Второкурсница МГУ Варвара Караулова, предпринявшая неудачную попытку сбежать на войну в Сирию, сделала большое дело. Благодаря ей страна наконец отвлеклась от Украины и узнала о том, что россияне давно, массово и активно участвуют еще в одной чужой войне. С 2011 года сотни, если не тысячи наших граждан: мужчины и женщины, мусульмане от рождения и новообращенные в ислам, образованные и не очень, специалисты и чернорабочие, состоятельные и бедные, боевики кавказского подполья и борющиеся с ними силовики — целыми семьями, с детьми едут в страну, где идет разрушительная гражданская война между правительством и оппозицией; между алавитами (последователями шиитского направления в исламе) и радикальными суннитскими группировками. У нас на слуху только страшная аббревиатура — ИГИЛИсламское государство Ирака и Леванта, ныне — просто ИГИЛ. — организации, запрещенной на территории России. Но ИГИЛ — всего лишь одна из многочисленных группировок исламистов на территории Сирии и Ирака, пусть даже самая жестокая и эффективная. Между тем из уголовных дел, которые возбуждаются против вернувшихся с сирийской войны (а за 4 года успел наладиться и обратный поток), следует интересный факт: наши сограждане попадают не только в ИГИЛ — но и в противостоящие ему группировки. Одна из таких группировок — «Джейш-аль-Мухаджрин-валь-Ансар» — изначально была сформирована из граждан бывшего СССР. Именно в ее составе воюют выходцы из нашего кавказского подполья, преимущественно чеченцы и дагестанцы. Однако Россия эту организацию террористической официально не считает. Да и ИГИЛ Верховный суд РФ признал таковой только 29 декабря 2014 года.

Россия — не опаздывает с реакцией. Россия преследует другие цели.

В апреле президент России заявил: «Для нас, конечно, прямой никакой угрозы от ИГИЛа нет. То, что и наши граждане там появляются, вызывает у нас озабоченность». А через пару месяцев отец студентки Карауловой поставил на уши всю страну, задействовал все свои связи, чтобы спасти дочь. И еле-еле отбил ее от уголовного дела по «террористической» 208-й статье.

Случай Варвары Карауловой отчетливо показал: уход российских граждан на войну в Сирию — это проблема исключительно самих граждан и их родственников. Российские спецслужбы контролируют этот процесс с самого начала, не мешают и более того — способствуют оттоку. Угрозу государственной безопасности видят только в тех, кто пытается с этой войны вернуться.

Аномальная зона. Село Новосаситли

Село Новосаситли, Хасавюртовский район, Дагестан. Только из этого села с 2011-го в Сирию ушли воевать 22 человека, включая трех женщин. Для села, где живут всего 2500 человек, это очень много. Для сравнения: из распираемого патриотизмом полуторамиллионного Екатеринбурга в Донбасс ушли около 500 человек. Теперь Екатеринбург гремит на всю страну.

Пятеро саситлинцев из числа ушедших в Сирию — погибли. Вернулись тоже пятеро, все они стали фигурантами уголовных дел, возбужденных по ч. 2 ст. 208 УК РФ: «Участие в вооруженном формировании на территории иностранного государства в целях, противоречащих интересам Российской Федерации».

С главой села Новосаситли Ахъядом Ахмедовичем Абдуллаевым я встречаюсь поздним вечером. В двухэтажном здании администрации горит одно окно и никогда не закрывается дверь: на ней просто нет замка. Тут и воровать нечего, и село такое правоверное, что случаев кражи за все годы, что работает главой, Ахъяд не припомнит. «У меня тут в основном только тяжкие статьи — 205-я (терроризм) и 208-я (участие в незаконном вооруженном бандформировании)», — перечисляет свои заботы Ахъяд.

Под освещенным окном мается сбежавший из местного бандподполья житель Новосаситлей. Он сдал оружие и сделал явку с повинной, а «лесные» прислали ультиматум: плати штраф или уезжай на войну в Сирию, иначе не жить. Парень не знает, что делать. Вот и караулит Ахъяда Абдуллаева, который утрясает конфликты между жителями своего села, которые в лесу, жителями своего села, которые от «лесных» страдают, и силовиками, которые вообще всех саситлинцев считают бандитами. В 2010-м Ахъяд на выборах главы сельской администрации набрал 91,4 процента голосов. Авансом. Если бы выборы прошли сегодня, думаю, результат был бы еще более впечатляющим.

