Прошедшие в Высоком суде Лондона публичные слушания по делу об отравлении радиоактивным полонием Александра Литвиненко, так четко и доказательно продемонстрировавшие общественности, что же на самом деле произошло в британской столице 9 лет назад, — без преувеличения, заслуга всего лишь одного человека, его вдовы, Марины Литвиненко. С виду очень непубличной, которой бы заниматься своей семьей, а вовсе не дознаниями. Но как раз удар по семье заставил Марину ввязаться в борьбу, причем в полном одиночестве — родной отец и сводные брат и сестра Александра Литвиненко уже после его гибели отреклись от него и назвали «предателем» в эфире российского ТВ.

В своей битве Марина столкнулась с противостоянием не только со стороны Москвы, но и со стороны британского правительства, которое, стремясь не портить «международные отношения», выступило против открытого судебного расследования, предложив взамен полузакрытый режим, при котором устанавливается лишь факт смерти и ее причины, и ни слова о подозреваемых.

Тут Марину поддержал судья-коронер сэр Роберт Оуэн. Он заявил правительству, что судебное дознание (Inquest) будет открытым, что без исследования всех материалов он не сможет вынести объективный вердикт и что рассмотренные им материалы уже позволяют говорить о том, что в деле прослеживается «российский след». МИД страны негодовал, требовал материалы, связанные со спецслужбами, из рассмотрения исключить «в целях национальной безопасности» и подал на упертого коронера жалобу в суд. Разбирательство окончилось не в пользу МИДа. А неугомонный судья Оуэн предложил властям компромисс — изменить формат судебного дознания Inquest на Public inquiry — публичное расследование, позволяющее рассматривать засекреченные документы в закрытом режиме. Но тут на пути Марины и Оуэна встала глава МВД Великобритании Тереза Мэй, запретившая изменение формата слушаний ввиду опять же международных отношений. Марина, рисковавшая в случае проигрыша получить огромный штраф, все же обжаловала позицию МВД и — о чудо! — выиграла тяжбу. Высокий суд признал вескими аргументы в пользу проведения открытого процесса, особо подчеркнув: «Недостатки в аргументации (минист­ра внутренних дел. — В.Ч.) настолько существенны, что не выдерживают критики».

Так отдельно взятая Марина Литвиненко и отдельно взятый судья Роберт Оуэн добились того, что правительство Великобритании подчинилось своему суду. Это, к слову, о якобы политической составляющей дела, о чем постоянно говорит Москва. Тут вмешалась не политика, а английское правосудие, которому абсолютно по барабану, способно ли то или иное дело подорвать международные отношения двух стран. Если произошло убийство, его нужно расследовать и назвать виновных, полагают в Высоком суде.

Мы сидим с Мариной в одном из лондонских кафе, пьем чай, и я пытаюсь понять, что же она чувствует теперь, когда завершилось дело, на которое она потратила столько жизни.

— Скажу так: облегчение я испытала еще 27 января 2015 года — когда начался открытый процесс — то, к чему мы с адвокатами так долго шли. Мы же думали, что все будет долго, что Британия в итоге не пойдет на конфронтацию. Мы подумывали создавать уже фонд по сбору средств — на обжалование и Страсбург.

Для меня важно то, что этим дознанием я смогла ответить людям на многие вопросы, в первую очередь — как убивали Сашу и кто за этим стоит. У меня у самой по истечении пяти лет после смерти мужа возникло острое желание понять, почему следствием названы именно эти два человека — Луговой и Ковтун. И я понимала, что это знание должно принадлежать всем. Не только мне лично. Мне захотелось, чтобы все это вместе со мной увидели и прекратили спекулировать, понимаете?

С одной стороны, моя история показывает, что существует британское правосудие, с другой — что не надо сдаваться, даже если тебе противостоит очень серьезный противник. Я часто думала: а если я откажусь от мысли о дознании, вот как я потом всю жизнь буду жить с тем, что в один момент просто побоялась? И я поняла: если не доведу это дело до любой юрисдикции, то это будет мой проигрыш не только в суде. Это будет мой проступок перед англичанами, которые надеются, что они живут в демократической стране.

