продлили этим миром на год войну, они развалили Восточный фронт, из-за них союзники потеряли больше миллиона людей и огромные денежные средства. Что им помогать? Они фактически союзники побежденных, союзники Германии, каждый второй эмигрант — тайный сторонник Ленина и Троцкого. Беженцы просто опасны. Это — революционная зараза. Черчилль объяснил, что те, кто ушел, — союзники Антанты. Да, большевики — союзники Германии, а те, кто ушел, — белые — даже в условиях революции продолжали бороться и отдавать свои жизни, пока шла война за дело Антанты. Но не все его слушали.

Во Франции премьер-министр социалист Аристид Бриан добился 25 марта 1921 года решения парламента, что с 1 апреля русские беженцы снимаются с французского довольствия — своих кормить нечем, — и предложил русским в течение пяти дней решить свою судьбу. Предлагалось два решения: или возвращение в Советскую Россию за счет Франции, или перевоз в Бразилию на тяжелые работы. В Бразилии нужны люди в первую очередь на раскорчевке сельвы.

Русскую эмиграцию объял ужас. В Бразилию никто ехать не хотел. В Россию тоже мало кто хотел ехать, но поскольку выхода не было, все-таки выехали с Лемноса 1700 человек на турецком пароходе «Решид Паша» в Новороссийск. Из лагеря Чаталжи человек 700 выехали. В общей сложности где-то меньше 3000 беженцев вернулись в Россию. Я подозреваю их судьбы. А еще около 800 казаков с Лемноса отправились-таки в Бразилию. Но общее в Европе возмущение — я подчеркиваю — общее в Европе возмущение, в том числе и во Франции — заставило Аристида Бриана отказаться от ультиматума. Франция продолжала исправно выдавать паек беженцам до середины октября 1921 года. А как раз с марта 1921 года в решение судеб русских беженцев включилась только что созданная Лига Наций.

VI

Лига Наций была создана державами-победительницами 10 января 1920 года. Совет Лиги Наций состоял из четырех постоянных членов — Великобритании, Франции, Японии и Италии, и четырех сменяемых ежегодно. 20 февраля 1921 года председатель Международного комитета Красного Креста Г. Адор обратился в Совет Лиги Наций с письмом об отчаянном положении русских беженцев и о необходимости их материальной поддержки, трудоустройства, добровольной репатриации и правовой защиты. Письмо подготовил представитель Красного Креста в России и Восточной Европе, прекрасно разбиравшийся в русских проблемах швейцарец Эдуард Фрик. В письме отмечалось, что помощь Красного Креста, иных филантропических организаций и даже отдельных правительств ненадежна и недостаточна для такой большой группы людей, и содержалась рекомендация создать Верховный комиссариат Лиги Наций по делам русских беженцев. Совет Лиги Наций уже через неделю, 28 февраля, признал вопрос важным и поручил его скорейшую разработку специальной комиссии под руководством представителя Франции в ЛН — Г. Ганото. 27 июня Г. Ганото доложил на Совете ЛН соображения комиссии, и совет постановил создать должность верховного комиссара по делам русских беженцев. Им не мог быть русский.

Понятно, что имелись в виду русские не в этническом смысле слова, не по крови, а русские в смысле подданства Российской империи. Разъяснение давалось, что это люди, которые имеют или должны были бы иметь документы или царского, или Временного правительства, что они являются гражданами Российского государства. Если кто-то таких документов не имеет, но объявляет себя русским беженцем, он должен подтвердить свое бывшее русское подданство свидетельскими показаниями и присягой.

На ответственную должность верховного комиссара по делам русских беженцев после некоторых колебаний предложили знаменитого полярного исследователя и филантропа Фритьофа Ведель-Ярлсберг Нансена. Нансен уже возглавлял к этому времени иную комиссию ЛН — по помощи голодающим в России. Он согласился принять на себя эту немалую дополнительную нагрузку. Примечательно, что русские эмигрантские организации были против. Они указывали, что сотрудничество с большевиками в комиссии по голодающим несовместимо с работой по помощи антибольшевицкой эмиграции, предлагали другую кандидатуру — американского полковника Ольдса, возглавлявшего представительство американского Красного Креста в Европе. Но Совет Лиги Наций принял решение в пользу Нансена.

