Когда Катрин Ненашева заходит в вагон метро, на нее смотрят пристально, с непониманием и даже страхом. Спрашивают: «Вас что, домой съездить отпускают?» Кассир в супермаркете разговаривает сквозь зубы. На Гоголевском бульваре догоняет полупьяный мужчина: «Ты во что вырядилась?»
Катя почти месяц ходит по Москве в тюремной форме: на маникюр, на экзамены в Литинституте, в магазины и на работу. На себе демонстрирует, как трудно человеку адаптироваться, освободившись из заключения, как люди косятся, едва узнав об этом факте биографии. О проблемах тюрем слышали все, но не все понимают, что с выходом на волю беды не заканчиваются. Катя нарочно пыталась устроиться на работу в сетевой магазин косметики и ресторан быстрого питания. Приходила в форме на собеседования, говорила, что была осуждена или даже просто под следствием, — на работу никуда не взяли.
Форма не аутентичная: прямую черную юбку и верх — то ли рубашку, то ли пиджак — сшили на заказ, а Катрин пристрочила на грудь лоскут белой ткани с надписью «3 отряд» и личным номером. Вообще-то в зонах давно пишут фамилии, а не номера, но люди, заметила Катя, боятся номеров, а она стремится окружающих фрустрировать, вызвать у случайных встречных нужную ассоциацию — заточение, обезличивание, тюрьма.
На Триумфальной площади двое мужчин краем глаза замечают белую нашивку на форме Кати и резко разворачиваются:
— Чего это у тебя? Что за третий отряд? Сидела, что ли?
— Акция в поддержку заключенных женщин, — принимается объяснять девушка.
— Только женщин? — уточняет мужчина в оранжевой куртке.
— О, ты тоже нарядись! — подначивает оранжевого товарищ.
— Не, я уже свое в форме отходил, — машет мужик руками, но с удовольствием фотографируется с Катей в поддержку заключенных.
«Сидевший человек имеет право меня не понять. Он может считать, что я недостойна это носить», — говорит Катя. Однако именно люди с тюремным опытом часто реагируют доброжелательно. «Помню, как я первый раз получила добрую реакцию. Поначалу было очень страшно, я паниковала, 20 минут езды на метро до дома — это был кошмар. Весь вагон на тебя пялится, а съеживаться нельзя, приходится каждому возвращать этот взгляд, типа — что смотришь? На одной станции открываются двери, и напротив меня на перроне замирают мужички, у них выкатываются глаза, и я уже готовлюсь получить по лицу. И тут один говорит, трогательно так: «Солнышко, ты откуда вышла?»
Катя работает в благотворительном фонде помощи сиротам: в частности, фонд возит на свидания в женскую колонию детей, после ареста матерей попавших в детдом, — больше этим заняться некому, и дети теряют связь с мамами. Там Кате и пришла в голову идея акции. Она договорилась с руководством колонии, что пришлет им фотографии себя и сочувствующих людей вместе с контактами тех, кто готов вступить с осужденными в переписку, а они раздадут их самым одиноким женщинам, которым вообще никто не пишет.
В следующий раз с детьми на зону Катя поехала уже в форме. Рассказывает, как сначала для конспирации надела поверх формы куртку — черная юбка подозрений не вызывала. Надзирательница даже спросила: «Ты что, из наших?» — имея в виду сотрудников ФСИН: у заключенных форма другая, зеленая. «Я боялась, что женщины на меня разозлятся. Так что решила по одной подходить к ним, открывать тихонько куртку: смотри, у меня тут номер!» Сфотографироваться с Катей для проекта по одной согласились все женщины. Но когда они вышли в тюремный двор и Катя сняла куртку, открыв свою робу, зазвучало надзирательское: «Девушка в зоновской форме, на выход!» «Двух минут не прошло, я уже за воротами, в зоне свободы, они остались там, а мы успели сделать только пару кадров».
Катя принципиально говорит не «на свободе», а «в зоне свободы»: потому что мир тут не менее жестокий, а границы свободы условны, так что нечего делить друг друга на заключенных и свободных.