И мне важно было показать это и России: если ты живешь в демократической стране, у тебя есть возможность узнать, кто стоит за убийством родного тебе человека.

— Тем не менее многие, кто вас под­держивает и в России, и в Англии, сетуют на то, что все равно никого не оказалось на скамье подсудимых.

— Да, увы. Но уголовного процесса глупо было ожидать. Ну сколько мне ждать Лугового и Ковтуна? Пять, десять лет, всю жизнь, пока их не поймают, или пока в России что-то не изменится и нам их не выдадут? Я не могла ждать.

Но хочу подчеркнуть: этот процесс не был единственной главной целью моей жизни. Моя главная цель все эти месяцы сидела в зале рядом со мной — сын Анатолий. Он уже студент, ему 20, он учится в университете, изучает философию, политологию, много читает о России. Собственно, открытое дознание я затевала ради него. Почему? У него было, как мне кажется, не очень правильное представление об отце, которого он потерял в 12 лет. У Толи был совсем какой-то идеалистический и героический образ отца. И я говорила: «Папа — вообще не идеал. Он был земной человек, со своими недостатками». Благодаря этому процессу у Толи сформировалось объективное мнение об отце — он услышал о нем и его деятельности со всех сторон — и критику, и положительные вещи. И ради этого стоило весь этот процесс пройти.

— Какую цель, на ваш взгляд, преследовал Дмитрий Ковтун? С июля 2014 года, когда был назначен Public inquiry и на протяжении полугода стороны могли заявить о своем желании участвовать в процессе. Ковтун не заявлял. А как только в марте 2015 года слушания подошли к концу, он вдруг захотел давать показания, хотя его друг Луговой категорически отказался. Что за игра?

— Во-первых, мелкое пакостничество. Во-вторых, они хотели получить доступ к материалам дела, имеющимся у Высокого суда. От Следственного комитета ведь прозвучал серьезный месседж — что расследование в России не закончено. Ковтун же объяснил, что не может выступить, потому что в России следствие идет, он подписал подписку о неразглашении. Думаю, у СК просто не было доступа к нашим материалам в том объеме, в котором они хотели, и они, видимо, решили получить доступ через Ковтуна. Ну, и еще одна их цель была — вывести из равновесия Высокий суд. Если бы вдруг Роберт Оуэн не дал Ковтуну дополнительное время на оформление application (письменных показаний), они бы сразу сказали: «Нам не дали!» Хотя пропущены сроки. Но судья шел навстречу. Так же с выступлением по видео. Видеомост с Москвой подготовили заранее, но Ковтун дважды просил перенести. И суд опять шел навстречу… То есть суд исполнил все их капризы. А Ковтун и Ко внаглую украли у нас четыре месяца процесса.

Но я была в очередной раз горда поведением судьи, его умением с достоинством переносить хамство. В России считают: раз ты уступил, ты слабак. Судья уступил России несколько раз, но последней каплей стал момент, когда Ковтун за два дня до дачи показаний в письме спросил Оуэна: «Можете ли вы связаться с российским следователем по делу и узнать у него, можно ли мне выступать?» Он говорил, что якобы сам не может дозвониться до следователя… А это уже за пределами нормального понимания. Разводка такая мелкая, хулиганская. Конечно, когда тебе писают на дверь или поджигают твой коврик, до определенного момента ты терпишь, но рано или поздно терпению приходит конец. После того как Ковтун в итоге отказался выступать, Роберт Оуэн очень жестко сказал, что у суда была коммуникация с СК, СК не отвечал вовремя и потому теперь Высокий суд не обязан возвращать материалы, которые ведомство в свое время предоставило суду (бумаги касаются расследования в РФ). СК разрешил ими пользоваться изначально, поэтому теперь никто не будет снимать их с веб-сайта дознания, сказал Оуэн. То есть он, с одной стороны, проявил вежливость и уступчивость, с другой — жестко показал, что есть моменты, на которых он будет настаивать.

— А что Андрей Луговой? Он же был так активен, почему вместо него подтолкнули на амбразуру Ковтуна?

