Архивы ФСБ, ссылаясь на Закон «О государственной тайне», продолжают держать под грифом «Секретно» уголовные дела бывших сотрудников НКВД, осужденных в том числе и за «неправомерные методы ведения следствия и фальсификацию дел». Однако кое-какие свидетельства таких действий становятся известными из архивных дел реабилитированных граждан.

Репрессии коснулись людей всех национальностей, проживавших в те трагические годы на территории СССР, не миновали они и китайцев, проживавших и работавших в Москве и окрестностях.

В феврале 1938 года был арестован китаец, гражданин СССР, Андрей Андреевич Сун-Жун-Дю, слесарь фабрики «Красный Труженик». Он приехал в Россию в 1910 году после заключения «Русско-Китайского займа рабочей силы». В конце 1917 года в партизанском отряде, а в 1918 году добровольно вступил в РККА, где и прослужил до 1923 года. С 1920 года — член ВКП(б). Одним словом — «советский» человек.

Арестованный в феврале 1938 года как проводящий «среди окружающих контрреволюционную агитацию, направленную против Соввласти и ее руководителей», Сун-Жун-Дю получил 10 лет лагерей — уже как агент японской разведки, проводивший шпионскую работу на территории СССР.

Дело Андрея Андреевича вело Управление НКВД по Московской области, начальником которого в то время был комиссар ГБ 1-го ранга Заковский, а непосредственными исполнителями — сотрудники 2-го отделения 3-го отдела УГБ УНКВД.

Руководил 3-м отделом капитан госбезопасности (ГБ) Сорокин, а 2-м его отделением — лейтенант ГБ Вольфсон. Сотрудниками отделения являлись: оперуполномоченная, мл. лейтенант ГБ Шлихт, Свирский (его должность и звание не удалось установить), оперуполномоченные, сержанты ГБ Воденко, Мочнов и др. Во всех документах дел сотрудники НКВД обозначены только фамилией, ни инициалов, ни тем более имен и отчеств не указано…

Обвинение было построено на «показаниях» арестованного ранее китайца, гражданина СССР, «японского шпиона» Ярославского Николая Андреевича (он же Ян-Гин-Фун, он же Ван-Лин, он же Ван-Ван-Лен), который на допросах виновным себя не признавал. Он «был изобличен показаниями других обвиняемых», в числе которых был и некий китаец Ли-Мин…

В августе 1938 года Берия был назначен первым заместителем наркома внутренних дел и 25 ноября 1938 года сменил на посту наркома Ежова (которого, после небольшой паузы, 10 апреля 1939 года арестовали), а уже в сентябре 1938-го Берия начинает очередную «чистку» в НКВД. Многих чекистов арестовывают, а многих просто увольняют…

3 мая 1939-го заключенный Сун-Жун-Дю пишет заявление на имя наркома Внутренних дел СССР Берия, в котором указывает, что на следствии он не признавался в своей троцкистской и шпионской деятельности до тех пор, пока к нему не начали применять физические меры воздействия…

Это заявление не было оставлено без внимания, и проводилась проверка, оставившая нам бесценные документы о методах работы сотрудников НКВД в фальсификации уголовных дел и получении признательных показаний.

Сначала составлялись списки лиц, намеченных к аресту.

Из протокола допроса в качестве свидетеля бывшего сотрудника 2-го отделения Свирского Ильи Марковича от 29 января 1939 года (орфография и пунктуация документов сохранены):

«Аресты проводились по спискам, без наличия компрометирующих материалов, примером могут служить такие факты: арест около 40 человек китайцев по заданию Вольфсона, справки писал Рязанцев — б.[ывший] зам. нач. 3 Отдела… причем для сбора компрометирующего материала по месту жительства лиц, намеченных к аресту, посылались сотрудники отделения в ЖАКТ’ы [жилищно арендное кооперативное товарищество] для опроса дворников и домоуправов». (ГА РФ, ф. 10035, оп.1, д. 23350, л. 67)

А так это отражено в справке по архивно-следственному делу Вольфсона:

«Из показаний свидетелей, изобличавших ВОЛЬФСОНА в преступной деятельности, видно, что китайцы арестовывались по списку, просто по установочным данным, не редко арестовывались не те лица, на которых были выписаны справки на арест».(ГА РФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-23350, л. 66)

Затем, несмотря на то что на людей не имелось компрометирующего материала, выписывались «справки на арест», содержание этих справок носило стандартный характер.

