У Ивана Петровича сын уехал во Францию лет десять тому назад, вести о себе подавал все реже и реже, а потом, кажется, перебрался в Америку и вовсе пропал. Жена у Ивана Петровича тоже умерла, еще раньше. Так что Иван Петрович жил один в своем слишком большом доме в знаменитом поселке Петрова Роща — когда-то очень престижном и богатом, а сейчас помаленьку ветшающем. Совершенно один, если не считать шофера и домработницу.
Но однажды в его дверь постучались — да, именно постучались, в прямом смысле слова, потому что звонок не работал, а замок на калитке сломался. Иван Петрович открыл дверь сам, потому что как раз был в передней, искал трубку, которую, кажется, на прогулке сунул в карман плаща.
На пороге стояла девушка в клеенчатой курточке и короткой юбке. У нее были некрасивые незагорелые ноги.
— Вам кого? — спросил Иван Петрович, не пуская девушку внутрь.
— Я дочка Наташи, Натальи Сергеевны, — сказала девушка. — Меня Маша зовут.
— Охотно верю, — сказал Иван Петрович. — А дальше что? Какая еще Наташа?
А дальше девушка рассказала ему, вернее, напомнила, что Наташа, ее мама, давным-давно убирала у него на даче, вот здесь, в этом доме. И не только убирала, уж извините за выражение, да. А когда забеременела — убежала, скрылась в городе Торжке у тетки. Родила дочку, то есть ее, Машу. Жила, еле выволакивая жизнь, и вот умерла, оставив дочь без куска хлеба в прямом смысле слова.
Иван Петрович осмотрел Машу с ног до головы и обратно.
Поверил ей.
Позвал домработницу, велел дать Маше кусок хлеба. Домработница не поняла. Он сказал: «Шучу, шучу!» Машу накормили ужином и устроили на ночлег.
Маша стала жить у Ивана Петровича.
Она приоделась и похорошела, и даже ноги у нее стали красивого смуглого цвета и почти что стройные. Иван Петрович стал брать ее в гости, на разные вернисажи, премьеры и приемы, и говорил друзьям и приятелям: «Знакомьтесь! Это моя, так сказать, ошибка молодости».
Маша сначала ежилась от таких слов. Но потом привыкла, научилась загадочно улыбаться и даже болтать с соседями по высокому столику на фуршете — так, ни о чем, легко и мимоходом. Прижилась в доме. Сделала на калитке цифровой замок с домофоном. Стала покрикивать на домработницу и шофера. Требовала, чтоб ее называли Марией Ивановной.
Домработница и шофер подстроили так, что у Маши на глазах Ивана Петровича из сумочки выпала миниатюра XVIII века, портрет князя Матвея Радзивилла в генеральском мундире, в рамке тех времен из настоящего золота (ведь Иван Петрович был, помимо прочего, коллекционер) — то есть так подстроили, чтобы Маша оказалась воровкой. Но Иван Петрович в это не поверил, а домработницу и шофера выгнал. И совершенно зря, потому что остался наедине со своей «ошибкой молодости», безо всякой защиты и даже без свидетелей в свою пользу.
Но когда он внезапно умер неизвестно от чего, завещав все своей дочери Маше, из Америки свалился его сын с целой командой юристов. Он живо доказал, что завещание фальшивое, дом и коллекцию продал, а Маше велел катиться на все четыре стороны.
Маша его поцеловала, обхватила левой рукой за шею, а правой попробовала залезть к нему в брюки, но он отпихнул ее и сказал:
— Не, не, ты что. Неудобно. Сестра все-таки.
Маша стала объяснять, что она все наврала, что она никакая не дочь Ивана Петровича, а просто все сочинила от нужды и горя, но он не поверил.
— Сказано, катись!
Она горько заплакала, и он дал ей на прощание двадцать тысяч долларов наличными. Он как раз получил с покупателя два миллиона, тоже наличными, и собирался везти деньги в банк, и в прихожей его ждали охранники с автоматами. И вот он вытащил из сумки две пачки и дал ей. Ну хоть что-то. Она даже сказала «спасибо». А он подвез ее до станции электрички.
Потом в самолете, привольно раскинувшись в кресле бизнес-класса — первый раз в жизни летел бизнесом, вот черт! — он вдруг подумал: «А интересно, эта тварь на самом деле моя сестра?» Но через полминуты эти мысли навсегда испарились из его головы, вместе с клочками памяти об отце, матери и старом доме в Петровой Роще.