20—24 августа в Женеве прошла правительственная конференция заинтересованных государств по вопросам русских беженцев. В ней приняли участие 10 стран — Болгария, Китай, Финляндия, Франция, Греция, Польша, Югославия, Румыния, Швейцария и Чехословакия и ряд международных организаций МККК, Международное бюро труда, Международное общество помощи детям. Кандидатура Ф. Нансена была окончательно одобрена, и он приступил к своим обязанностям 12 сентября. Одновременно страны-участники договорились о финансовых отчислениях в пользу Комитета по делам русских беженцев и об их правовой защите. Было решено создать для тех русских, которые не желают принимать советское гражданство, специальный документ, удостоверяющий личность: паспорт апатрида, который хорошо известен под названием «нансеновского паспорта». Русским беженцем «признавалось лицо русского происхождения, не принявшее никакого иного подданства». В сентябре 1921 года на новом межправительственном совещании при должности верховного комиссара по делам русских беженцев был создан специальный совещательный комитет, в который вошли международные и русские эмигрантские организации, занимавшиеся этим вопросом и участвовавшие в распределении средств и разработке правовых форм.

Очень важным решением совещания было создание представительств верховного комиссара в странах мира. Русские беженцы, лишенные защиты своих исчезнувших посольств и консульств, получали теперь международную правовую защиту. На совещании 3—5 июля 1922 года был одобрен и утвержден «сертификат для беженцев», то есть «нансеновский паспорт». За прошедшие с марта 1921 года месяцы к русским беженцам добавилось 320 тысяч беженцев — армян из бывшей Османской империи, спасшихся от ужасающей резни. Паспорта выдавались и им, а комиссия была теперь наименована «Комиссией по делам русских и армянских беженцев».

Владимир Набоков в «Других берегах» пишет, что «нансеновский паспорт» подобен удостоверению, выданному условно освобожденному заключенному. Но это неправда. Это обычное эмигрантское брюзжание. Паспорт не только устанавливал личность беженца, он давал ему еще и права, практически равные в социальной сфере правам граждан стран, подписавших конвенцию. Статус беженца гарантировал те же права на труд, социальную защиту, призрение по старости и инвалидности, права на медицинское обслуживание, образование, защиту в суде, какие имелись и у граждан. Первоначально паспорт не давал автоматического права покидать страну регистрации и возвращаться назад, но это право было добавлено в 1928 году. Из бесправного апатрида русский беженец превращался в социально защищенное и правоспособное лицо. А злые языки говорили, что он даже пользуется большими правами, чем граждане страны. Скажем, в Германии так говорили. В Германии было особенно голодно, и к беженцам относились плохо не потому, что они ели их хлеб. А потому, что они пользовались большими правами по международному статусу, по статусу этого «нансеновского паспорта».

И, наконец, оплата. За этот паспорт надо было платить пять франков в год. Довольно много для бедных русских (это во Франции). В знак произведенной оплаты в паспорт наклеивалась марка с портретом Нансена. Но те, кто не мог заплатить, получали и продлевали паспорт даром. Более того, были перечислены многие категории лиц, освобождавшиеся от оплаты. Скажем, все раненые в великую войну, те, которые получили ранение, являясь союзниками Англии и Франции. Все они получали бесплатные паспорта, независимо от того, был ли это достаточно обеспеченный человек или бедный солдатик. Все дети и подростки получали паспорт даром. Некоторые страны стали было поднимать цены на паспорт. И тогда в 1933 году Лиги Наций постановила, что стоимость паспорта может быть только равна или ниже стоимости национального паспорта при его получении гражданином страны. Поскольку в большинстве стран граждане паспорт получали даром, то и брать за «нансеновский паспорт» денег нельзя было.

Кстати, сбор за паспорт распределялся так: половина шла в фонд Лиги Наций по русским беженцам, половина шла самим беженским организациям. То есть никакой выгоды Лига Наций за это не получала. Это была чистая филантропия. Более того, огромные деньги дополнительно вливались в Комиссариат по русским беженцам: как добровольные пожертвования, так и обязательные платежи через систему Лиги Наций.

Паспорт мог получить любой человек, доказавший, что он беженец. И примерно 600 тысяч человек получили эти паспорта в итоге. Почему не все? Потому что многие приняли гражданство стран проживания. Например, в Англии 60% беженцев приняли британское подданство. А в Чехословакии или Югославии не нужно было получать «нансеновский паспорт». Национальные документы давали бóльшие права. В Югославии проживали 190 тысяч русских беженцев и 100 тысяч в Чехословакии.

В сентябре 1922 года конвенцию ЛН о паспортах и представительствах признали 12 стран, в феврале 1923-го — 22 страны, в июле 1923-го — 30, а к концу 1930-х годов 51 страна состояла членом конвенции. СССР к конвенции не присоединился.