Далее оперативные сотрудники, вооружившись «ордером на арест и обыск», отправлялись к очередной жертве. В том же допросе Свирский приводит такой эпизод:

«…Оперативники, проводившие операцию, перепутали адреса и вместо Дангауэровская ключица, попали в адрес Дангауэровская слобода и случайно к китайцу на квартиру. Китаец этот был арестован и доставлен в Отдел. На первом допросе мною было установлено, что произошла ошибка с арестом, о чем я доложил Вольфсону и предложил его освободить. Вольфсон ответил: «Освобождать не будем, надо его колоть, он должен дать диверсионную группу…»

Мы можем улыбнуться и вспомнить из популярного новогоднего фильма «Третью улицу Строителей, дом 25, квартира…», но в данном случае — за этим стояла жизнь человека…

В ходе допросов арестованных избивали, причем каждый следователь делал это по-своему.

Оперуполномоченная, младший лейтенант госбезопасности Шлихт (Ершова Феодосия Алексеевна), например, «…избивала арестованных резиновой палкой, вырезанной из шины конной пролетки. Палка у нее была длинной около 50 см. Притом она также практиковала избиение арестованных пряжкой своего ремня».(ГА РФ, ф. 10035, оп. 1. Д. П35500, л.48)

Из протокола допроса от 13 декабря 1956 года (ГА РФ, фонд 10035, оп. 1. д. П35500, л.л. 48-50) свидетеля, бывшего в 1938 году сержантом госбезопасности, Мочнова Ивана Георгиевича:

«В ходе следствия по их делам к заключенным применялись меры физического воздействия, а некоторых арестованных, которые упорно не давали показаний, направляли в Лефортовскую тюрьму на особый режим.

Я лично сам видел, как применялись меры физического воздействия к арестованным. Как в самом здании Управления в служебном помещении, так и в тюрьмах Таганской и Бутырской. Обычно применение мер физического воздействия практиковалось в служебных помещениях Управления, куда арестованных привозили из тюрьмы и здесь помогали сотрудники отделения допрашивать и применять меры физического воздействия. Меры физического воздействия к арестованным, как я помню, применяли все сотрудники отделения. Бывая на допросах в тюрьме, я так же видел лично сам, как меры физического воздействия к арестованным применяли и другие сотрудники других отделений и отделов Управления. В тюрьме как правило допрос производился ночью и в следственной, где работали следователи, были слышны крики и стоны арестованных, и арестованным, которые не давали нужных показаний, приходилось говорить «Слышите, и с вами такое может случиться». После этого в ряде случаев арестованные давали нужные признательные показания. При этом, поскольку меры физического воздействия в тот период применялись ко многим арестованным и арестованные, находясь в камере это видели — избитых своих однокамерников, то на допросы они часто приходили испуганные и готовые к даче показаний.

Показания лиц, к которым применялись меры физического воздействия и запугивание, часто служили материалами для ареста других лиц, а потом в дальнейшем ходе следствия с ними уже делались очные ставки».

«…Меры физического воздействия, как я помню, к арестованным применяли Косырев, Шлихт Феодосия Алексеевна, Морозов, Иваненко, Вершинин и Вольфсон».

«…Работая в 3-м отделе, я также к арестованным применял меры физического воздействия, но к кому конкретно, ввиду давности времени, я сейчас не помню».

…«Кроме указанных мною лиц меры физического воздействия к арестованным применял также Свирский».

