Армянский протест не хотел выглядеть Майданом. И если бы российская власть была достойна подозрений в грамотном иезуитстве, можно было бы восхититься ее игрой в возмущение новыми происками Госдепа на канонической российской территории и граничащим с предательством легковерием братьев.
И всё — зря. Ереванский проспект Баграмяна опасался выглядеть Майданом не столько в глазах Москвы, сколько перед своими же согражданами…
«…Вот живет армянин в России, — объяснял мне на армянском примере известную теорию диаспор один армянский чиновник. — И он знает, что для соседей он всегда будет черным. И чтобы жить было легче, он не только свыкается с этим, но и требует от своего брата в Ереване, чтобы тот тоже был черным и любил Россию, как он…»
Армянская верность России — миф исторический и неоспоримый в том смысле, что с ним не спорят. Есть такие комфортные мифы, которые не мешают. Пусть будут, пусть передаются из уст в уста и из поколения в поколение.
История братства с Россией полна двусмысленностей — как, собственно, любая история. Армяне в изрядном своем большинстве сочувствуют защитникам «ДНР». Но не спорят и с тем, что 100 лет назад с их соотечественниками в Ване и Эрзеруме братская империя, преследуя свои имперские интересы, поступила примерно так же, как нынче с жителями Донецка. Но чтобы картина мира была ясной, есть турки, которых и спустя 100 лет можно спасительно считать врагами, а с ними и американцев (хотя по своему антиамериканизму турки дадут армянам неплохую фору), стало быть, рассчитывать приходится только на Москву, которая по жизни права, что бы ни делала.
Нет, это не символ веры. Это скорее знакомая всему постсоветью колониальная разновидность стокгольмского синдрома. Значительную часть денежного оборота Армении составляют переводы из России. Никакой логической связи с тем, что сюзерен считает себя покровителем и стратегическим партнером, это не имеет. Но за свое покровительство сюзерен хочет хотя бы верности, хотя бы в форме снисходительности к его, сюзерена, причудам. Почему ему надо в этой малости отказывать, тем более что это, как и все прочее, ритуал. В этом и состоит негласный договор стратегических партнеров, в рамках которого и обогатилась основами электротехники старая, как русский мир, местная история с географией. Древние выдумки эволюционируют в новые сюжеты, которые тоже никому не мешают.
Но умолчания порой объясняются не отсутствием вопросов, а системой табу. Ефрейтор Пермяков мог расстрелять семью везде, где его застиг бы священный долг. И нынешние протесты — будто продолжение выступлений двухлетней давности, когда грабеж виделся в повышении тарифов на проезд. Но, как короля играет свита, армянскую квазиреволюцию играет контекст. Может быть, не случись триумфа евразийства, такой острой путаницы с ролью Интер РАО в судьбе Армении и не случилось бы. Вопрос протестующими ставился без опасных обобщений, примерно как в случае с Пермяковым. Но контекст требовал от собравшихся позиционирования, которого они себе позволить не могли. И к которому не готовились.
Ведь полемики о преимуществах Евразии перед Европой в Армении, вопреки подозрениям отдельных россиян, нет. Тема эта всерьез занимает ограниченную часть интеллектуальной элиты, которая и прежде осознавала прямую зависимость между шансом страны на успех и дистанцией от Кремля. Эта позиция у остальной части общества (за исключением сторонников теории геополитического происхождения мира) отторжения не вызывала, но поддерживать ее тоже никто не собирался, потому что зачем смена вех, если она, во-первых, противоречит привычке, а, во-вторых, брат трудится по-прежнему в Рязани, хотя у некоторых, конечно, в Лос-Анджелесе.
Контекст, в отличие от полемики, как радиация — всепроникающий. И завязывается разговор, который, как привычка, не требует логики. Да, Пермяков мог пойти в увольнительную где угодно. Но пошел он в Гюмри, и так ли уж в самом деле нужна армянам эта база, тем более что азербайджанцам россияне продают новое оружие, а армянам — старое, хоть и практически даром? Конечно, что-то нечисто с этими «Электрическими сетями», в Грузии почему-то Интер РАО, тоже владеющее распределительными мощностями, такого себе не позволяет, — значит, вопросы надо задавать не РАО, а собственной власти. Но, с другой-то стороны, если оно таково, зачем нужен Евразийский союз, и, может, действительно, цены на газ и электричество каким-то непостижимым образом связаны с никому раньше не мешавшими идеалами братской верности?
Вопрос не сформулирован, в воздухе просто повеяло готовностью об этом подумать. Не заявить — это табу. Один запальчивый вопрос — и посыплется единство протеста. Одно высказанное сомнение — и назовут Майданом, а это провал, кто бы что на самом деле ни думал. Поэтому протест таков, каким только и мог быть. Ни шагу в сторону. Романтичным поневоле. Политически безобидным по форме. Немайданом Независимости по существу.