Как замечает современная английская исследовательница Элина Мультанен: «Создание Комиссариата Лиги Наций по делам русских беженцев может рассматриваться как великое достижение: впервые беженцы стали объектом заботы не только отдельных государств и частных организаций, но и практически всего международного сообщества». В 1922 году именно в связи с деятельностью Комиссариата по делам русских беженцев ее верховному комиссару Ф. Нансену была вручена Нобелевская премия мира.

В 1925 году СССР вновь подтвердил, что все лица, имевшие подданство Российской империи и не вступившие в гражданство СССР, проживающие за границей, автоматически лишаются прав на советское гражданство. Ответом на это решение стало новое Межправительственное соглашение Лиги Наций в Женеве от 12 мая 1926 года, постановившее, что «русским беженцем, имеющим право на соответствующий статус, является всякое лицо русского происхождения, не пользующееся покровительством правительства СССР и не приобретшее иного подданства». В 1928 году были расширены права национальных представительств Комиссариата по делам русских и армянских беженцев (так называемые нансеновские офисы). Они стали практически полноправными консульствами.

Соглашение 1928 года объявляло, что нельзя высылать из страны русского беженца, даже если он «совершил предосудительные проступки», если у него нет визы другой страны. То есть его нельзя высылать в никуда. Единственное, отчего «нансеновский паспорт» ликвидировался немедленно — если лицо, его имеющее, посещало Советский Союз: если некий русский беженец приезжает в СССР, значит, он пользуется его покровительством, следовательно, он не беженец больше.

В 1933 году, накануне принятия СССР в Лигу Наций (1934 год), пока Советский Союз не мог наложить еще вето, принимается максимально широкий пакет прав беженцев, который удовлетворил самых взыскательных русских эмигрантов.

Одним из самых активных сторонников нансеновской системы, принимавшим и соглашавшимся на все условия ЛН, был гоминьдановский Китай, в котором нашли приют до 300 тысяч русских людей. И многие страны Латинской Америки, где русских было немного, — они тоже подписали все конвенции. Странами-кураторами в Лиге Наций Комиссариата по делам русских беженцев были три страны: Англия, Франция и… Боливия.

В юридическом плане дела русских беженцев были решены. Они не стали никому не нужными, выкинутыми отовсюду, умирающими с голоду и просящими подаяния, как пытались их изобразить в советских агитационных листках. Они стали гражданами фактически. Им оказывалась поддержка всем чем угодно: от образования до пенсионного обеспечения. Весь мир о них заботился. Конечно, хотелось бы, чтобы заботились больше. Но не забудем, что свои граждане часто жили не лучше русских беженцев.

После смерти Нансена, 30 сентября 1930 года, создан Международный офис по делам беженцев имени Фритьофа Нансена, его возглавлял Макс Губер, профессор Цюрихского университета и член Постоянной палаты Международного суда в Гааге. Но, по настоянию Советского Союза, Международный офис по делам беженцев был закрыт в конце 1938 года. Накануне закрытия Международному офису имени Нансена была присвоена Нобелевская премия за защиту беженцев.

VII

А в заключение — пример одной из стран, которая позаботилась о русских беженцах, — Чехословакии. В Чехословакии после того письма Карела Крамаржа и еще целого ряда выступлений видных деятелей началось очень активное движение по организации помощи русским беженцам. Летом 1921 года парламент Чехословацкой Республики принимает внесенный президентом Томасом Масариком законопроект о помощи русским беженцам. Осуществление этого закона называется «Русской акцией». Она длилась с 1921 по 1936 год. И закончилась только после того, как в 1934 году Чехословакия установила с СССР дипломатические отношения. Нетрудно догадаться, кто настоял на прекращении «Русской акции».

Что же предполагала эта акция? В первую очередь эта акция предполагала помочь русским людям учиться. Томас Масарик очень любил Россию и очень не любил большевиков. Он считал, что коммунистический режим рухнет, и должны быть русские люди, которые во всех областях, начиная от права и образования и кончая сельскохозяйственным и лесным делом, медициной, могут в России взять дело в свои руки после конца большевизма. Эти люди, получившие образование в Европе, конечно, не будут враждебны Европе. Они ей будут благодарны. Масарик предполагал, что эти люди вернутся в Россию, воссоздадут некоммунистическую Россию, будут благодарны, близки Западу, поэтому надо создать систему помощи в области образования в первую очередь. Эта система помощи в области образования предполагала помощь учителям, начиная от университетской профессуры и кончая школьными учителями и даже преподавателями дошкольных учреждений, — и, с другой стороны, помощь учащимся.