Сам Мочнов«применял кулаки» и, по его словам,«посторонними предметами не пользовался». «Показания…, с которыми я ознакомился и, что я его во время следствия якобы сажал копчиком на угол стула, я это отрицаю, т.к. этим методом я никогда не пользовался. Работая в органах, я на работу ходил всегда в форме и во время допроса арестованных даже ремня с себя не снимал, считая это неприличным, а пользовался только кулаками» — так ответил Мочнов, ознакомившись с показаниями одного из своих подследственных…

А вот Воденко Николай Ильич, бывший оперуполномоченный 2-го отделения 3-го отдела, принимавший участие в допросах Сун-Жун-Дю и составивший на него обвинительное заключение, — не признал своей вины в избиении подследственных. Уже будучи младшим лейтенантом госбезопасности, заместителем начальника 3-го отдела 121-й стрелковой дивизии, давая объяснения по этому делу, 15 марта 1941 года писал:

«По архивно-следственному делу на обвиняемого Сун-Жун-Дю, объективное объяснение по существу интересующих вопросов следственной части г. Москвы, за давностью времени дать не могу.

Применения к СУН-ЖУН-ДЮ физических мер воздействия с моей стороны не было, это просто клевета». (ГА РФ ф.10035, оп, 1, д. П-23350, л. 73)

Вольфсон также отрицает свое участие в избиениях, но охотно «сдает» своих подчиненных:

«Лично мною физические меры воздействия в отношении арестованных не применялись, а вообще это практиковалось в УНКВД по Московской области. Допускал физические меры воздействия мой подчиненный оперуполномоченный Мочнов, но я запрещал ему, в моем присутствии не позволял этого делать, вообще не разрешал»(ГАРФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-37962, л. 147)

Вполне возможно, что Вольфсону и не требовалось избивать арестованных, ведь он пользовался более «простым» способом получения нужных показаний — выдумывал их сам:

«Так же нагло Вольфсон проводил операции по харбинцам и китайцам в феврале-марте месяце 1938 г. Когда я [Сорокин] проверял следственные дела на китайцев и пытался часть из них передопросить, то из этого у меня ничего не вышло, так как они очень слабо знают русский язык, но не глядя на это, Вольфсон их допрашивал без переводчика, после чего передавал их дела на Тройку НКВД СССР, которая приговаривала их к заключению в лагеря на разные сроки…» (ГА РФ, ф. 10035, оп. 1, д. П-32596, л. 63)

Использовал Вольфсон и другой метод получения нужных показаний:

«… В практике своей работы Вольфсон применял методы обмана — подписывать заранее составленные им признательные протоколы, путем уговаривания. Этим методом Вольфсон «уговорил» арестованного китайца Ли-Мин подписать составленный заранее им протокол о его к/р шпионской деятельности, в который были включены десятки фамилий китайцев, не известных Ли-Мин. Данный протокол был размножен на ротаторе в количестве 300 экземпляров и вкладывался в каждое дело на арестованных китайцев, как компоментирующий материал».(ГА РФ, ф.10035, оп. 1, д. П-23350, л. 66)

Протоколы не соответствовали показаниям арестованных, данным в ходе допроса, писались не с их слов, а сочинялись следователем и давались им на подпись. В такие протоколы нередко включались большие группы лиц, не известных арестованному, но это позволяло создать «громкое» дело. Вот что пишет об этом в своем рапорте Мочнов в феврале 1939 года, правда, уже после ареста Сорокина и Вольфсона:

«… со стороны ВОЛЬФСОНА давались например такие установки: всех арестованных китайцев, являвшихся до ареста заведующими китайскими прачечными, записывать участниками контрреволюционной троцкистской шпионско-террористической и диверсионной организации китайцев, «созданной» Ли-Мином. Фактически такой организации вскрыто не было. Протокол допроса Ли-Мина, трактующий о такой организации — плод фантазии Вольфсона, который обманным путем получил на протоколе подпись обвиняемого Ли-Мина и на этом деле рассчитывал создать себе карьеру, предвкушая вполне реально получить орден.

В протокол допроса Ли-Мина Вольфсон приписал группу лиц из числа ранее осужденных по другим делам, в результате чего этот протокол получил облик документа пошлой фальсификации следствия.

Эти вписанные «мертвые души» придали такому протоколу эффективность, которая позволила размножить его на ротаторе до 400 (четырехсот) экземпляров.

Задание Вольфсона по этой части было таково: вкладывать Лиминовский протокол в следственное дело каждого китайца, как арестованных ранее, а так же и в дела тех китайцев, которые будут арестованы, для так называемой ориентировки.

