Пока же вы готовитесь ко Дню флота, Михаил Шляпников употребит ваши деньги на благотворительность. Достроит, к примеру, баню для местных. Выроет пожарный пруд. В этом идея. Под нее Шляпников год назад напечатал расписок на 20 тысяч колионов (миллион рублей). Пока в обороте около 4 тысяч.

По сюжету в заметке должна появиться прокуратура Егорьевска, которая как раз и сочла, что колионы «представляют угрозу для единства платежной системы РФ». И подала в суд. (Был я на одном заседании. Прокурор сказал Шляпникову: «Все держится на вашей честности, но с точки зрения закона этого недостаточно».) Но об этом уже сообщали Би-би-си, Си-эн-эн и «Аль-Джазира». Уже никому я на это глаза не открою.

Да и о том, как москвич Шляпников в 90-е занимался бизнесом; как сломал в аварии позвоночник; как у него обнаружили рак; как уехал в Колионово умирать и не умер; как создал питомник растений; как не давал закрыть деревенскую больницу и получил дело о подрыве конституционного строя; как запретил чиновникам приезжать к нему на ферму без справки от психиатра; как тушил пожары в десятом году, — об этих его подвигах вы тоже найдете где почитать.

Послушайте же теперь, как он просто живет.

114 км от МКАД. Поворот на Колионово. В километре виден домик. Напоминает кирху. Узкий, в три этажа. Острая крыша, флюгер-петушок. Это вот дом Шляпникова. А 25 гектаров растений по левую руку, мимо которых идешь, — его питомник. Вот клен, вот елка. А вот деревья, названия которых не знаешь, потому что городской.

За домом Шляпникова — корпуса бывшей больницы, которую он так и не отстоял. Между корпусами лужайка. Птицы ходят. Тоже своего рода терапия. Вот утка ведет два десятка утят купаться в пруд, 20 на 30 метров (до приезда Шляпникова это была яма для мусора). И как бы учит тебя заботе. Гуси шипят в защиту желтых птенцов. Это про ответственность. Курицы подходят и клюют твои шузы. И ты уже не одинок, уже кому-то интересен — даже в деревне, где из коренного населения постоянно проживает один человек (бабушка).

Шляпникова я увидел за столом посередине лужайки. Против него сидели Ваня и Слава. Племянник и дядя. Родом из села Фэгэдэу (Молдавия). Здесь они второй год наемные рабочие. Ваня по специальности ветеринар. А Слава водитель. Все были просто одеты. И все решали сложную задачу. Как починить трактор, не имея денег. «Пиара, как у Волочковой, а поршневые кольца не могу купить», — выругался Шляпников. Я его спросил, как же он до сих пор терпит журналистов. А Шляпников ответил: «Пиар не приносит ни доходов, ни убытков. Но я вижу, что есть смысл тиражировать то, что я делаю. По моему примеру в глубинку переехали человек сорок. Десять укрепились».

Он здесь восемь лет, Шляпников. Говорит: «Расходы и доходы начинают выравниваться после десяти лет. А прибыль появляется на 21-й год. Это общепринятые расчеты». В питомнике у Шляпникова 400 тысяч саженцев. Это 10 млн рублей (от 100 рублей за куст малины до 10 тысяч за пятиметровый красный дуб). Плюс 300 птичьих «голов». Расходы — 3 млн в год. Доходы же нерегулярны. Случаются подряды на уборку леса (полмиллиона). Два раза в неделю в Колионово приезжает автолавка. В среднем Шляпников оставляет там 5 тысяч в месяц. «Хлеб, сигареты, бакалея, к чаю что-нибудь».

Это был блок экономических новостей.

Отобедали мы у тещи, проживающей в Колионове сезонно. Теща угостила первым огурцом. После обеда Шляпников раскинулся в качелях, которые устроил между липами. Прибежала собака Чернышка. Декорации располагали к тому, чтобы фермер рассуждал, а корреспондент записывал.

«У дикой кряквы мощнейший инстинкт наседки. Можно подложить ей любые яйца — гусиные, перепелиные, — и она их высидит».

_«Валежник — говно, принадлежащее государству. Собирать его запрещено. А печь топить — чем? В Германии тоже так было. Пока Маркс не вступился за крестьян _(см. «Дебаты по поводу закона о краже леса», 1842. — Н. Г. ). И с тех пор там людям платят за то, что они собирают валежник. Простое ведь решение! И противопожарную обстановку улучшили бы».

«Прокурор говорит: это деньги. Я его спрашиваю: ты взятку колионами возьмешь? Машет головой. В магазине на них тоже ничего не купишь. А прежде всего колионы не деньги потому, что пахнут яблоками, молоком и яйцами, а не кровью и войнами».

«Будь ты хоть папа римский, хоть Гитлер. Главное — не сри в котелок. Ко мне анархисты и фашисты приехали пожары тушить. А потом в футбол играли».

«Мне нравится, когда люди сажают деревья сами. У меня ребята купили на 10-летие свадьбы дубы и высадили их на Покровском бульваре. Это трогательно, приятно».

«Государство должно не создавать особую экономическую зону, а отвернуться от нее на хрен и не мешать».

«Субсидии на поддержку сельского хозяйства отдают банкам, а субсидии на солярку для крестьян — нефтяным компаниям. Отдайте мне! И тогда банки и компании будут бегать за мной, чтобы я именно у них взял кредит и купил солярку».

«А, — спрашиваю, — если вы на полчаса стали бы министром…» Отвечает: «Открыл бы пивную в деревне — вот это дело. На большее компетенции не хватит».

