Еще бы! «Сегодня нам принадлежит Германия, завтра — весь мир!» «Сегодня» — десяток раздолбанных кварталов. «Завтра» — пуля для себя и ампула яда для молодой жены Евы Браун.

Хотя на фото кое-кто из его кадров, видимо, еще сохранил «характер нордический, стойкий». К примеру, вон тот, третий, в каскетке набекрень. Наверно, «старшой» пацан-«баннфюрер». Он по-прежнему «беспощаден к врагам рейха». К нам то есть. Дядюшка Рудольф Карлович Шмелин (с ним и с моим двоюродным братом Владиком мы эвакуировались в заволжское село Унтервальден) — обрусевший латыш.

«Если я брошу немцев в стальную бурю грядущей войны, не жалея драгоценной немецкой крови, то я тем более имею право истребить миллионы неполноценных, плодящихся подобно насекомым».

А мы еще к тому же «оккупанты». Село-то немецкое! Здесь до войны была целая Автономная Республика Немцев Поволжья. За неделю до нашего приезда ее выселили за Урал. Целиком. С детьми, стариками, коммунистами и беспартийными. За что? По указу Верховного Совета, среди здешних немцев притаились «тысячи и ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ диверсантов, которые готовили взрывы важных объектов». Мы с Владиком за три года всю степь излазили со своим стадами и не поймали ни одного. А уж так мечтали о подвиге! Хотя, может, и совершили? Вот сейчас, 70 лет спустя, любители исторических сенсаций взахлеб пишут о разных мистических фокусах гитлеровцев, об их связях с тибетскими магами и чародеями и прочем. Может быть, они временно законспирировали диверсантов? В виде сусликов? Их действительно было много. Мы их капканами ловили, хотели из шкурок тапочки на босые ноги пошить. Один раз даже сурок попался. Шуба роскошная. Должно быть, в прошлой жизни, в СС, был не ниже группенфюрера…

«Сарафанных версий» о причинах выселения ходило две. По одной — советские чекисты там высадились под видом немецкого десанта, а их кормили-поили. «Провокация?» — «Ну и правильно, так им и надо, фрицам проклятым», — говорилось с пафосом. Вторую версию я тоже слыхал, причем не от немцев.

— Лаврентий Палыч, да ведь эти колбасники там уже почти 170 лет живут. Их еще Екатерина Вторая туда поселила, а Пугачев будто бы из них гусарский полк начинал формировать. Мы к ним на современном немецком, а они на каком-то древненижнесаксонском.

Просишь лошадь — «пферд», а у них она «кауль». Говоришь «хайль Гитлер», а они тебе: «фашистише швайне»… С первых дней войны добровольцы в военкоматы повалили, еще и обижаются, почему не берут? Говоришь: вы же перебежите к землякам, а они тебе «Комсомольскую правду» в нос суют: зенитчик Генрих Нейман четыре самолета гитлеровцам угробил: «Наш парень!»

Собеседник зловеще сверкает пенсне:

— Поговори мне еще! Ты у меня сам «каулем» станешь — вагонетки на зоне таскать. Забыл, кем сказано было: «Нет человека — нет проблемы»?! 400 тысяч? Ну и что? На столько же проблем меньше!

…100 километров волжского берега. Непрерывная цепь огромных сел. И — ни души, ни голоса человечьего! Кидаются к тебе с отчаянным мыком недоенные коровы. Бродят по огородам верблюды, овцы, свиньи. В полном порядке оставлены крепкие дома. Ни выбитых стекол, ни проклятий на стенах. Кое-где даже выметено. Груды готических библий на чердаках. Страна после не изобретенной еще нейтронной бомбы Унтервальден — Подлесное. Сентябрь 1941 года.

Мы с Владькой бывших хозяев не жалели. Мозги-то у нас были запудрены не меньше, чем у гитлерят на фото. Только цвет пудры был иной — красный, а не коричневый. А я к тому же был начитанный малец. В детдоме, до того как попал к родне, две кликухи имел: Бурластый — за толстые щеки — и Читатель: ни одной печатной бумаги не пропускал. «Всем лучшим во мне я обязан книгам» (А.М. Горький). А худшим?

Книги и вообще информация — это прекрасно. Если они не монопольные, не однобокие, не навязанные господствующей кривдой. Почему не поверить в «десятки тысяч диверсантов» среди волжских колхозников, если с твоими родителями «затаившиеся враги» обращаются так безобразно?