— Луговой, видимо, себя исчерпал. Он уже несколько раз заявил, что не верит в объективность этого процесса. Было бы странно, если бы он вдруг неожиданно передумал и «решил» дать показания. Тем более после полученной награды от президента («За большой вклад в развитие российского парламентаризма и активную законотворческую деятельность». —В.Ч.) ему стало вообще не с руки этим заниматься. Человек важный, у него своих дел по горло.

— Среди прочих заявлений Лугового относительно процесса — «нам не дали предоставить доказательства»…

— Я не могу понять, какие доказательства ему не дали предоставить? Все материалы ему были предоставлены, и прежде всего — досье Скотленд-Ярда. Почему он не мог дать показания, что-либо опровергнуть или подтвердить? Думаю, полицейское досье как раз послужило причиной основной истерики Лугового. Я не хочу говорить за него. Но выглядит все так, словно, получив в руки полицейское досье, он сразу понял, что ему будет очень сложно апеллировать.

А вот со стороны Ковтуна долгое время была тишина. И вдруг он решил участвовать, когда у нас уже практически закончился процесс. Роберт Оуэн тогда задался вопросом: Ковтун действует самостоятельно или его инструктируют? Мои друзья говорили, что это похоже на желание замедлить процесс.

— А какой смысл? Рано или поздно решение все равно будет.

— Потому что до сих пор у людей в Кремле не укладывается в голове, что здесь правосудие, что есть, наконец, закон.

Как только Ковтун в марте выступил на BBC с рассказом о том, что «разорвет всю доказательную базу» британцев, сразу стало понятно, что у него ничего нет. Мне не верилось, что он выступит. Вообще история с Ковтуном показала, что для России этот процесс — больная мозоль. У них не выдержали нервы.

— Если подытожить, за эти 30 с лишним дней процесса какие прозвучали наиболее существенные доводы в пользу версии Скотленд-Ярда?

— Откуда они конкретно привезли полоний, из какого уголка России — это все в закрытых материалах дела. Да, есть предположение, что полоний был произведен на заводе «Авангард» возле города Саров. Если в закрытых материалах Роберт Оуэн найдет подтверждение этому, то это будет доказанный факт.

А убедили меня, конечно, полицейские, следователи и эксперты — физики-ядерщики. Очень важный момент, обозначенный на процессе физиками, — если ты не знаешь, что имеешь дело с радиоактивным полонием, ты не будешь его искать. У него нет ни запаха, ни цвета. На что и был расчет. В данном случае обнаружить полоний помогло только то, что Саша давал показания о том, с кем он встречался. Полиция и следствие пошли по следам этих его встреч, и след потянулся… Перемещения Лугового и Ковтуна по Лондону, радиоактивный след в местах, где они побывали, в машинах, на которых они разъезжали, в самолетах, на которых прилетели и улетали, — все это проверено и совпадает по датам и времени. Самым убедительным стало исследование радиоактивного фона в отелях, где останавливался Луговой без Ковтуна (там фон был наиболее активен). В суде показывались фотографии номеров отелей, с четкой раскрашенной картинкой, в каком месте какая была зафиксирована доза радиации.

— У вашего мужа полоний обнаружили в день его смерти.

— Да. Буквально в последний момент. Врачи, не понимая, в чем причина ухудшения состояния, решили под конец проверить на уровень радиации. И этого никто не ожидал в России. Они вообще не ожидали, что следствие так быстро начнется, что будут названы имена.

Я помню, мне позвонили полицейские — домой, в ночь после смерти Саши. Я только вернулась из госпиталя. Они сказали, что сейчас приедут. Я удивилась, что ночью, сразу после смерти мужа, они хотят меня еще допрашивать. Они приехали и сказали, что у Саши обнаружен радиоактивный полоний-210, что они никогда с этим не сталкивались и вообще не знают, как с этим быть. Что они собирают правительственный совет по чрезвычайным ситуациям (COBR) и устраивают пресс-конференцию. Что они не хотят, чтобы я узнала о полонии из телевизора, и потому сообщают мне все заранее, сами. Понимаете, когда Великобритания стала расследовать, разбираться, как вообще полоний мог оказаться на их территории, страну перевернули сверху донизу. Нам с Толей тогда дали полчаса на сборы — наш дом надо было обследовать на предмет заражения. Пять дней ждали результатов. Толя не мог ходить в школу, я вообще не знала, в какой степени мы можем быть заражены… Это было жутко. В итоге пришла тетенька-врач, сказала, что у Толи вообще ничего не обнаружили, а у меня обнаружили повышенное (я все-таки общалась с Сашей в госпитале), но не опасное для жизни заражение. И мы с этой женщиной-врачом вдруг обнялись и обе заплакали. Казалось бы, она — официальное лицо, медик…