Жители села Новосаситли — потомки выходцев из старых Саситлей, села, приютившегося, как орлиное гнездо, на отроге Восточной гряды Кавказского хребта на высоте более 3000 метров. Замкнутость, из которой выросла судьба. Новосаситли, считает Ахъяд Ахмедович, появилось в силу исключительной религиозности саситлинцев, которую они до сих пор бережно хранят, передают из поколения в поколение. В 1944 году саситлинцев согнали с гор и заставили занять пустые дома чеченцев, депортированных в Казахстан. В основном саситлинцы были расселены в горных районах Чечни (Веденском). Надо сказать, условия для жизни в горной Чечне оказались просто царскими по сравнению с суровой малой родиной саситлинцев. Тем не менее в 57-м году, когда чеченцы стали возвращаться из депортации, саситлинцы организованно и добровольно ушли из чужих домов. «Это не наши земли и не наши дома, — говорит глава села с явной гордостью за своих родителей. — Мы ушли, не взяв с собой ничего. Мы поступили по шариату, потому что по шариату мы не имели права там жить».

Ведомые шариатом саситлинцы основали село на равнине в Хасавюртовском районе. На въезде в село раньше стоял шлагбаум, как будто проводивший границу между российским правовым пространством и шариатом. Шлагбаум снесли взбешенные сотрудники полиции. Теперь этим самым сотрудникам в сельском магазине не продадут даже воды из-под крана в жаркий день. Так что полиции тут, по сути, нет. «Раньше участковый боялся, а сейчас просто не приходит, — смеется глава села и с подкупающей самокритичностью расставляет акценты. — По уровню террористической угрозы мы на третьем месте после Гимров и Балахани».

Необходимое пояснение: дагестанские Новосаситли, как и Гимры, и Балахани, как и знаменитый «кадарский треугольник», с точки зрения своих отношений с государством — действительно аномальная зона, головная боль для спецслужб. Местное население едва ли не поголовно — «салафиты» и «ваххабиты». При этом окрестные села живут куда спокойнее. Проблема же этих сел стоит настолько остро, что в Дагестане даже была предпринята попытка вытащить салафизм в условно правовое поле: на официальном уровне заговорили о том, что никакое это не экстремистское течение в исламе, а так, допустимое ответвление. Но новосаситлинских полицейских, как мы видим, эти богословские выкладки нисколько не успокаивают. Впрочем, отсутствие полиции никак не сказывается на размеренной жизни села. Функции следствия и суда тут выполняют сами жители. Уже лет двадцать закон вершит шариатский суд («диван»), в который выбирают 30 представителей самых уважаемых семей. Наказание, которое определяет «диван», — палки. Совсем недавно односельчанину, который попытался похитить односельчанку с целью жениться, дали 20 палок.

Ахъяд тоже участвует в заседаниях «дивана», хотя, с точки зрения своих правоверных односельчан, он нечистый мусульманин, так как служит на муниципальной должности. Впрочем, к Ахъяду тут никто не предъявляет претензий, не только потому, что уже месяцев семь он не получает зарплату (денег в районном бюджете нет). А потому что он — проводник между экстремистским селом и враждебным ему государством.

Пока я курю на крылечке, Ахъяд по моей просьбе составляет список ушедших на сирийскую войну. Саситлинцы начали свой поход в 2011-м. В Сирии даже есть отряд из одних только саситлинцев. Всех, кто ушел, глава села знает поименно и досконально. Одна за другой следуют краткие, но исчерпывающие по своей точности «объективки».

«Магомед Анычев. Ушел в Сирию, потому что у него сын там учился. Сын Магомеда ушел воевать, отец не смог его вытащить, сын погиб. Магомед тут круги делал, жена вообще с ума сошла. Ну он и поехал в Сирию, чтобы самому посмотреть, за что сын воевал, хотя бы могилу его увидеть. В результате без руки домой приехал.

Тагиров. Учился в Сирии, ушел на войну прямо из университета. У нас вообще в селе у многих дети учились в сирийских религиозных заведениях. Этот фактор сыграл свою роль, конечно.

Женщина Хуля. Уехала с мужем и двумя сыновьями. За одним из ее сыновей силовики охотились, он достал паспорт и уехал в Сирию. Семья поехала за ним. Всех мужчин Хули убили, она одна там осталась.

