В 2005 году, спустя год после трагедии в 1-й школе, Татарстан подарил семьям погибших автомобили «Ока». Я хорошо помню это событие: на пустые тенистые улицы прибитого горем городка в один день высыпались эти маленькие разноцветные машинки. Их были сотни, и они были повсюду: в рядок, не сговариваясь, парковались у городского рынка, стояли кучками во дворах, иногда по нескольку штук собирались у светофоров или на переезде. Они были как атомы, меченные горем, и невозможно было в те дни пройти по бесланским улицам, чтобы эти машинки не напомнили бы про него.

Были среди них синие, белые. Были и желтые. Желтые не все хотели брать, а Борис Ильин взял, и ни разу не пожалел: «160 тысяч прошла ласточка моя, и ни одного капитального ремонта еще!»

С годами концентрация автомобилей марки «Ока» в Беслане, конечно, снизилась — они разъехались по республике или же просто на свалке уже. Столько лет прошло… Многим бы хотелось, чтобы и концентрация горя в Беслане спала бы. Но как?

С Борисом Алексеевичем мы сидим на скромной холостяцкой его кухне. В трехкомнатной квартире, которую он снимает за полпенсии, обжита только одна комната, ну и кухня. «Мне одному больше надо разве?» — говорит Ильин, демонстрируя мне аккуратно застеленные кровати в соседней неиспользуемой комнате. На кроватях по осетинскому обычаю выставлены портреты их бывших хозяев — погибших тоже.

У Бориса Ильина в школе была дочка с двумя внуками. И тяжесть трагедии для него усиливает случайность, незакономерность случившегося. Семья Ильина до 2004 года жила в Узбекистане, всегда. Но тем летом мама Бориса Алексеевича стала проситься в Осетию, на родину, где не была с юности. Поехали. Эльвира, дочка Бориса, прилетела с детьми за 17 дней до теракта. И вот они тоже пошли в 1-ю школу на праздник первого сентября. Весь город пошел — и они со всеми. Все трое погибли.

И все эти 11 лет Борис Алексеевич Ильин, одинокий, совсем не старый еще мужчина, вырванный с корнем из своей далекой узбекской земли, живет по съемным квартирам и — ждет.

— Борис, а почему вам квартиру не дали как потерпевшему? — не церемонюсь я.

— Да ты понимаешь, вначале было так, что вроде и мне квартира положена. У меня трое погибли — это по ихней математике четырехкомнатная выходит. Потом вспомнили, что мы — не граждане России. Но все равно разобрались, квартиру, сказали, дадут. Теперь говорят, что внуки — не члены семьи. Максимум — двушка тебе положена. Через суд, говорят, доказывай… Я доживу до Страсбурга — и тю-тю отсуда, домой, в Узбекистан.

Квартиры, которыми государство намеревалось поначалу хоть как-то умилостивить родителей тех детей, которых само же и убило, — действительно дали, но пока далеко не всем. А уже 11 лет прошло со дня теракта. По совести говоря, в первую очередь не квартиры нужны людям от государства, не тем они ему страшны. Вот и Борису — конкретно и лично — квартира нужна, только чтобы в ней пережить время ожидания правды, которой люди так и не смогли добиться в России.

Напомню, и это важно. Это, возможно, самое важное, что у нас сегодня происходит в России. В июле Страсбургский суд признал приемлемыми доводы жалобы 447 потерпевших по Бесланскому делу, требовавших провести объективное расследование обстоятельств теракта. Главное, с чем бесланцы пришли в Европейский суд: они считают, что действия российских властей нарушили статью 2 Европейской конвенции по правам человека — «Право на жизнь».

Европейскому суду предстоит ответить на несколько весьма неудобных для Российской Федерации вопросов:

— все ли сделало государство для предотвращения теракта?

— все ли сделало государство для минимизации потерь среди заложников?

— все ли сделало государство для объективного расследования причин трагедии и, главное, гибели людей?