— А принимает нас старый злой пес. Откроет окошко, гавкнет два слова и захлопнет. Гав-гав-хлоп! «Ты стоишь в белой шубке, пухлые щеки наливаются краской, чувствую, злишься. И вдруг звонко на всю приемную: «Дяденька, вы прямо как фашист! Разве можно так разговаривать с советскими женщинами?» Очередь как зарыдает… Пес выпучил глаза и даже окошко забыл прихлопнуть…

— Да ну, мам, выдумываешь! Неужто так политически грамотно и гладко выразился? Я бы его просто обматерил.

— Так ведь это до детдома было. И до колхоза. Ты был ребенок сознательный. Радио слушал, испанку с кисточкой носил. За республиканцев переживал.

Этого заряда «сознательности» хватило надолго. В 1953 году я, уже студент, два дня оплакивал Сталина и чуть не погиб в толпе прорывающихся к его гробу.

Старший брат Лева готовился стать танкистом. Незадолго до войны его тоже посадили. Из тюрьмы попросился на фронт, в штрафбат, и погиб. Не в танке и хорошо если с трехлинейкой, а не с деревяшкой-макетом. Может быть, пригодились бы эти два русских воина своему отечеству? И не пришлось бы третьему солдату, моему никогда не виденному тестю — шоферу-сибиряку Михаилу Владычникову — спасать от врага свою столицу? Он имел тройную бронь — и по здоровью, и по специальности при шахте, и как отец четверых малых детей, но, будучи членом ВКП (б) и узнав, что немцы уже в Химках, добровольно ушел на фронт и погиб под Медынью. Воевал он в составе сибирских полков, которые были переброшены под Москву, когда Рихард Зорге сообщил, что японцы не нападут.

Герой Советского Союза Зорге — немец, наш великий разведчик. Он был казнен в Токио в 1942 году, а Героем стал посмертно в 1964-м. Потому что Сталин его донесениям долго не верил, а признать ошибку самолюбие не позволяло. Вот такая получается петрушка с пятой колонной. Но вряд ли эти примеры проймут поклонников Сталина. В лучшем случае вздохнут сочувственно: «Лес рубят, щепки летят». Ладно. Поговорим о «щепках» покрупнее.

5 ноября 1946 года я гостил в просторной квартире знаменитого «Дома на набережной». Хозяйка угощала меня чаем с пирожными и участливо расспрашивала: «Родители на войне погибли?» — «Нет, они репрессированные». — «Аличка, ты не плачь. И никому не верь, только мне верь. Они ни в чем не виноваты. Время такое было подлое. Мой Иван Степанович, ложась спать, наган под подушку клал — застрелиться, когда за ним придут». Иван Степанович — прославленный маршал Советского Союза Конев. Моя утешительница, Анна Ефимовна , — его жена, многолетний шеф моего московского детдома № 38.

Наша «третья мама» — так ее называли наши девчонки, сейчас уже старушки. Второй же нашей мамой была и навсегда в нашей памяти останется Анна Исидоровна Сосновская , основатель и директор этого самого детдома на Новобасманной. Это она перед праздником послала именно меня к Коневой: поздравить от коллектива и за подарками. Хотя у нас были более достойные: Валя Остапенко, например, отличница и дочка героя-парламентера, спасителя прекрасного города Будапешта. Но наша мама-Седуха знала о моей мечте стать журналистом и о том, что мечта эта дохлая при моей анкете…

Через несколько лет этот визит помог мне победить анкету и безумный конкурс и поступить в МГУ, на элитарное отделение журналистики. Не помогли бы мне и пятерки на всех экзаменах, да больно уж мощная протекция оказалась у пацана-детдомовца — «Второй Украинский фронт»…

По слухам, при поддержке «Третьего Украинского» — маршальши Анны Григорьевны Толбухиной. Повезло мне с фронтами. И с тремя Аннами — добрыми и отважными русскими женщинами… Ведь та же Конева рисковала нешуточно, сказав подростку правду о 37-м годе. Узнал бы кто-то в «органах» об этом разговоре…

У Калинина, подписавшего указ о депортации немцев, в то самое время жена в лагере стирала вшивую робу зэков. За то, что Сталина критикнула в частной беседе.

