СюжетыОбщество

«Папа стоял перед мамой на коленях и просил хлеба»

О Ленинградской блокаде вспоминает Наталья Соболева, в 1941 году — одноклассница Тани Савичевой

Этот материал вышел в номере № 59 от 8 июня 2015
Читать
О Ленинградской блокаде вспоминает Наталья Соболева, в 1941 году — одноклассница Тани Савичевой
Фото: Елена Лукьянова / «Новая газета в Санкт-Петербурге»
Фото: Елена Лукьянова / «Новая газета в Санкт-Петербурге»

«С Таней мы встретились в бомбоубежище поздней осенью 1941 года. Она писала дневник, и я писала дневник. Мы советовались. Но она писала кратко. Я, помню, ее спрашивала: Таня, почему ты так кратко пишешь? «Умерла мама», «Умерла бабушка», «Лека умер». А она отвечает: во-первых, сил нет, а потом, говорит, боюсь сделать ошибки», — вспоминает Наталья Федоровна Соболева. В 41-м ей исполнилось 11 лет. Она вела дневник, но потом он потерялся. Несмотря на возраст (84 года), блокаду помнит в мельчайших деталях, об ужасах зимы 1942 года рассказывает спокойно.

«С Таней мы были знакомы лет с шести, до школы. Мы жили рядом: она в доме 13, а мы в доме 3 по 1-й линии Васильевского острова. Вместе бегали в керосиновую лавку. Нам нравился запах. Тогда керосин продавался не в бутылях, а был налит в огромную ванну, в которой переливался всеми цветами. И она смотрела завороженно, и я».

Еще обе любили сладкое: «В доме № 13 была булочная, ее, кстати, закрыли только в 2004 году. Очень хорошая. Она принадлежала отцу Тани. Потом ее отняли, а отец вскоре скончался. У меня дед тоже владел пекарней и кондитерскими. Мы очень хорошо в этом деле обе разбирались — приходили туда и обсуждали бублики-баранки…»

Школа № 16, в которой они учились, во время войны стала военным госпиталем. Поэтому сначала детей собирали в полуподвальном помещении красного уголка дома 1/3 по 2-й линии. О своей блокадной учительнице Наталья Федоровна много рассказывала внучке Ане, а та написала сочинение, вошедшее в книгу «Дети войны». Пожилая учительница во время бомбежек уводила детей в бомбоубежище Академии художеств, прижимая к себе самых маленьких. «Стойкий оловянный солдатик», она всегда приносила на урок свою маленькую собачку. На перемене собачка вставала на задние лапы и выжидательно смотрела на хозяйку, а та незаметно давала ей кусочек хлеба — размером с грецкий орех. Собачка просила еще. Дети к тому времени уже голодали, но никто не возмущался. Старая учительница была одинока, собака была для нее как ребенок. Однажды учительница не пришла… Потом дети узнали, что кто-то в парадной вырвал собачку из ее рук. Через три дня женщина умерла от горя. От голода тогда еще не умирали.

Весной 1942 года выживших перевели в школу № 21. «Мы хотели к августу пройти весь курс 4-го класса, который пропустили. Занятия были усиленные, — вспоминает Наталья Федоровна. — Нас водили в столовую на 10-й линии. Когда мы в первый раз пошли туда, взявшись за руки, женщина на улице, увидев нас, заплакала: «Дети! Выжили! Дети!» Город тогда был безлюдный, каждый сидел в своей клетке и умирал, а тут — дети!»

Начало войны

Когда началась война, Наташа прыгала на куче песка и кричала: «Ура-ура, началась война!» Для ребенка война — приключение, героические победы. «Но это все было до сентября. Потом был конец. Но и конец был бесконечный. Я помню первую бомбежку. 8 сентября мы ехали из кинотеатра на Сенной площади, где смотрели фильм «Тимур и его команда». На мосту Лейтенанта Шмидта страшно загрохотало, и мы побежали на 7-ю линию к почте. Потом выяснилось, что это лязгали зенитки с Академии художеств. А бомбили вовсе не нас — Бадаевские склады. Мы вышли к Неве и увидели красное, бордовое, черное зарево над рекой. Горели склады. Так за один день мы лишились всего».

22 июня семья была на даче в Шапках. Мать Натальи весной уволилась с работы, чтобы провести лето с детьми, и как безработная получала карточку иждивенца, по которой полагалось намного меньше продуктов. Карточка иждивенца — смертный приговор.

Соболевы вернулись в Ленинград в конце августа. В городе царила паника — все стояли в очередях, чтобы запастись продуктами. Из динамиков на улицах постоянно предупреждали: «Не создавайте очереди, не сейте панику!»

— И мама слушалась: не стояла в очередях, не бегала по магазинам, — вспоминает Наталья Соболева. — А тогда был какой-то огромный завоз кураги. Даже моя бабушка купила несколько килограммов. Я помню, когда в январе ходила к ней сообщить о смерти папы, у нее оставалось немножко, и она меня угощала чем-то вроде варенья.

Потом все изменилось. «Уже в конце сентября мы начали испытывать голод. И мама все время говорила: подождите, 1 октября мы получим карточки, и вы наедитесь хлебом. Мы считали дни. И вот наступило 1 октября, и мы узнали, что нормы резко сократили, и мы на четыре карточки будем получать меньше, чем получали на три». Тогда и наступил настоящий голод. «Голод голоду рознь. Вот многие говорят: мы, мол, поддерживали друг друга и поэтому выжили. Да, это работало, но до какого-то момента», — рассказывает Наталья Федоровна.

