Авторский голос Юзефовича лишен даже намека на пафос (так было и в его документальном романе о бароне Унгерне «Самодержец пустыни», и в романе о наших героических 1990-х «Журавли и карлики»). Но точность и тщательность реконструкции событий полнее воскрешают эпическую меру лишений белых и красных. Эпическую самоотверженность тех и других. Ужас Гражданской: особенно в главах об осаде отрядом Пепеляева якутского селения Сасыл-Сысы и красного отряда анархиста Ивана Строда, засевшего там за укреплениями из обледенелых трупов товарищей, убитых лошадей и балбах — плит из мерзлого навоза.

…Отбудет тринадцать лет в лагерях и погибнет в 1938-м генерал Пепеляев. Строд станет кавалером трех орденов Красного Знамени, автором знаменитой в 1930-х книги «В якутской тайге» — и погибнет в 1930-х.

Если даже и был в происходившем некий космический сверхсмысл — земного смысла в осаде Сасыл-Сысы явно не было. Этот вывод читателю хочется экстраполировать на всю Гражданскую. И — как водится — возопить, проклясть, оплакать…

Леонид ЮЗЕФОВИЧ говорит «Новой» о другом способе отношения к опыту Гражданской войны.

— Из чего для вас вырос сюжет? Фигура Пепеляева? Книга Строда? Гражданская война? Русская зима в ее высшем выражении?

Я с детства люблю баллады. А почти все баллады плохо кончаются, потому что их герои бросают вызов судьбе. Этим меня и Унгерн привлекал. Конечно, Унгерн — другая фигура, вызывающая одновременно и восхищение, и отвращение, но я и ему по-человечески сочувствую, когда он гоним, взят в плен, унижен. Это персонаж ледяной, без женщин, без дружеских связей. А Пепеляев в Якутском походе хотя и такой же обреченный герой, но человек горячий, живой, сомневающийся, любящий и любимый. И в отличие от Унгерна, считавшего себя бичом Божиим, он за три года Гражданской войны не подписал ни одного смертного приговора. Не знаю, кто еще из колчаковских или деникинских генералов мог бы этим похвалиться.

Пепеляев хорошо знал «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана. Ренан был популярен в России рубежа веков: видимо, и народники, и даже марксисты соотносили себя с Иисусом Христом в его трактовке — не таким, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», а народным вождем, революционером. Пепеляев не считал революцию злом, но верил, что она закончится обращением ко Христу. На знамени Сибирской дружины был изображен лик Спаса Нерукотворного. Свою Якутскую экспедицию Пепеляев называл «крестным путем», а в дневнике признавался, что им движет не только стремление освободить Сибирь от большевиков, но и «желание пострадать». Полагая, что в плену будет казнен, приказал сложить оружие перед красным десантом, хотя его люди готовы были сражаться. Ему казалось преступным жертвовать ими не ради высокой цели, а для спасения собственной жизни.

Мы невольно приписываем людям прошлого то, что мы знаем об их будущем. В 1922 году все могло кончиться и по-другому. Уже после того, как моя книга ушла в типографию, философ и знаток русской дальневосточной эмиграции Константин Бурмистров рассказал мне об изданном в 1936 году, в Харбине, фантастическом романе Григория Кручинина «Свет с востока». Сюжет таков: эмигрант страдает от одиночества, безденежья, бесцельности существования, вдруг какие-то таинственные люди предлагают ему вступить в не менее таинственную организацию. Позже выясняется, что цель ее — захват советской Камчатки. Это им удается, с Камчатки они переправляются в Приморье, занимают Иркутск. Всюду их встречают с распростертыми объятиями, в итоге СССР рушится как карточный домик. Конечно, это уже после коллективизации, после массовых репрессий, и все-таки… Это нам только кажется, что к началу 1920-х все было предрешено. Знаете, недавно я вывел такую формулу нашего отношения к прошлому: то, чего не удалось избежать, всегда кажется неизбежным — так легче с этим смириться.

— Другая сквозная тема «Зимней дороги»… У белых уцелели те, кто быстро присвоил казну или пушнину, чтобы бежать. У красных — те, кто колебался только вместе с линией партии. Но стреляет в себя в 1932 году честный краском из рабочих Степан Вострецов. Гибнут и Пепеляев, и Строд. Вы тщательно и точно, в мелком растре реконструкции судеб показываете страшное истирание лучших друг об друга в Гражданскую войну. И общую их гибель в СССР 1930-х.