Почему диктатор так надолго задержался во многих умах и сердцах? Одни связывают с ним «порядок» в стране, тогда ведь власти предержащие не крали в таких масштабах. Только сажали и убивали, и на том спасибо. Другим импонирует коммунизм, который, в отличие от нацизма, провозгласил братство народов: как же можно Сталина равнять с Гитлером? Да, это серьезное отличие. Хотя бы в теории.

Да, до самой войны в ребячьих играх сражались «фашисты» и «наши», «красные» и «белые». «Наши» и «немцы» сменили их не сразу.

Во-первых, там чуть не половина была рабов-иностранцев. В том числе Владикова мама, а моя родная тетя Леля, и старший двоюродный брат Дима. (За месяц до войны мы с дядей и Владиком уехали из Петергофа на лето, а они остались, их и угнали в Германию.)

Во-вторых… Как сложилась судьба мальца, обласканного фюрером? Хочется верить, что второй танк ему не дали подбить, и второй крест, деревянный, он не получил. Ужасный «Рус Иван», которого дома заждались такие же белобрысые отпрыски, отобрал «железяку с набалдашником», от души влепил рыдающему юному герою оплеуху и послал к «муттер», снабдив это слово непонятным, но звучным эпитетом. И пацан отправился по кирпичику возрождать свой фатерланд. По ходу дела он вспомнил два исконных немецких амплуа. Тщательно работать. И серьезно мыслить.

Стран у него получилось целых две. Обе в своих «лагерях» (или «зонах»?) были передовыми. Но почему-то люди бежали только из одной. Самыми разными способами, вплоть до воздушных шаров и копки туннелей под знаменитую стену. Потом они объединились и появилась нынешняя Германия. По территории меньше на треть, чем до двух войн. По экономике — первая в Европе. По жизненному уровню — пятая в мире. По отношению к прошлым национальным ошибкам тоже не последняя: может кое-кого поучить… Сработали-таки «немецкие амплуа»…

Но с одним из бывших героев фюрера мы толковали еще в той, покойной «ГДР». Об Ивановой оплеухе он говорил скорее с одобрением, чем с обидой, даже Платона Каратаева как-то к ней приплел, приписав его Достоевскому. Хотя, будучи теперь убежденным коммунистом, ругнул советских товарищей за излишнюю мягкость: «Этот клефетник Солшенисин надо расстреляйт, а не отпускайт».

И о том, как выжившая часть ни в чем не повинного народа после концлагеря, в ссылке, обживалась на новых местах.

«На шахтах ли, в МТС и совхозах не могли начальники нахвалиться немцами: лучших работников у них не было». А я могу добавить: став журналистом и объездив весь восток страны, я ни одного худого слова не слышал о российских немцах от простых русских людей. Общее мнение: «трудяги, аккуратисты, механики от Бога и уживчивы, как никто». Лучшие хозяйства были там, где преобладали эти переселенцы. Одним из них руководил… ГЕРИНГ! Яков Геринг, Герой Социалистического Труда. Депутат Верховного Совета. Из плохонького колхоза в павлодарской степи сделал истинное чудо — экономическое и социальное. Прожил он на земле всего 52 года. Потому что подростком, сыном репрессированного в 38-м отца и сосланного в 41-м народа, работал в карагандинской шахте и при обвале получил перелом позвоночника. Готовясь возглавить колхоз, больше года прикованный к постели, учился агрономии. «Якуб — айн хеллер копф» («Яков — золотая головушка»)…

^{Яков Геринг}

Даже здесь, в уничтоженной республике, мы иногда сталкивались со следами былой аграрной культуры. Один раз мне это чуть жизни не стоило. В конце сентября я гнал стадо по степи. У дороги — свежая неглубокая яма. Я спрыгнул в нее… и с головой бухнулся в холодную грязную воду. Хлебнул, вынырнул, уцепился за корень травы и заорал на всю степь. Трактористы с ближнего стана прибежали, вытащили и рассказали: в эту яму пионеры-немчата ссыпали собранного с пшеницы вредителя — клопа-черепашку. Прошел дождь, шкурки и всплыли. Представьте степень трудолюбия этой детворы, рачительность местных крестьян…

А травка, спасшая меня железным корнем, зовется «полынок» или «емшан». О ней у Майкова баллада. Как она горьким своим ароматом позвала на родину хана-степняка: «Степной травы пучок сухой, он и сухой благоухает. И разом степи надо мной все обаянье воскрешает».

