Хозяин квартиры, которую я снимаю в Шеффилде, будучи на стажировке в местном университете, живет на Тенерифе, чтобы, по его словам, греть свои старые кости. Ему за 80. Домом управляет дворецкий, лет на пять моложе. Хозяин — бывший инженер на производстве. Через полчаса знакомства он рассказал, что своими глазами наблюдал «весь этот кошмар, спасибо миссис Тэтчер». Он имел в виду экономический кризис 1970-х и банкротство большинства предприятий Северной Англии. Старорежимный англичанин, ездящий из принципа на «Ягуаре» и заставляющий прислугу чинить старую отечественную плиту «Паркинсон Коуэн», чтобы не покупать китайские изделия, — не любит глобальный мир, хотя и пользуется его благами. В конце концов, возможность проводить холодное время года на Канарах — прямое следствие досрочного завершения заводской карьеры и перехода на рынок недвижимости. Но недоверие к глобальному миру — предсказуемая черта человека, родившегося за пару десятилетий до того, как карта мира начала менять цвет. Британия больше не правит, так что же в этом хорошего?!

Старик бывал в России на свадьбе дальней родственницы. Конечно, это происходило в Петербурге, куда заходит круизный паром. «До вас трудно добраться, хотя многим интересно. Петербург совсем европейский город, он прекрасен, но меня это немного разочаровало». Я выражаю вежливое удивление. «Мне интересно новое, а там все то же самое. Хотя я знаю, что многие путешествуют, чтобы увидеть знакомое». Россия привлекает людей, но мешают визы, недружелюбие, настороженность. Странно, что правительство не борется с ней, а только усиливает. А теперь еще эти неприятности с Украиной. «Ваш президент играет с огнем, хотя так делали многие русские до него. Этот джентльмен неоригинален, простите». Я прощаю, чего уж там. Старик не может взять в толк, откуда враждебное отношение к Западу у обычных людей. «Политики всякое могут говорить, но железного занавеса давно нет, их легко опровергнуть». Я пускаю в ход испытанный русский аргумент, что «всё сложнее». Эта чепуха ничего не объясняет, но хозяин соглашается. Во-первых, он вежлив, а во-вторых, «сложность» — это понятно, это и есть Russian Soul. Обойдемся ярлыками и на этот раз.

Дворецкий же при встречах пару раз спрашивает, не собираюсь ли я оформить безналичную квартплату. Он забывает, что у меня нет британского счета. У грузного человека средних лет, работающего в университете, вероятно, не может не быть британского счета. Я смущаюсь, застигнутый советскими комплексами. Но никто ничего не имеет в виду. Это даже удобнее, когда жилец платит кэш, которого вечно не бывает под рукой. Дворецкий и его жена в России не бывали, но знают наверняка, что там прекрасное образование. «Иначе бы Вы не приехали сюда. Вы же приехали не учиться, а учить. А в Англии тоже неплохое образование». Дворецкий переводит разговор на туристические темы. Естественно, мы обсуждаем погоду. Мне нравится британская погода: никогда не жарко. Вместо того чтобы вспомнить, что в России «еще холоднее», дворецкий соглашается, что да, многим из Европы тут нравится: «Вы тут, похоже, отдыхаете от континентального климата». Я на всякий случай поясняю, что у нас не принято отождествлять себя с Европой, и это вообще-то «у нас» континентальный климат, а не «у них». Дворецкий с женой смеются, оценив мою вовлеченность в локальные европейские споры, на которые англичане смотрят немного со стороны…

Несмотря ни на какие яростные старания и успешные маневры современной российской власти, особость России продается только на внутреннем рынке. Для внешнего наблюдателя эта страна и населяющие ее люди — часть европейского культурного контекста. Да, не без странностей, но у кого их нет. Демонстративная готовность в темпе поменять партнеров и устремиться в Азию смотрится блажью, очередным политическим блефом с целью выторговать уступки у кого получится. Никто эту суету не осуждает, сами всякое видали. Газеты пишут, исходя из своей политической платформы, там свои нюансы и сюжеты. Рядовые англичане не думают о «русском вопросе» — ни хорошего, ни плохого. У них нет этого вопроса. Такая индифферентность, разумеется, может задеть. Еще с ранних советских времен тянется традиция не сомневаться, к какой стране прикованы взоры человечества. Одни экстатически восхищенные, другие —смертельно напуганные. Водевильные страсти в отношении России, приписываемые внешнему наблюдателю, определяют конструирование внутренней российской идентичности. Либо гордиться Россией и победно поглядывать на Запад, лучше — из танкового люка, либо стыдиться и в отчаянии признавать, что ничего хорошего от нас не жди, теперь уж лучшие дома закрыты навсегда. Обе позиции пропитаны эгоцентризмом и свидетельствуют об остром дефиците самоуважения. Нагнетание особости, ныне уже окончательно деградировавшей до состояния тактического приема, заставляет нас тратить силы и время на дискуссии столетней давности — пути России, закат Европы, исторический выбор… Глобальный мир, от которого отстал престарелый хозяин моей английской квартиры, устроен иначе. И российская власть, которой удалось временно отключить мозги населению, это хорошо понимает. Самое для нее неприятное состоит в неизбежности возвращения страны из геополитического трипа.