Арун. Это мальчик несчастной мамы. У нее еще две дочери. Она дочерей замуж выдала, сыну единственному дом построила. А он берет и уходит в Сирию. А там его убивают. 17 лет пацану. Семья обеспеченная, мама прекрасная, женить его хотела. Чего ему надо было?

Абдулкадыров. Воевал здесь в лесу , кое-как мы его вытащили через ФСБ, но менты на хвост сели. Потом боевики на хвост сели. Меж двух огней парень оказался и уехал в Сирию. Получается, что одни, что другие поставили его перед фактом: жить можешь только на войне.

Шамиль Церов. Придурок с понтами. Отец его решил женить на односельчанке, он уехал в Пятигорск и женился на русской, принявшей ислам. Отец его развел, притащил в село, все-таки женил на саситлинке. Открыл ему магазин, вещи дал, чтобы торговать, но парень работать не захотел. Чухнул в Сирию. Вот и вся его жизнь. Думаете, он на войну сбежал? Честное слово, нет. Такие разве воюют? Такие сами не знают, чего хотят».

Спецоперация по выдавливанию из России:

«Пусть воюют, но только не здесь»

И все же: зачем люди едут воевать в Сирию? Если вы зададите этот вопрос саситлинцам, то самым распространенным ответом будет цитата из хадиса пророка Мухаммада о священной войне в Шаме (Сирии). Суть хадиса: если правоверный мусульманин не примет участия в священной войне, цель которой — создание халифата, в рай ему не попасть. Хадис получил широкое хождение в интернете с момента начала войны в Сирии. Он часто фигурирует в речах исламистских проповедников. Эти материалы, причем на русском языке, уже несколько лет свободно распространяются в интернете — на основной вербовочной площадке. Роскомнадзор и прокуратура, внимательно читающие российские СМИ на предмет нецензурной лексики, ничтожно мало внимания уделяют агрессивному «сирийскому» агитконтенту.

— Это пророчество, — говорит мне адвокат одного из вернувшихся из Сирии добровольца. — Оно настолько же невнятно и потому манипулятивно, как любое другое, — Нострадамуса там или Ванги. Кто-то верит. Мой клиент, например, реально поверил, что спасти себя он может только путем участия в сирийской войне. Он накопил денег и поехал. Хорошо хоть, семью с собой не потащил, как некоторые. Видимо, на всех денег не собрал. Это вообще дорогое удовольствие — воевать. Многие думают, что на войне можно заработать. А получается, что свои деньги тратят, у родственников просят. Но чтобы с деньгами кто вернулся — я таких еще не видел. Путь стандартный: поездом Махачкала—Баку, автобусом Баку—Стамбул, из Стамбула в Трабзон, и там уже на маршрутке до сирийской границы. В «серой» приграничной зоне, которую Турция жестко контролирует на въезд, зато свободно выпускает всех желающих, его встретил проводник. В боевом лагере моего клиента определили в отряд, в котором с ним вместе оказались два гея. Он пожаловался командиру. Апеллировал к пропаганде ИГИЛа: любой порок на территории халифата пресекается, полиция нравов жестко наказывает за курение и алкоголь, гомосексуализм карается смертью. А командир отряда ему говорит: «Это не твое дело, когда мне нужно будет, я их убью». Мой клиент разочаровался и вернулся, с большим трудом. В результате сидит. Священная война обошлась ему как в поговорке: вход — рубль, выход — два…

Я спрашиваю Ахъяда Абдуллаева: много ли таких, очаровавшихся сомнительным хадисом, призывающим на смерть? Много ли готовых умереть за веру? Ахъяд разворачивает свой список:

«Я вообще тут особо религиозных не вижу. Вот Абасов. У этого другой дороги просто не было. Сирота, мать умерла, когда еще грудной был, отец снова женился, мальчишка жил у чужих людей, зимовал в котельной. Никаким религиозным фанатиком он не был.