«Ленд Ровер» подъехал. Вышел человек вида религиозного (и в то же время блатного). И сказал, что он из прихода одного московского храма. И что у всех у них, в приходе, по пять-шесть детей. И к тому же они окормляют детский приют. О котором известно, что там «переформатировали даже цыганенка». И теперь они мечтают основать свой приют, только в экопоселении. Чтобы «отвязаться от государства по газу, электричеству и продуктам». И на это у них есть N млн рублей, которые они готовы отдать в управление Шляпникову, чтобы тот все организовал. «Иначе жиды нас…» — а, впрочем, не пора ли упомянуть людей, Шляпникова окружающих.

Вот Павел, 33 года. По образованию он программист. А по рациону питания — веган. В Колионово перебрался из Москвы, а в Москву — из Усть-Каменогорска (Казахстан). Который «хуже Нижнего Тагила» (по экологии). О Шляпникове он прочитал в интернете. Вообще-то Паша планировал переехать в Колионово с друзьями. Но друзья передумали. Так он, вероятно, стал первым веганом на деревне.

И вот такой человек приглашает тебя в дом. Делится гречкой. (А вы представьте, что такое гречка для вегана, постоянно проживающего в поселке, куда автолавка приезжает два раза в неделю.) «Здесь, — показывает, — тарелки, там приборы, вот чай и финики, а не нарвать ли еще редиса?» И ты думаешь: ну конечно он должен быть из какого-то иного прихода (чем тот, у которого N млн рублей). И даже наверняка иной религии, требующей уединения среди плодовоовощных.

А он нет, он просто 30 лет жил в своем доме. «Не могу, — говорит, — в квартире. Эти перфораторы каждое утро…»

Первое время Паша обитал в больнице. Теперь присматривает за домом Максимыча, которому раньше помогал по хозяйству. Максимыч умер на Пасху. Он был строитель и оценщик. И «партнер» Шляпникова по питомнику. Шляпников: «Я когда писал в блоге «мы», то всегда имел в виду его, себя и людей, которые сюда приезжают».

Выглядел и жил Максимыч по-ковбойски. И оставил он после себя коллекцию шляп и голландский домик на колесах.

Очень это западная, замечу, вещь — домик на колесах. Даже теперь, когда он стоит за больницей на пеньках. (Колеса сняли, чтобы они не прогнили.) Снаружи меньше маршрутки. А внутри чего только нет. Свет, вода, туалет, душ, холодильник, электроплита, гардероб, вентиляционная система. Кухонный диван человек на шесть, он же двуспальная кровать. И это 1986 год. Ночью, правда, было холодно. А только показалось солнце, стало жарко.

Не то в больнице. Душ… Он есть вне ее. Туалет там же. Рабочие спят в бывших палатах. Зато днем в главном корпусе прохладно, а ночью — тепло. Вот где пластмассовый мир проиграл деревянному, в Колионове.

Также в одной палате на стене имеется листок, а на листке строфа Э. Спенсера:

Немало их сошлось под низким сводом,

Но угощения не требуется им.

Ценнее пира — отдых и свобода,

Высокий дух доволен небольшим.

Вопрос: «Какие книги вас поменяли?» Ответ М. Шляпникова: «Будденброки» Т. Манна, «Анархия» П. Кропоткина. И на «Федота-стрельца» по-другому сейчас смотрю».

А вообще-то Шляпников подсел на аудиокниги.

«Я встаю в четыре утра и работаю до девяти. А если не жарко — то и подольше. И потом вечером. Землю ковыряешь, за деревьями ухаживаешь (это около двадцати манипуляций). А оно тебе в наушниках: бу-бу-бу. Голова у меня — как корзина в компьютере. Послушал, удалил, очистил. Бумажные книги я перестал читать, дома свет слабый».

В юности Шляпников собрал большую коллекцию марок «про футбол» (болел за «Торпедо»). А во время службы на Тихоокеанском флоте — около 400 значков с Лениным. «У нас тогда случались командировки во Вьетнам. А там за два таких значка можно было чуть ли не автомат купить. Я взял на рубль десять значков. Потом еще на два… Во Вьетнам больше попасть не удалось, а собирать в Москве продолжил».

Все-таки это хорошо, когда человек хоть что-то собирает, а не разбрасывает.

На другой день приехали волонтеры. Договорились покрыть на бане крышу. Но дул ветер. И баня осталась сверкать голыми стропилами.

Поэтому мы сидели в беседке. И уже я закрыл блокнот, уже только фотографировал. А Шляпников сказал: «Я прикидывал: если развитие событий будет неприятное — что меня держит? А вроде ничего. Встал и уехал. Сыновья у меня химики, работают в Европе. Три периода у меня было в жизни, когда все рушилось, а я все равно отстраивал все заново. Но вот наблюдать, как утки плавают. Как журавли на крыло птенцов ставят. Как гриб из земли вылезает. Где увидишь? На «ютубе» разве что».

Неподалеку от Колионова стоит психлечебница. Однажды ферма Шляпникова подарила ей две тысячи простыней, две тысячи книг, обувь, одежду и пожарное оборудование. И главврач не забыл, позвал через год на 140-летие этой клиники. Приехали туда и чиновники. Один выступил: «Вот вам флешка от министра». Другой: «Вот вам диван от районного отделения партии». Третий: «А вот моя дочка вам картину нарисовала».

«И я понимаю, — говорит Шляпников, — что главврач сейчас объявит нас и скажет, что мы подарили столько-то белья, столько-то книг.

А мне так стыдно стало.

И мы тихонько ушли».