Есть немалая доля вероятности, что ЕСПЧ на все эти вопросы ответит «нет». Из документов, которые сейчас лежат в Страсбурге, следует: не террористы — при всей несомненности их преступления — убили сотни заложников. Это сделало государство, не желающее признавать своих проколов. Да, это именно Российская Федерация допустила масштабнейший в своей истории теракт, а потом, следуя привычке идти к разрешению проблемы кратчайшим путем, атаковала террористов вместе с захваченными заложниками. Смерти людей, смерти детей были признаны допустимой издержкой в этой контртеррористической операции. И это именно генералы ФСБ отдавали приказ стрелять по школе из огнеметов и гранатометов, расстреливать школу танками. Генералов в Беслане поминают плохо, а простых спецназовцев (Беслан стал самой кровавой по потерям спецоперацией в истории «Альфы» и «Вымпела») помнят и чтут.

Эта неприятная для России правда совсем скоро может быть утверждена решением европейского суда. Изменит ли это что-то в России? Навряд ли. Если сомневаетесь — включите завтра телевизор в 11-ю годовщину трагедии. И вы увидите, на каком месте в телевизионных новостях будет сюжет о бесланской трагедии. Забвение — очень хорошее лекарство для государственной машины. И очень опасная для страны штука.

В спортзале 1-й школы, который теперь превратился в мемориальный комплекс, я позавчера встретила супружескую пару из Ставропольского края. С ними был сын-подросток. Видно, они проезжали мимо и решили свернуть, посмотреть на бесланскую школу. Они ходили вдоль облупившихся стен и рассматривали фотографии погибших. Читали, что написали-нацарапали на стенах те, кто приезжал сюда все эти годы. В какой-то момент мама семейства, по-православному прикрывшая голову платком, громко прошептала: «Будь проклята эта Америка!»

Я боюсь, что близок тот час, когда уже не то что выступление террористов будет объявлено происками внешних врагов, а и самих бесланцев обвинят в пресловутом «не-патриотизме». Куда уж проще? Ведь дело, поступившее в Страсбургский суд, так и называется: «Тагаева и другие против России». Вот это самое «против России» сейчас очень многих в Беслане волнует.

«Хотя если мы против России, то Россия, выходит, — против наших детей была? — задается парадоксальным вопросом Анета Гадиева из комитета «Матери Беслана».

Факт: теперь выходит, что правда — очень непатриотичная вещь.

Мы сидим у Анеты на кухне в просторной, хотя и очень скромно обставленной квартире на окраине Владикавказа. Эту квартиру ей дали за ее убитую в школе девочку. Да. Как бы жутко это ни звучало.

В тот день, когда я забежала к ней, в субботу, был день рождения младшей дочери Анеты — Милены. Ей исполнилось 12. Она тоже была в школе, ее на второй день вынес из зала Руслан Аушев, который спас 26 человек — женщин с маленькими детьми. Анета вышла с Миленой, а старшую девочку — Алану — боевики не отдали, потому что ей было восемь лет, она была взрослая по меркам террористов.

И Алану убили там, в школе; с этим Анета живет вот уже 11 лет. И самое меньшее, что может сделать Россия — все мы, люди — для Анеты и для других, чьи истории не легче, — так это хотя бы хотеть знать правду о том, что с ними случилось. Хотеть знать правду — и делать выводы.

А Анета рассказывает:

— Вот у нас тут проездом были байкеры, мы их встречали в школе. И вот мы разбились на группы и рассказываем им, как все было. А мне такой парень попался, очень патриотически настроенный. Он схватился за голову: «Погоди-погоди, что ты говоришь такое?» Для него все это таким шоком было! А потом сели они на свои мотоциклы — и покатили дальше в Крым.

Прямая речь

Элла Кесаева, Всероссийская общественная организации пострадавших от терактов «Голос Беслана»:

— Когда нам говорят «Неплохо бы помириться» (речь идет о т.н. «дружественном соглашении» между потерпевшими и РФ, предусматриваемом регламентом ЕСПЧ) — я изумляюсь всегда. Как? Как мы можем помириться? Даже если по осетинским традициям смотреть: всегда проливший кровь должен был прийти к пострадавшему и просить прощения на коленях, и лишь потом старейшины принимали решение о его прощении. Нас не надо просить на коленях, но вы хотя бы просто признайте содеянное и извинитесь. Попросите прощения у народа Беслана!

Но ни о чем подобном же речи не идет. А говорят, что мы идем против России.