Или возьмем Хабиба. Я ему два раза очень сильно помог, он сейчас сидит в Пятигорске. Его взяли по подозрению якобы в причастности к взрыву на вокзале, а в результате судили за вымогательство (понес от боевиков флешку бизнесмену, на флешке — требования выплатить «лесным» дань, иначе будет худо). Хабиб был помощником у «лесных», активный помощник, но сам — «не лесной». То есть на нем крови не было, он этой границы не перешел. Вообще, он с детства однорукий. Инвалид. Но боевики дали ему задание: убить начальника угрозыска. Он деньги израсходовал, а начальника не убил. Короче, попал. Попросил у меня помощи. Я с полицией переговорил, но они решили его взять как боевика. Чисто случайно не получилось. Приехали за ним, а Хабиб в доме напротив был, у него там бабушка при смерти лежала. Удалось сбежать. А куда идти? В лес-то нельзя. Пришлось в Сирию. А у него, между прочим, трое детей. Но его из Сирии тоже погнали. У него же правой руки нет, он стрелять не может. Я точно знаю, что воевать он не хотел…»

Ахъяд в раздражении чиркает ручкой по своему списку, где напротив каждой фамилии — буквы. «В» — война. «Т» — тюрьма. «П» — погиб.

— Я знаю человека, который 15 лет на войне, — продолжает он. — Воевал в Чечне, в Палестине, в Афганистане, в Ираке, сейчас в Сирии. Он, наверное, уже мирно жить не может. Такие если уходят на войну — не жалко. У нас в селе есть человек, переговорщик, он вместе с ФСБ несколько лидеров из подполья вывел и переправил на джихад за границу. У нас подполье ослабло, нам хорошо. Они хотят воевать — пусть воюют, но только не здесь. Это не сделка, не слабость, это своего рода эксклюзивные спецоперации, и я их только приветствовал. Но когда повалили в Сирию мальчишки из села, а им открыли такой же «зеленый коридор», я лично стал им мешать.

О нем можно снимать триллер

«Переговорщик»

Высокий полуседой человек, который себя никак не называет. Впускает ночью в дом, перебрасывается парой фраз на аварском с моим сопровождающим. Рекомендации, видимо, вызывают относительное доверие. Ворота дома кованные, но самые простые, с банальной щеколдой. Двери дома вообще никак не запираются. Смысл? Он курит одну за другой крепкие армянские сигареты и все время шутит. Тот, кто нас познакомил, назвал его «обреченным». Как еще можно охарактеризовать человека, который балансирует между боевиками и ФСБ?

Он сам себя таковым тоже считает. Но вовсе не из-за специфики «работы». Он тяжело, возможно, смертельно болен.

«Село у нас непростое, конечно. Рядом вот соседи живут, вином промышляют (речь идет о соседнем селе. — Е. М. ), у них ничего не происходит. Скучно. А у нас жители исключительно правильные, исключительно религиозные. Святые люди, короче.

Поэтому еще несколько лет назад селом управляли девять вооруженных «святых людей». Конкретные «лесные», каждый — со своей бандой. Доступа у силовиков в село не было. Агентуры как таковой не было. Было, правда, общежитие, в котором жили русские девочки, обращенные в ислам. Содержали их боевики, а прикрывали фээсбэшники. Зачем девочки нужны были первым — понятно. Вторым они были нужны как связь с лесом. Но, по-моему, это провальная идея. Толку от таких «связных» было мало, шуму — много. Когда «лесные» грабили бизнес, у девочек было много денег, они заметно наглели. Когда денег не было, просили помощи у села. С одной стороны, не помочь нельзя: все-таки у них дети. С другой стороны, они нашу молодежь все время жизни учили. Ребята как-то помогали учительнице дом строить, включили музыку, так девочки бучу подняли: ислам и лезгинка вещи, оказывается, несовместимые. Село взбеленилось, потому что мы уже перестали понимать, кто тут больше мусульмане: мы или эти девочки? Короче, потребовали от главы убрать их подальше.

Глава позвонил знакомым в ФСБ. Девочки рассосались, как будто их и не было. Если не брать в расчет эту общагу, то силовики категорически не знали, как подступиться к нашему подполью. Потому, что по шариату сдавать своих нельзя, даже если свои ведут себя, как шакалы.

Полиция действует в таких ситуациях влобовую. Каждую неделю — зачистка. У нас уже даже животные стали на это безобразие реагировать: «Уралы» по мосту едут, за ними прикомандированные с автоматами идут — а петухи во все горло кукарекают. В селе трамтарарам, мечеть трясут, школу хафизов, в которой дети Коран учат (пусть уж лучше тут учат, чем в Сирию уезжают), закрывают, стариков шмонают, с женщин хиджабы срывают, дома вверх дном переворачивают. Толку — ноль: если одного задержат и побьют, завтра в лес уже двое нырнут. «Лесным» только на руку. В конце концов, главу села поставили перед фактом: ждите КТОКонтртеррористическая операция.. А для села это — реально разорение.

