Еще не начавшись, конкурс Чайковского вызвал бурю негодования в соцсетях. Увы, проходит он теперь в двух городах: его «распилили» пополам; пианисты и скрипачи останутся в Москве, а в Петербург уедут виолончелисты и вокалисты. Это печально: всяческое размазывание конкурса — не лучший путь к его сохранению и развитию. Демагогически — да, почему бы Питеру не подключиться. А дальше, может, Пермь подключим, крупного организатора Кехмана? Крым, в конце концов? Высокие доводы всегда найдутся.
Главным поводом для распила четыре года назад послужила неуверенность, что в Москве успеют реставрировать главную площадку — Большой зал консерватории. И Петербург в лице Валерия Гергиева, впервые тогда взявшегося за организацию конкурса, предоставил свои «емкости». Гергиеву чего не простишь за именитых членов жюри, которых он лично уговаривает по телефону, и главное — за раскрутку лауреатов, которые незамедлительно начинают играть в залах Мариинки, в том числе и с оркестром под управлением маэстро.
Теперь в столице все залы в строю, и даже прибавился еще один — «Филармония-2». Так не вернуть ли весь конкурс в Москву? В будущем, при вменяемой культурной политике, возможно, так и случится, если, конечно, рассредоточение конкурса не послужит каким-то иным, далеким от музыки целям.
Вторая претензия: чрезмерная перегрузка участников. Обычно конкурс проходил в три тура: первый считался отборочным, на котором выступали и так называемые «туристы», приезжавшие в Москву за счет СССР. Одна только отметка в резюме «участник конкурса им. Чайковского» в дальнейшем придавала музыканту вес. На втором избранными исполнялась обширная сольная программа; на третьем финалисты (около десяти) играли с оркестром.
Теперь же, после отсмотра видеозаписей, впервые прошли предварительные прослушивания вживую (считай, нулевой тур); а во II туре не одно, а два выступления: соло и с камерным ансамблем. Желающие участвовать в конкурсе выступают пять раз. Не многовато ли?
Третья претензия: почему отборочные прослушивания проходили в закрытом режиме? Долго не объявляли и жюри этих прослушиваний. А если это заурядные преподаватели, отбирающие на конкурс заакадемизированную серятину? Или известные интриганы, которые тащат «своих», чем долго и все более беззастенчиво прежде позорился конкурс?
Непубличные прослушивания — крайне непродуманный шаг. Конкурс, знаменитый своими скандалами, в том числе и коррупционными, нарвался на скандал, еще не начавшись.
Объяснюсь. Я присутствовала на предварительном отборе пианистов. Нелегко слушать три дня подряд почти 60 человек! Но знали бы вы, сколько музыкантов — меломанов, преподавателей, студентов — хотели попасть в Малый зал консерватории! Ведь играли уже отобранные (по видео) сильные пианисты, можно получить хоть какую-то общую картину, услышать учеников знаменитых педагогов.
Для примера. Недавно закончились такие же отборочные прослушивания к конкурсу имени Шопена в Варшаве, в октябре 2015 года. Недорогие билеты — зал был полон. И это во времена, когда интерес к классической музыке падает! Спросите Московскую филармонию, как она держит на учете каждого владельца абонементов, и правильно: пламенного любителя классики надо поощрять и всячески с ним сотрудничать.
Но нет. Не довели до ума — получили кучу неприятнейших комментариев в соцсетях.
И зачем? У пианистов в итоге жюри состояло из четырех ангельских, доброжелательных, знающих, современных людей — Барри Дугласа, Питера Донохоу (оба — Великобритания), Бориса Березовского и Александра Торадзе (США, ученик Льва Наумова). А это, между прочим, все равно что на три дня посадить в одну ложу Тарантино, Вуди Аллена, Сокурова и Альмадовара!
Когда-то поток жаждущих наследовать победу Клайберна был так велик, что однажды в I туре участвовало 120 пианистов. Вера Горностаева даже предлагала смертельный номер: программу II тура составить исключительно из русских композиторов: Бородина, Глинки, Балакирева, Лядова и т.д. Но уже тогда было ясно, что никто зря не будет учить солидный корпус сочинений, которые в дальнейшем пригодятся разве что для курьезных бисов. Одновременно это грозило тем, что во многом обделенные советские слушатели лишились бы возможности услышать в исполнении зарубежных музыкантов Бартока, Хиндемита, Барбера, Мессиана, Копленда, Циммермана, Тредичи и Лахенмана — многих композиторов, которых у нас почти не играли, а некоторых и до сих пор не знают даже по имени.
Ныне картина другая, можно сказать, катастрофическая: как заманить на конкурс участников из Европы и США? Нет, меня не коробит большое число музыкантов восточного происхождения; есть среди них очень интересные и на этом конкурсе. Но хочется видеть больше представителей крупных школ — американской (вышедшей из русской и потому особенно интересной), французской. И немцы у нас бывали гениальные, и итальянцы потрясающие.
Продлили даже максимальный возраст до 32 лет. Но нет. Заявок подано (по четырем специальностям) — 630; из них 229 — Россия, 98 — Южная Корея, 56 — Китай, 42 — Япония; 31 — США (13 — скрипачи); 15 — Франция (10 — виолончелисты); 14 — Украина; 13 — Италия; 12 — Германия. Кого-то отсеяли на стадии видео, кого-то — на живом прослушивании. Но процентная статистика ясна.
Пока слежу за пианистами. На живом отборе играло не более 55 человек; в 1-й тур отобраны 35 (вместо положенных по регламенту 30), представляющих девять стран, — жюри изо всех сил старалось придать конкурсу статус международного. Наших среди них 20. (Когда-то в I туре участвовало по 20 американцев.) Сим победиши. Увидите, наши — сильнейшие. Дай им Бог, есть великолепные музыканты.
Только вот не станет ли таким макаром следующий конкурс и вовсе междусобойчиком с редкими вкраплениями иностранцев-чудиков, случайно забредших на огонек? И неприкрашенные романтики, знающие лишь одно — баллады Шопена, сонаты Бетховена и «Думка» Чайковского, — еще долго будут парить в безвоздушном пространстве.