— За эти годы Луговой и Ковтун в различных интервью не раз говорили, что это, мол, Литвиненко сам привез откуда-то полоний и отравился случайно или специально.

— Они приводили много разных версий, но как только ставится вопрос о полонии, то им нечего ответить английской полиции. Если бы Саша сам достал где-то полоний, тогда бы наш с ним дом фонил от радиации, как ядерный реактор. Но у нас такого не было. Мне вообще обидно слышать версию о том, что Саша мог покончить жизнь самоубийством при помощи полония. Вот где он мог в Лондоне достать полоний? И почему, если Луговой и Ковтун непричастны, они бегали по Лондону и везде оставляли за собой следы, на которые вышла полиция?

В России, видимо, не понимают или понимают, но манипулируют этим: основная часть показаний, на которых строилась доказательная база, — это не вербальные показания. То есть не просто человек сказал, и поэтому полиция так думает. Нет. Все доказывается через исследования. И главное доказательство было в Сашиных волосах — эксперты именно там сначала обнаружили полоний. Ведь когда происходит отравление ядами, то его определяют по волосам и ногтям, так как ядам свойственно оседать именно там. У Саши начали выпадать волосы сразу. Я в госпитале проводила по его голове — волосы буквально оставались в моей руке. И эксперты определили по всей длине Сашиных волос, что два раза происходило отравление. Первая доза была на конце волос, вторая — ближе к корню. И степень второго отравления была значительно выше первой.

— Ну хорошо. А тот, кто снабдил злоумышленников этим ядом, должны же были отдавать себе отчет, что исполнители тоже могут отравиться?

— Да им плевать было. И потом, в России не все знают его свойства. Все было рассчитано на наш русский авось: в стаканчик нальем, Литвиненко выпьет, и никто ничего не узнает. Они не осознавали степень риска для себя, и вообще последствия от всей этой истории. Я согласна с мнением, что Лугового и Ковтуна наверняка использовали втемную. Скорее всего, их не предупредили, что они везут полоний. Заказчики рассчитывали на то, что полоний никто не будет искать и никто не поймет, отчего умер Литвиненко. Планировалось, что это будет неожиданная смерть от необъяснимой болезни. Если бы Саша умер при «невыясненных обстоятельствах», все пошло бы по их сценарию. Они бы тут же обвинили Березовского и его окружение.

— Кстати, а что успел написать в своих письменных показаниях для Высокого суда сам Березовский?

— Что ему сначала было очень трудно поверить, что тут замешан Луговой. Он не сразу согласился с тем, что Луговой мог убить. И когда стало известно, что это был радиоактивный полоний, Борис предлагал Луговому оплатить билеты сюда, в Лондон, предлагал прислать за ним самолет, оплатить самых лучших адвокатов, чтобы тот грамотно смог опровергнуть выдвинутые обвинения. То есть Березовский был уверен, что если Луговой действительно невиновен, он сможет приехать и это доказать. Но тот активно отказывался и вообще перешел в конфронтацию. На что Борис ему сказал: «Ну если ты так себя ведешь, значит, ты что-то сделал». А потом Луговой через знакомого прислал Борису футболку с эмблемой ЦСКА и надписью «Полоний стучится в Вашу дверь».

— Но Луговой вам в ответ скажет, что прошел через полиграф в Москве, который показал, что он невиновен.

— Да. Больше всего меня в ходе процесса потрясли эти два полиграфолога — папа и сын, которые в Москве тестировали Лугового и пришли к выводу, что он непричастен. Это были как бы свидетели со стороны России (см. под текст. — В.Ч.).