У меня на тот момент к сотрудникам ФСБ попал племянник. Ему оружие подкинули за то, что не стал сотрудничать. Я предложил: вы мне племянника отдаете, я вывожу одного «лесного». Это был житель нашего села, числился в «активных помощниках», реально боевым не был. Но в тот момент ему дали поручение поехать в Буйнакск и купить два тазика с патронами и взрывчатку у российских солдат.

…Это уже необратимо, после такого человек окончательно ныряет в лес, так как состав по 205-й. Короче, вытащил я его (он сейчас в селе живет, строитель­ством занимается). Племянника мне тоже вернули целым. Нашли таким образом общий язык с фээсбэшниками, хотя я сначала боялся, что использовать меня будут как стукача. А им не нужен был стукач — им нужен был переговорщик. Им нужны не «палки» в статистике, а конкретный результат. Подполье без лидеров — это слабое подполье. К лидерам просто так не подобраться, но если их вывести, то это — результат. А вывести можно практически любого, главное — знать, на что давить.

Я назвал фээсбэшникам семь фамилий. Сказал, что могу вывести. От первой же фамилии начальник ФСБ подскочил: «Правда, можешь стыковку сделать?» Это был амир Северного сектора, очень опасный человек, много реальной информации имел, за ним взрывы стояли, и планировался еще один. Я только не сказал фээсбэшникам, что он моим другом детства был. Они пообещали: если выведешь, КТО в селе не проводим.

Сначала пошел к родственникам амира. Тут вообще родственник на родственнике сидит. Кого убьют или кто убьет — обязательно родственники. Русских военных, что ли, убиваем? Они недоступные. Мы друг друга, получается, убиваем. Отец амира понял свою ответственность перед селом (а куда деваться?), вышел на сына.

Первый раз я встретился с амиром на кладбище. Объяснил ситуацию, он меня услышал. Раз село, отец, я просим — выйдет. Но поставил условия: дело будет иметь только с ФСБ, в лесу о переговорах знать не должны, никакой амнистии, никакой адаптационной комиссии. Он выходит, ему делают загранпаспорт и переправляют в Турцию. Все. И еще один момент: нужно слово шейха. Уважаемого человека, который Коран знает. Его слово будет решающим.

Я за это схватился и сказал: «Я все сделаю, но ты сделаешь, как шейх скажет». Амир думал, что шейх никогда не скажет, чтобы вышел. Он очень конкретного шейха имел в виду, который когда-то село на чеченскую войну призывал. Но мы «святого» привезли в отдел и показали папочку. Шейх идти по статье не захотел. Обещал подогнать нужную идеологическую базу. А про паспорт ФСБ сказали, что это их проблема.

Переговоры долго шли. Амир сильно рассчитывал на шейха, но, когда тот сказал, что война на сегодняшний день закончилась и надо вовремя остановиться, обломался. В конце концов он написал явку с повинной, ему сделали паспорт и переправили в Турцию. Но официально он убит. После его ухода подполье рассорилось и ослабилось, мы потом еще пять человек таким образом вывели, результат был достигнут. Это был 2012-й. Как раз перед тем, как открылось «сирийское» направление. Точнее, его открыли…» — тут мой собеседник весьма красноречиво усмехается.

Как из Дагестана попадают в Сирию

Кто открыл «коридор»?

— Что такое «зеленый коридор»? — спрашиваю я Ахъяда Абдуллаева.

— Я вам расскажу историю, а выводы делайте сами, — отвечает глава села. — Потому что это очень неприятные вещи. Никто вам прямо не скажет. Никто.

