9 июня Следственный комитет возбудил уголовное дело в отношении депутата Госдумы Ильи Пономарева, лишенного депутатской неприкосновенности нынешней весной и находящегося за границей. Следователи обвиняют Пономарева в растрате средств фонда «Сколково» и обещают объявить его в международный розыск по линии Интерпола. По версии следствия, депутат заключил контракт стоимостью в 750 тысяч долларов на цикл лекций, однако свои обязательства не выполнил.

Илья Пономарев рассказал в интервью «Новой» о том, с чего началось это уголовное дело, о каких именно лекциях идет речь, и при чем здесь Владислав Сурков.

— С чего началась ваше сотрудничество со «Сколково»?

—В 2002 году у меня была хайтековская компания, акционерами которой были владельцы «ЮКОСа». Ходорковскому это быстро разонравилось: он решил, что там задействованы слишком маленькие деньги. В результате я распродал все и пришел в компанию IBS заниматься стратегическим развитием. Мне нужен был большой запас рабочих рук — хороших программистов. Так родилась идея делать технопарки, куда можно было бы приглашать программистов. Я запустил эту идею через Госсовет при поддержке IBS. Проект развивался очень медленно — в результате я ушел, начал заниматься политикой. А запущенное дело все же шло, и в 2006 году стартовала госпрограмма по созданию технопарков. Ей требовался руководитель, который был бы в теме. Леонид Рейман, тогда министр связи, решил выдернуть меня из политики, пригласить ее возглавить. Мы создали технопарк в Новосибирске, с этой историей я в результате избрался в Думу.

В 2008 году Реймана сняли с поста министра, а вместо него поставили Щеголева. Он начал вычищать все программы, инициированные Рейманом, и, в частности, программу по технопаркам. Я начал предпринимать шаги по ее спасению: разговаривал с Фурсенко, потом пошел к Чубайсу с предложением забрать ее из правительства и перевести «Роснано». Чубайсу понравилось, он обсуждал этот вопрос с Сурковым. Когда началась модернизация Медведева, Сурков пролоббировал создание центрального технопарка, вокруг которого будет выстроена региональная сеть. Нужен был кто-то, кто стал бы мостиком между государством и хайтековским сообществом — этим человеком стал я. Несмотря на мою оппозиционность — она была очень тяжелым фактором в этих переговорах. Мы несколько раз встречались с Сурковым, договорились, что политика политикой, а мы занимаемся инновациями.

— Откуда появился этот контракт, за который сейчас вас пытаются привлечь к уголовной ответственности?

—В июне 2010 года мы готовили визит Медведева в США. Я прилетел президентским бортом сначала в Сан-Франциско, потом в Вашингтон. Когда я выписывался из гостиницы, меня спросили: а деньги? И попросили за номер порядка 5 тысяч долларов. Дума за меня не платила, а никто другой не может оплачивать командировку депутата по закону. У меня этих денег не было. В результате я из этой гостиницы сбежал. Был небольшой скандальчик в администрации президента, потом мне позвонил Сурков спросить, что произошло. Я сказал, что было бы хорошо меня хотя бы предупредить о таких затратах. Он долго смеялся, а потом сказал Вексельбергу подумать, как можно оформить мою работу. Мы решили, что основная моя работа для «Сколково» — публичные выступления, поездки, лекции те же — попадает под определение «образовательной деятельности. Это один из трех видов деятельности, которой имеет право заниматься депутат. А то, что я разрабатываю для «Сколково» разные документы, мы квалифицировали как исследовательскую деятельность.

— То есть вот эти десять лекций, про которые следователи говорят, — это как раз первая часть контракта, образовательная деятельность? Почему именно десять?

—Тогда я выступал на мероприятиях очень много, до нескольких раз в неделю. Понятно, что отчетность — это отчетность, никто не хотел связываться со Счетной палатой. Юристы «Сколково» решили: давайте возьмем несколько ключевых мероприятий в нескольких регионах России и в нескольких странах, и отчитаемся по ним. Мы взяли восемь точек — Москва, Новосибирск, Томск, Петербург, Южная Корея, две точки в США и что-то в Европе, не помню. Восемь отчетных пунктов. Когда закрывались акты, меня юристы попросили сделать на два отчета больше на всякий случай. И я сдал отчеты по десяти мероприятиям, хотя их в реальности было около сотни.