— Не думаю, что погибали только лучшие. Просто они заметнее на общем фоне. А если говорить о моих главных героях, то в Гражданскую они вполне могли поменяться местами. Пепеляев с его народническими убеждениями мог бы воевать за красных, а Строд — за белых. Полный георгиевский кавалер, прапорщик, у красных он оказался в общем-то случайно: собирался эмигрировать в Америку, но застрял в Иркутске, пошел в Красную гвардию, там оказался под влиянием анархиста Нестора Каландаришвили. И в нем, и в Пепеляеве сильна была тяга к справедливости. Социальные идеи они исповедовали смутные, зато отдавались им со всей страстью молодости. Пепеляев Пермь взял в возрасте двадцати семи лет, и уже в ранге командира корпуса. История Гражданской войны — история очень молодых людей.

— В книге есть поразительный эпизод: на суде над Пепеляевым в Чите, в 1924 году, «свидетель обвинения» Строд отдает должное мужеству его отряда. А генерал в ответном слове говорит о мужестве Строда и его людей — и просит не считать это попыткой смягчить свою участь. Редчайший в новой русской истории момент — не примирения, но хотя бы достойного отношения к противнику.

— Я до сих пор не могу читать их слова без волнения. Момент взаимного прощения. Осознания того, что человек не властен над судьбой. Отстранения от политики. Счастливый миг, когда человек видит перед собой человека. Я историк эмоционального склада, и я чувствую, что в этой локальной истории заложен большой смысл.

— Вы видите в сюжете какие-то рифмы с 2015 годом? И важны ли они для вас?

— У меня есть монография «Путь посла», о дипломатическом этикете XV–XVII веков. Там есть фраза, которая мне кажется точной в широком смысле: «Прошлое может многое сказать о настоящем не потому, что похоже на него, а потому, что в прошлом заметнее вечное». Я не старался что-то с чем-то специально срифмовать, но история полна созвучий.

Вообще историка нужно судить по намерениям. Считается, что они гроша ломаного не стоят, важен результат, но я так не думаю. Болезнь, развод, экономический кризис могут вмешаться в твою жизнь и помешать сделать задуманное. Даже руины замысла свидетельствуют о многом. Я вижу, когда человек хочет честно разобраться в том, что было, и тем самым невольно говорит что-то важное и о настоящем. А намерение сказать нечто о своем времени, используя прошлое как инструмент, вызывает у меня глубочайшее, мягко говоря, неодобрение. Это не более чем способ придать мнимый объем плоским мыслям. Писатель не должен держать в голове никаких аллюзий на современность. Если он будет честен, они возникнут сами.

Почему наша история так долго болит? Потому что «весело и больно тревожить язвы старых ран». Мы вновь и вновь сладострастно расковыриваем наши исторические травмы, ищем виновных, а не лекарства. Мы не в силах включить нашу недавнюю историю — последние сто лет — в русло истории всемирной. Не можем найти рифмы за пределами России и XX века. Но если посмотреть на нашу Гражданскую войну спокойно, как и нужно смотреть на события почти столетней давности, нам легче будет воспринимать ее как нечто безвозвратно минувшее. Стоит возвести эту ситуацию к историческим архетипам, к мифу, чтобы почувствовать бессилие человека перед ходом истории, перед фатумом. Ахилла и Гектора вел Рок. Но и Пепеляева, и Строда вел Рок в личине долга. Оставим им их доблесть и благородство, забудем их заблуждения. Давайте смотреть на историю как на эпическую драму, а не как на происки каких-то злодеев, с которыми хорошие люди вовремя не поборолись. Последнее попросту непродуктивно. Судить должны современники, потомки — понимать. Искать правых и виноватых бесполезно. Правы все и виноваты тоже все, как обычно и бывает в жизни. Не стоит без конца проигрывать прошлое в надежде извлечь из него опыт на будущее. Это еще никому не удалось. Какой опыт извлекли греки из Троянской войны? Зато «Илиада» осталась с ними навсегда, и вряд ли кому-то приходит в голову делить ее героев по партийному принципу или придумывать ей альтернативный финал.