Осудить вторично одних и тех же лиц за одни и те же преступления». (ГА РФ, ф.10035, оп.1, д. П-23350, л. 70)

Практиковалось и составление так называемых «корректирующих» и «обобщающих» протоколов. Вот что об этом показывает Мочнов в 1956 году:

«Как начальник отдела он корректировал некоторые протоколы допросов арестованных, после чего давал указания передопрашивать арестованных. Практиковали и такие случаи, когда он корректировал так называемые обобщенные протоколы по некоторым делам, которые после корректировки переписывались и давались на подпись арестованным».(ГА РФ, фонд 10035, оп. 1, д. П-35500, л. 50)

Итак, когда необходимые, уличающие показания получены, составлялось обвинительное заключение, и дело направлялось на рассмотрение, как в случае с Сун-Жун-Дю, «судебной инстанции, согласно приказа НКВД за «№ 00593 от 19.09.1937» (ГА РФ, ф.10035, оп.1, д. П-23350, л. 16), каковой была внесудебная комиссия НКВД и прокурора СССР…

Это печально известный так называемый приказ о харбинцах, преамбула которого гласит: «Органами НКВД учтено до 25.000 человек, так называемых «харбинцев» (бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Манчжоу-Го), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза.

Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т.п. В подавляющем большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

Доказательством этого могут служить также и следственные материалы. Например, на железнодорожном транспорте и промышленности за последний год репрессировано за активную террористическую и диверсионно-шпионскую деятельность до 4.500 харбинцев. Следствие по их делам вскрывает тщательно подготовленную и планомерно выполнявшуюся работу японской разведки по организации на территории Советского Союза диверсионно-шпионских баз из числа харбинцев».

Приказом предписывалось всех арестованных харбинцев разбить на две категории:

а) к первой категории — отнести всех харбинцев, изобличенных в диверсионно-шпионской, террористической, вредительской и антисоветской деятельности, которые подлежат расстрелу;

б) ко второй категории — всех остальных, менее активных харбинцев, подлежащих заключению в тюрьмы и лагеря сроком от 8 до 10 лет.

Какое отношение мог иметь к «харбинцам» Сун-Жун-Дю, приехавший из Китая в еще царскую Россию?

Кстати, рассылаемое вместе с этим приказом «ЗАКРЫТОЕ ПИСЬМО

О ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ ДИВЕРСИОННОЙ И ШПИОНСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЯПОНСКОЙ АГЕНТУРЫ ИЗ ХАРБИНЦЕВ» до настоящего времени носит в России гриф «Секретно» и будет таковым как минимум до 2044 года…

Но вернемся к жалобе Сун-Жун-Дю, вернее, к ее разрешению. В октябре 1942 года в Постановлении по его делу Секретариата Особого Совещания при НКВД СССР отмечается, что в связи с поступившим заявлением от осужденного Сун-Жун-Дю были проведены дополнительные следственные мероприятия, вновь допрошено шесть свидетелей, которые охарактеризовали Сун-Жун-Дю положительно, каких-либо антисоветских суждений и проявлений со стороны последнего не привели, но одна свидетельница показала, что квартиру Сун-Жун-Дю посещали китайцы.

В своем заявлении Андрей Андреевич отказался от данных на предварительном следствии показаний, заявляя, что они были даны «под влиянием физических воздействий со стороны следствия».

Было проверено и дело осужденного Ярославского, который, по мнению следствия, завербовал Андрея Андреевича, и выяснилось, что Сун-Жун-Дю в его показаниях не фигурирует. Также уже известно, что арестованы и осуждены за фальсификацию уголовных дел и неправомерные методы ведения следствия капитан ГБ Сорокин и лейтенант ГБ Вольфсон.

И какое решение принимается? Пересмотреть дело? Освободить? Нет, основываясь на приведенных данных, «жалобы осужденного и его жены о пересмотре дела оставить без удовлетворения…»

Вот так, зная все факты о преступном ведении следствия, НКВД не пожелал признать осуждение Сун-Жун-Дю незаконным. Защитил «честь мундира», хотя какая у НКВД может быть честь…

Сергей ПРУДОВСКИЙ —
специально для «Новой»

Документы, показывающие методы НКВД при фальсификации «дел»