Зрелище было потрясающее! Это такие опереточные герои. Высокие, статные — но, увы, непрофессионалы, что и выяснилось на заседании. Адвокаты сторон стали поднимать их подноготную — оказалось, что их опыт работы — это ток-шоу, где они выводили неверных мужей на чистую воду. Было очень смешно, что Следственный комитет привез сюда таких несерьезных персонажей. Потом выяснилось, что у них вообще нет специального образования, папа-полиграфолог просто купил эту машинку и начал людям лапшу на уши вешать, зарабатывая деньги, подключил к работе еще и сына.

— Какая атмосфера была в процессе? Я лично почувствовала какую-то непривычную для российских судов сплоченность всех сторон.

— Да, была атмосфера какой-то необыкновенной кооперации и общего желания довести этот процесс до конца. Был высокий профессионализм участников: адвокатов, полицейских, специалистов от медицины, химиков, физиков. На протяжении всего этого суда мне вообще было груст­но сравнивать подход к процессу британской стороны — и подход в России. Когда на протяжении недели выступали эксперты по атомной физике, химики, медики, у меня уже было такое количество эмоций, что я просто не сдерживалась и плакала оттого, что видела этих не ангажированных специалистов, выполнявших свою работу без всякой идеологии и политики. Людям предоставили предмет исследования, они профессионально над ним работали и принесли свои работы в суд. Ни истерики, ни повышенных голосов, ни запудривания мозгов. И мне грустно слышать от российской стороны, что британцы в данном процессе политически мотивированы. Ну, вы приведите профессионального человека, который представит свои доказательства, доводы. Я послушаю!

— Что теперь будет в процессе и когда ждать решения?

— К концу года. Роберт Оуэн все изучит и с добавлением рассмотренных за закрытыми дверями секретных материалов напишет свои рекомендации для правительства. А правительство должно сделать выводы.

— А какие оно может сделать выводы?

— Ну, если британские власти считают, что на их территории другое государство совершило убийство с использованием радиоактивного материала, они как минимум должны потребовать суда над виновными. Ведь если кто-то сомневался в их виновности, то теперь может убедиться в обратном.

— Боюсь, в России спекуляции даже после решения не прекратятся. Наоборот — агитпроп заработает с новой силой…

— Ну как что-то доказывать некоторым людям в России, когда на НТВ снимается кино про произошедшее в Лондоне, где консультантом будет Луговой?! У людей в голове произойдут необратимые химические процессы.

Под текст

Проверку на полиграфе Лугового проводили в апреле 2012 года британцы Брюс и Тристрам Берджесс. И уже на следующий день после теста российские СМИ распространили заявление Лугового о том, что «проверка подтвердила его невиновность». В суде результаты этого полиграфа были подвергнуты жесточайшей критике. Полиграфологу Брюсу Берджессу пришлось признать, что он не учел целый ряд обстоятельств, не подготовился к проведению теста и допустил ошибки, которые могли серьезно повлиять на выводы. Берджесс использовал технику контрольных вопросов — когда тестируемому вперемешку задаются вопросы по существу (по вменяемым обвинениям) и контрольные вопросы, касающиеся каких-то важных событий его жизни. Смысл в том, что невиновного человека контрольные вопросы будут волновать больше, чем вопросы по существу, а с лжецом все будет наоборот. Выяснилось, что расчеты Берджесса, сделанные от руки на компьютерной распечатке, показывают, что по крайней мере на третий вопрос — о полонии — Луговой ответил неправду. Сын Берджесса Тристрам, ассистировавший отцу и следивший за поведением Лугового во время теста, подтвердил, что тот слишком много двигался, в то время как тест на детекторе лжи подразумевает, что человек должен сидеть максимально спокойно.

Ну и кроме того, у обоих Берджессов нет высшего специального образования. Также в суде выяснилось, что в 2009 году Брюс Берджесс был обвинен в уголовном преступлении — подлоге и препятствовании правосудию и осужден на 2 года условно. Под настойчивыми вопросами ему пришлось признать, что он сознательно скрывал свою судимость — иначе ему вряд ли бы стали доверять как эксперту по вопросам «правды и лжи».