— Форма экономит мне кучу времени по утрам, — улыбается Катя. — Ушли эти женские штучки: «Ой, туфли не подходят к блузке». Я хотела бы, чтобы все художники ходили так. Была бы армия художников, представляешь?
— А как же индивидуальность?
— Если ты художник, ты не через одежду себя выражаешь.
Желающие принять участие в акции звонят каждый день: приезжают сфотографироваться с Катрин, чтобы отправить в колонию фото с надписью «Не бойся» на обороте — так называется акция — а еще с адресами тех, кто готов общаться с заключенными. Сегодня Катя встречает на Пушкинской площади Егора и Любовь. Все трое хохочут, когда, готовясь сняться, обнаруживают у себя за спиной магазин футболок с Путиным. Егор — демограф, поэтому в курсе, как много бывших заключенных не могут найти себе место на свободе, и это его тревожит. Любовь дает совет: «Я знаю, кто всегда возьмет на работу: не менеджер по персоналу в крупной компании, а мелкий собственник. Он человека по-другому оценивает и желание работать в нем увидит». Ее брат работает «на земле» и каждый сезон нанимает, как она выражается, батраков. «Через нас прошло человек 30, и среди тех, кого до сих пор вспоминаем добрым словом, есть Валера, рецидивист. А кадр ценнейший».
Катрин надеется с помощью акции найти людей, готовых переписываться или перезваниваться с заключенными, передавать им книги и помочь с устройством на работу, когда они освободятся. Но ни Егор, ни Любовь не готовы сразу вступить в переписку с тюрьмой: просят время подумать. «И правильно, — уверена Катрин, — я всем объясняю, что это большая ответственность, ты не можешь сначала написать, а потом бросить человека и не отвечать на письма».
В тюремной форме Катя едет в детский дом на выпускной и в больницу к Ане, подопечной фонда, сироте с задержкой развития. У Ани были лицевые дефекты, ее можно было прооперировать за государственный счет, но детский дом этим заниматься не хотел — пришлось фонду привезти девочку в Москву и нанять сиделку. Катя гладит Аню по голове, которая болит после операции:
— Давай я все-таки мишку тебе не буду приносить, ты уже взрослая, а принесу что-то, чтобы научиться. Может, хочешь бисером вышивать?
— Я люблю раскраски.
— Принести тебе, будешь раскрашивать?
— Нет, я просто люблю, — хмурится Аня, чуть-чуть высовываясь из-под одеяла.
— Видишь, что делает из людей система, — тихонько говорит мне Катя, когда мы выходим из палаты.
Катрин пытается балансировать между акционизмом и благотворительностью. Правда, из фонда ее уже хотят уволить. «У них политика, что добро нужно делать тихо, не высовываясь». А Катрин стала слишком громкой. 12 июня, в День России, Катю задержали на Болотной площади. Она вышла вместе с Надеждой Толоконниковой, тоже надевшей свою тюремную форму, шить российский флаг — идея была Катина, а Надежда решила поддержать. Толоконникова прибавила Катиной акции известности, зато колония отказалась иметь с ней дело и оборвала все связи. Руководство колонии она все равно хвалит за открытость — принимать в гости детей заключенных готовы отнюдь не все зоны — и именно поэтому просит не называть ее номер. Иногда в открытую добро делать невозможно. Теперь Катрин ищет применение своему «багажу» — фотографиям неравнодушных людей, которые уже не послать в ту зону, и двадцати пяти волонтерам, готовым переписываться с заключенными.
Впрочем, говорит Катя, невозможно привлекать внимание к проблеме тихонечко. 25 июня ее месячная акция завершилась, и снова громко: на Красной площади Катю наголо побрила ее соратница Анна Боклер и сорвала с нее тюремную робу, «вернув» в зону свободы. Полиция и охрана книжной ярмарки, проходящей сегодня на Красной площади, смотрели на перформанс, не зная, что делать. «Может, можно?» — растерянно говорил мужчина с рацией. В результате Катрин и ее друзей, снимавших акцию, задержали только на выходе с площади.