Не вообще помочь жить (жить тоже помогали), но помочь образованию. На деньги чешского государства был открыт Русский университет, были открыты несколько технических школ разного профиля в разных городах Чехословакии. Были открыты стипендии на различных факультетах чешских университетов, в том числе и в Карловом университете, главном и старейшем университете Центральной Европы. Были приглашены лучшие русские ученые. Скажем, знаменитый византолог профессор Кондаков.

Тогдашняя чешская крона, имевшая золотой паритет (чеканилась 25-кроновая золотая монета), была равна 38 копейкам дореволюционной России, и, соответственно, была равна 10 современным долларам (тогда она была равна половине доллара США). Зарплата русского профессора в месяц — 2400 крон. Зарплата доцента — 1400 крон. Зарплата ассистента — 1200 крон. Причем если это профессор семейный, имеет жену и детей несовершеннолетних, то на семью в год выдается еще 14 000 крон. А если он живет в другой стране, скажем, профессор Кондаков жил в Болгарии, где его в 1921 году, когда пришли социалисты, лишили кафедры в Софийском университете, то подъемные для переезда семьи в Чехию — 50 тысяч крон. Поэтому в Прагу переехала значительная часть русских ученых-эмигрантов. И именно в Праге возник Союз русских академических организаций за границей, который возглавил знаменитый русский изобретатель, один из гениальнейших русских людей, здесь совершенно неизвестный Алексей Степанович Ломшаков.

Затраты на каждого студента из чешской казны — 6000 крон в год. Это питание, одежда, медицинское обслуживание, жилье и учебные пособия. Теперь о масштабе: в 1924 году (это год максимального расцвета «Русской акции») по стипендиям от чешского государства обучались в Чехословакии 4663 студента, 973 школьника и 1678 детей из дошкольных учреждений. За все время акции, то есть с 1921 по 1936 год, на «Русскую акцию» ушло 508 000 000 золотых крон, то есть примерно 5 млрд нынешних долларов США. Это платила маленькая Чехословакия.

Похожие программы были и в других странах, но не столь обширные. Чехословакия принесла величайшую жертву. Ведь это деньги из бюджета, это даже не пожертвования, хотя в этот фонд «Русской акции» были и огромные пожертвования. Те же Томас Масарик и Карел Крамарж, они были богатые люди, пожертвовали сотни тысяч, если не миллионы крон каждый. Более того, чехи содержали 65 русских школ за пределами Чехословакии. Были построены специальные профессорские дома для русских ученых и профессуры. Они до сих пор стоят в Праге, я в них бывал, это очень комфортабельные дома, а квартиры были недорогими. Аренда квартиры с тремя спальнями, из 5—6 комнат, стоила 450 крон в месяц.

VIII

Почему ж мы все это забыли? Почему же сейчас мы так отнеслись к людям, которые, как когда-то и мы, русские, испытали эту трагедию? Как и мы, были вынуждены бросить свою родину? Как и мы, вынуждены были уйти в изгнание? Как и мы, мечтают о возвращении. Вы не думайте, большинство этих сирийцев хотят вернуться на родину, но только когда там установится мир. Кто-то возвращается воевать, но большинство хочет вернуться на мирную родину.

Почему же мы забыли о том, как весь мир протянул нам руку? Как Лига Наций сделала эту тему одной из приоритетных и создала специальный комиссариат? И дважды этот комиссариат и лично Фритьоф Нансен были удостоены Нобелевской премии за русских беженцев. Почему ж мы все это забыли? Почему мы сейчас не хотим видеть этих сирийцев, этих ливийцев на улицах европейских городов? Почему даже чехи, поляки, венгры забыли, насколько радушнее, щедрее они были тогда, в тяжелые, трагические послевоенные годы? Неужели старый как мир принцип — делай то, что хочешь, что бы делали тебе, забыт нами?

Долг платежом красен. И если мы, русские люди, хотя бы не деньгами, но своим отношением, а кто может, то и деньгами, не поможем этим новым несчастным, а будем только шпарить бомбами по их земле и поносить их в своих застольях, то, видит Бог, мы совершим тяжкое преступление и оскорбим память тех наших предков, которые воспользовались братской помощью и благодаря ей продолжили в эмиграции великую русскую культуру, литературу, науку, без которой обеднел бы мир.