Одним из первых в Сирию собрался мой племянник. В компании с инвалидом по слуху и отсидевшим по 208-йСт. 208 УК РФ «Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем». придурком. Я узнал об этом случайно: мне позвонили и отдали их загранпаспорта — просто по дружбе предупредили. Для чего им понадобились паспорта, мы все тогда понимали. Я документы забрал, позвонил родителям. Они — в крик. Я им говорю: вы никому только не говорите, что это я сказал, шум не поднимайте, паспорта спрячьте. Брат паспорт племянника забирает, прячет, молчит. Тот тоже молчит. Проходит три дня, звонит брат: «Ушли!» Звоню в ФСБ. Отвечают, что официально племянник никакого паспорта не получал вообще. Неофициально — второй паспорт ему сделали за три дня. Я поднял эту тему на совещании у главы республики. Это было еще в 2012-м. Тогда представитель МВД выступил и прошелся по нашему селу. Мы и такие, и сякие, и центр вербовки у нас, осиное гнездо. На меня тоже наехал. Глава республики меня поднял, и я рассказал историю про племянника. Я прямо с трибуны спрашиваю руководителей спецслужб: когда в миграционную службу обращается за паспортом человек, почему нельзя позвонить главе села, например? Я же про своих знаю все! Они на совещании со мной согласились. Но никто ничего не сделал. Стало мне понятно, где продавались эти паспорта. Потому что силовикам было без разницы, куда уедут, лишь бы уехали.

Вот факт: за годы «сирийской» войны активность кавказского подполья упала в два раза. Это подтверждают все: силовики, эксперты, правозащитники, жители региона… Вероятно, с точки зрения наших спецслужб — это реальное достижение. Государство оказалось не в состоянии решить ни одну проблему, подпитывающую подполье свежей кровью: коррупция, неработающий закон, отсутствие социальных лифтов, деградация всех сфер жизни на Кавказе, ведущая к архаизации общества, неспособность к мирному разрешению религиозного конфликта — все это как было, так и есть. Но война в Сирии запустила новую стратегию спецслужб: два с лишним года зеленый светофор ярко горел в направлении Сирии. Пока западные страны трубили тревогу и вносили в свои списки исламистские террористические организации, в России была тишина. Кавказские боевики ушли на чужую войну. Однако стратегия дала и побочный эффект, которого, вероятно, не ждали. Бесконтрольный «сирийский» вирус широко разошелся по стране, поражая мишени, географически и социально далекие от нашего Кавказа. Мы имеем эпидемию, жертвы которой — юные Вари Карауловы. Однако с точки зрения спецслужб, они не жертвы. Учитывая опыт, приобретенный в Сирии, они — угроза. В ноябре 2013-го, за год (!) до официального признания ИГИЛ террористической организацией, Владимир Путин подписал новые поправки в УК РФ, которые, по сути, поставили блок на возвращение. Поправки ужесточили уголовную ответственность за участие в вооруженных формированиях на территории других государств до 10 лет тюрьмы.

Они сделали кучу денег на ИГИЛе

«Проводники»

— Мне говорили, что для покупки паспортов был организован специальный фонд. Как такое мимо спецслужб прошло? — аккуратно спрашиваю Ахъяда.

— А у меня и сомнений в этом нет. Были конкретные силы, которые и деньги приносили, и загранпаспорта делали. И вербовщиков крышуют, которые о священной войне проповеди читают на пятничных молитвах. У нас тут двое таких. Один прописан в Астрахани, нигде не работает, а денег хватает, чтобы четырех жен содержать. Наши саситлинцы послушали его на утреннем намазе, когда он речь толкал, мол, со священной войны возвращаться — большой грех. А они только что вернулись. Мне лично больших усилий стоило провести их через ФСБ. В общем, они в тот же день ушли обратно. И попали на статью. Потому что первый раз вернулись еще до поправок в Уголовный кодекс и им максимум, что грозило — условное. Ну — год. А пока мы их вытаскивали второй раз, вступили в силу поправки, и теперь они сядут надолго. А вербовщику — ничего. Продолжает читать проповеди. Второй такой живет в Турции. Абу-Умаром Саситлинским себя называет. Известная в селе личность, но авторитетом не пользуется. Мошенник он.

— В каком смысле?

— В буквальном. Он на этом ИГИЛе кучу денег сделал…

Сводки с полей «священной войны»

Жабраил Цолцаев (имя и фамилия изменены. — Е. М. ) воевал вместе с так называемым «Саситлинским отрядом» (отряд входил в состав одного из боевых подразделений исламистской группировки «Джейш-аль-Мухаджирин-валь-Ансар»). Жабраил — чеченец, проходит свидетелем по уголовному делу, возбужденному против вернувшихся домой саситлинцев. Пока остальные фигуранты ждут суда в СИЗО, Жабраил сидит дома и предпочитает лишний раз не выходить со двора. Его рассказ о Сирии разительно отличается от крайне скупых на детали показаний саситлинцев. Из их показаний вообще следует, что люди туда ехали за чем угодно, только не воевать.