«Ах ты, степь широкая…» Никому в тебе тесно не было. Всем ты, матушка, место дала. Всему жемчужному ожерелью российских народов-волгарей. «Волгадойчен» — тоже. Особому крестьянскому народу, без коего моя Россия неполная!

В одном из совхозов Сибири я встретился с немцами-«земляками». За «рюмкой чая» мы вспоминали наши унтервальденские-подлесновские лужки и овражки. Величавые меловые утесы на другом, воскресенском берегу реки. Золотых сазанов в затонах. Медовые тыквы с тележное колесо. Смешные повадки домашнего верблюда: пока на нем огород вспашешь, душу вымотает скрипучим протестующим ревом…

Мы пели русско-немецкую национальную песню: «Волга, Волга, муттер Волга». На глазах у стариков были слезы… Все правильно у Солженицына, кроме реплики «да и что за родина у них была на Волге?» Самая настоящая!

Разве англичанам не хватило 170 лет, чтобы стать австралийцами или американцами? А чем русские немцы хуже? Русских и украинцев в связи с войной тоже пришлось сорвать с родных мест, но по крайней мере их оставили свободными. А этих, целый народ, под конвоем с собаками загнали в леса, в болота, на шахты, за колючую проволоку и назвали это «трудфронтом». Даже после этой обиды они хотели остаться на Руси. Полноправными гражданами своей Родины.

После ХХ съезда, после реабилитации людей и народов к нам в отдел писем областной газеты «Кузбасс» пришла группа пожилых шахтеров. Они просили… определить им нацию: «Нас пишут «немцами», а мы «меннониты галанской веры» — так было в заявлении. Когда они вышли, моя начальница горько сказала, что этим трудягам, наверное, лучше записаться в голландцы. «Только пусть четырех ошибок в этом слове не делают. Им как немцам все равно наши охламоны жить не дадут. Что ж мы за страна такая — дня не проживем, чтобы в ней кого-то не обидели»…

Да нет, страна вполне приличная. И народ мы неплохой. Зря, что ли, пожившие у нас артисты говорили у себя в Италии другу-писателю А.И. Куприну: «Синьор Алессандро, когда же ми вернуль домой, на наша Россия?» Куприн комментирует: «Ах, было, было в душе нашей варварской, отсталой, некультурной» родины какое-то могучее очарование, которое пленило и акклиматизировало души коренных иностранцев, чему доказательство — многие сотни известных имен и тысячи неизвестных»…

Кстати, об «известных»… Детдом № 38 в Москве из роскошного дома на Новобасманной выселили, там сейчас военная комендатура. Взамен дали довольно дряхлый деревянный особняк в Сокольниках, на Оленьем Валу. Он построен на деньги общественности в 1912 году как приют для беспризорных и посвящен памяти Федора Петровича Гааза .

Его биографию не прочтешь, не прослезившись. Один этот эпизод чего стоит, как он полчаса стоял на коленях перед царем, вымаливая амнистию для пятерых «злодеев». И вымолил-таки…

Пожалуй, за всю историю нашей страны никто не сделал так много для облегчения жизни заключенных. В частности, добился снятия кандалов с женщин. Для чего на себе долго испытывал их тяжесть. У него взгляды на зэков были поразительно близки к тогдашним русским народным.

Испокон веков в Сибири клали на окно избы кусок хлеба для беглых «несчастненьких» И поговорка была: «От тюрьмы да сумы не зарекайся». Хотя суды были честнее и грамотнее, чем сейчас, не стеснялись поправлять ошибки следователей и прокуроров. В 1913 году четверть судебных приговоров были оправдательными, в 2013-м — то ли процент, то ли меньше Это сколько ж у нас «временно сидит» невиноватых!

И как правы последователи доктора Гааза, упорно лезущие в «чисто внутренние» дела тюремных ведомств! Если государство хочет, чтобы граждане его любили и уважали, чтобы от него веяло на весь мир «могучим очарованием», пусть само станет более адекватным. С теми же этносами…

Как оно могло подарить и без того богатой Германии наших немцев — будущий цвет российского фермерства?!

Не следует ли нам иногда напоминать «священной нашей державе», кто в ней должен быть хозяином, а кто слугой: многонациональный народ России или чиновник, не важно, какой национальности? И самим почаще вспоминать о разнице между патриотом и нацистом. Первый любит свой народ и уважает все остальные. Второй их ненавидит за то, что они разные и на него, нациста, непохожие. Мне думается, оба эти обстоятельства прекрасны.