Счетная палата проверяла это в 2012 году и никаких нарушений не нашла. А в 2013 году я был на передаче у Тины Канделаки и Маргариты Симоньян. Маргарита вытащила мою налоговую декларацию, доходы в которой были выше, чем у обычного депутата, как раз из-за «Сколково». Я на эти деньги не жил — я жил на свою депутатскую зарплату, — но они числились моим гонораром, потому что это был единственный способ передать мне средства в руки, чтобы я их мог тратить на свои поездки, мероприятия, экспертов и так далее. Я так и рассказал. На следующий день Жириновский, с которым у меня была война из-за его сплагиаченной диссертации, решил эту тему раскручивать — у него хорошие связи с силовыми структурами. А Следственный комитет уже давно копал под Суркова, пытаясь найти связь между ним и протестами.

— То есть, сколковские деньги в действительности не имеют отношения к протестной деятельности?

—Конечно, нет. Единственное, что можно связать, — я на эти деньги снимал офис в Каретном переулке. Там было помещение — естественно, я к себе пускал «Левый фронт», они там сидели иногда.

Я никогда не понимал, как можно сшить этот контракт с акциями протеста — контракт был раньше, он уже закончился к моменту первой акции, он был расписан строго до конца моих депутатских полномочий в думе пятого созыва, поскольку было непонятно, останусь я в ней или нет. Одним из вариантов было, что я уйду из Думы и буду работать в «Сколково».

— Но в итоге вы остались в Думе?

—Только потому, что началась протестная деятельность. Я подготовил себе замену в лице Алене Поповой — если бы я не взял мандат, она попала бы на мое место автоматически. Я пришел к Суркову, как обещал, сказал, что контракт закончился, а в России началась опять политика. Он мне на это ответил: это ваш выбор, я понимаю, что сейчас может быть очень интересно, вы видите в этом большие возможности для себя, просто вы должны понимать, что если вы делаете этот выбор, между нами больше никаких отношений быть не может, потому что я человек этой власти. В общем, я должен был выбрать, на чьей я стороне.

— И больше вы с Сурковым не общались?

—Я его видел после этого дважды — это было уже не по «Сколково». Я с ним просто разговаривал про то, как он оценивает те или иные события. Один раз это было после формирования нового правительства, в которое он вошел первым вице-премьером, а второй — после аннексии Крыма. Я до сих пор считаю его одним из самых глубоких и интересных людей в нашей политике.

— Но история развела вас по разные стороны в политическом противостоянии?

—Да мы никогда и не были на одной стороне. Когда шла работа по «Сколково», мы политические темы не обсуждали. Один раз было исключение — когда произошло нападение то ли на Бекетова, то ли на Кашина. Я пришел к Суркову, а он пожал плечами, сказал, что он на это повлиять не может, и он бы относился к этому как к профессиональному риску.

Но при этом Сурков умеет вставать на позицию собеседника. Он говорит: я не согласен, я считаю, что ты совершаешь политическую ошибку, но я тебя понимаю.

— Это он вам говорил?

—Да, я практически цитирую. Он просто считал, что это неправильно — нужно всегда оставлять свободу маневра, договоренности. Он и предсказал тогда, что все закончится, так, как сейчас развивается. И еще — Сурков меня поблагодарил, когда мы общались, за то, что я не стал его оговаривать, как меня просили.

— А просили?

—Да, мне напрямую говорили: скажи, что Сурков виноват, и мы тебя оставим в покое, скажи, что он тебе деньги платил. Но это неправда — Сурков меня действительно направил к Вексельбергу, а дальше все эти отношения и этот контракт были внутри фонда «Сколково». Сурков к этому отношения не имел.

— Что сейчас? Политубежище, насколько я понимаю, вы просить не собираетесь?

—Не наш метод. За меня политубежище просит Следственный комитет. Результатом их обращения по поводу международного розыска будет решение Интерпола о политическом характере преследования. Для меня это означает как раз иммунитет от преследования.