— На самом деле абсолютно все понимают, что едут на войну. Но в теории все не так, как оказывается на практике, — говорит Жабраил. — Я начал интересоваться событиями в Сирии в январе 2013 года. Слушал проповеди салафитских шейхов относительно обязательности участия в джихаде на территории Сирии. Активно изучал салафитское направление в исламе, приобрел для этих целей религиозную литературу, сборник хадисов Сахих Аль Бухари, просматривал видеоролики в интернете с выступлением саудийских шейхов.

В конце февраля 2013 года через социальные сети «Одноклассники» и «ВКонтакте» начал общаться со своими друзьями, которые находятся в составе сирийской вооруженной оппозиции. Я попросил организовать мне выезд для участия в джихаде. По их инструкции я оформил себе загранпаспорт, собрал вещи и деньги. 15 июля выехал в Баку, прилетел в Турцию. Вышел на связь с друзьями. Они отправили за мной своих людей, которые отвезли меня до границы с Сирией. Там меня встретили проводник, с которыми я перешел границу, и через час пешей дороги мы попали с город Атма, в котором находился штаб группировки «Джейш-аль-Мухаджирин-валь-Ансар». Лидер группировки — наш земляк, амир Абу Умар аш-Шишани (Умар Чеченский). На следующее утро меня отвезли в лагерь военной подготовки в населенном пункте Шейх Сулейман — это бывшая сирийская военная база в горной местности, захваченная повстанцами. Основной упор мы делали на физическую подготовку, нашим инструктором был азербайджанец с позывным «Хаттаб». Вообще военными инструкторами были азербайджанцы. Старшим в лагере был азербайджанец Хазма, бывший сотрудник личной охраны президента Азербайджана Алиева. В лагере был медик — русский по национальности, он проводил занятия по оказанию первой медицинской помощи при огнестрельных ранениях. Мы ежедневно участвовали в марш-бросках по пересеченной местности, проводили занятия по стрельбе из крупнокалиберных орудий — гаубиц, ДШК. Учились водить танки и стрелять из них. В лагере проходили подготовку 250—300 человек, обучение занимало от 25 до 30 дней. Потом нас перебросили на базу «Риф-Маундисин» у города Алеппо и определили в группу, которой руководил узбек Сабри. Вооружены мы были «калашниковыми», боеприпасы к ним приходилось покупать самим. В этой группе я и познакомился с саситлинцами, их было так много, что они сформировали свой отряд. Возглавлял его Хабибов с позывным «Абу-Усман». 30 августа 2013 году наше подразделение участвовало в захвате аэропорта «Минаг», а 17 октября в бою с правительственными войсками Башара Асада в городе Сухна. Общие потери в двух операциях, которые понесла наша группа, — около 60 человек. После этого я вернулся на базу «Риф-Маундисин», выехал в Стамбул и вернулся через Азербайджан в Россию…

Я не спрашиваю Жабраила, кто помог ему вернуться домой, хотя этот момент меня очень интересует. Выбраться из тисков сирийской оппозиции нелегко. Хотя бы потому, что у всех добровольцев при пересечении границы отбирают паспорта. (Один из вернувшихся из Сирии самокритично пошутил: «Я себя в этот момент почувствовал девушкой, которой обещали приличную работу, а оказалось, что это работа в публичном доме».) Я не спрашиваю Жабраила, почему он — свидетель, а его саситлинские «однополчане» — подозреваемые. Я могу только догадываться, что это, возможно, сделка со следствием*. Но мне очень хочется узнать, почему он решил вернуться с этой войны.

— Когда я ехал в Сирию, я готов был воевать с Асадом, шиитами, американцами, — отвечает Жабраил. — Я думал, там все просто: есть правительство — и есть оппозиция, которая за халифат. Но я оказался не готов к тому, что оппозиция воюет друг с другом за территорию, за трофеи, за ресурсы, а «халифат», выходит, всего лишь приманка для дураков. И еще я оказался не готов воевать с чеченцами из соседнего села, с которыми мы по воле случая оказались в противоборствующих группировках.

За последние полгода из села Новосаситли на войну в Сирию не ушло ни одного человека. Разочарованные рассказы вернувшихся оказались лучшей контрпропагандой.