У мамы была иждивенческая карточка, у папы — карточка служащего (каждому по карточке давали по 125 граммов хлеба). Папа сначала ездил, а потом (транспорт уже не работал) ходил пешком на завод. Пайка ему не хватало, и он начал угасать.

«И вот я помню картину: наш папа, который всегда отдавал всю еду нам, вставал на колени в очередь к маме, чтобы ростом казаться меньше своего сына. Мы подходили к матери: «Мамочка, кусочек хлебца». А следом папа на коленях смотрел на мать снизу и шептал: «Кусочек хлебца». Он представлял, что он самый маленький и достоин хлеба не меньше нас. Это уже было сумасшествие».

Изображение

Доползти до стены

Сначала родители все отдавали детям. Но когда на детские карточки стали давать больше хлеба, родители просили хлеб у детей. «Мама говорила: иначе я умру. Она правильно говорила. Она бы умерла. Но нам было непонятно, ведь все время она давала нам, а теперь отнимает. К тому моменту она ослепла и еле ходила. У нее было безразличие ко всему, даже к детям, лишь бы накормить себя. Страшный инстинкт выживания».

Однажды они шли через первую линию Васильевского острова. «Мама была слаба и опиралась на мое плечико — вот это вот, — Наталья Федоровна подергивает правым плечом. — Мама ногти не стригла и впивалась ими в меня. Я отошла от нее, потому что не могла терпеть больше. А она смотрит на меня и говорит: «Дрянная девчонка, где ты?» Я поняла, что она меня не видит. Не видит! Я даже обрадовалась, ведь она не схватит меня за плечо… И она не схватила. Потопталась на месте и пошла. Дошла до трамвайных путей. А они вот на столечко выступают. Она ногой — раз-раз. А ноги не поднимаются, она могла только шаркать. Мама опустилась на колени и поползла. Переползла трамвайные пути, а зацепиться, чтобы подняться, не за что. Я с ужасом смотрю, она ползет и ползет. Доползла до стены, встала и пошла…»

Съесть чью-то жизнь

«Вот стоишь в очереди, даешь карточку: если она у тебя — ты за нее отвечаешь, если даешь продавцу — он отвечает. Если, взвесив хлеб, продавец карточку передал вам и в этот момент хулиган ее вырвал, то все, продавец уже не отвечает. И точно так же с хлебом: пока он лежит на весах — это ответственность продавца, как только вы начинаете протягивать руку, а в этот момент другая рука прямо с весов хватает этот кусок — отвечаете вы. И думаете, вор бежит? Нет, он падает и тут же ест-ест-ест. А толпа дружно начинает его избивать. Никакого сочувствия, потому что он сожрал чью-то жизнь. Как правило, этими «ворами» были 13—14-летние подростки, которым надо было прожить на иждивенческие карточки».

В ту зиму 11-летней Наташе запомнились два радостных события: день рождения брата и встреча 1942 года, потому что для детей организовали елку.

«Брат попросил маму купить ему пушечку, и мама купила пушечку, которая стреляла горохом. Мама ему достала где-то десять горошин, и он потом их расстрелял по углам — и растерял, и очень переживал, что нечем стрелять».

Елку организовали в каком-то помещении на 14-й линии. «Самое главное, что на второе давали гречневую кашу с котлеткой, это я запомнила на всю жизнь. И даже стаканчик киселя. Но и это было не все: когда мы уходили, нам дали по кулечку, в нем было несколько печений, пряник и конфетка. Я запомнила, как долго нас учили глубоко прятать кулечки, чтобы никто не отнял. В кулечке было такое счастье невероятное. А Тани Савичевой не было — она дома осталась».


Все книги о еде

«У нас была большая библиотека. Я помню, был дикий холод, а я читала об Амундсене. Я знала, что он погиб среди льдов и его тело не нашли. Но в книге его чудесным образом обнаружили замерзшего, но живого — и отогрели: это меня увлекало».

Но вскоре читать стало невозможно: с ужасом Наташа обнаружила, что все книги о еде: «бабушка позвала нас завтракать», «папа пришел с работы, и мы стали есть и поставили щи, борщ, рассольник»… Живот тут же сводило судорогами, и чтение приходилось срочно заканчивать.

В комнате Соболевых в январе 1942 года умирали двое — отец и дядя. 21 января скончался отец Наташи. Перед смертью у него были галлюцинации — ему казалось, что по квартире ходят призраки, он показывал на них пальцем. «Когда умер папа, мы еще что-то чувствовали. Мы с мамой его свезли на Смоленское кладбище, дали хлеба там какому-то дяде с мальчишкой, они выкопали могилу, — рассказывает Наталья Соболева. — Дядя Коля продержался до конца января. 31 января к нам пришли с проверкой — мы говорим, видите, теплый, живой. Ну и нам на него дали карточку. А он через день умер. Вот и досталась нам его карточка на февраль. Может, поэтому удалось продержаться и нам, и маме еще месяц».

Дядю похоронили в братской могиле на Серафимовском кладбище — Смоленское уже было закрыто.

Тринадцать

Дедушка Наташи Иван Егорович умер 31 января 1942-го, потому что они с бабушкой Анной Петровной не могли три дня достать хлеба. Тогда была длительная задержка. Карточки были, но получить по ним продукты было сложно. «Я сама тогда ходила за хлебом аж на Петроградскую сторону. Мы стояли целый день на морозе, чтобы получить этот хлеб. Мама сидела дома с папой — он был уже при смерти».

Бабушка умерла через полмесяца после мужа, 15 февраля, от голодной дизентерии. Воды не было. До Невы ей было не дойти, поэтому пили грязную воду из люков.

Всего в ту зиму ушли из жизни 13 близких Соболевым людей: няня Соболевых баба Маша, сестра бабушки Евдокия Соскова, жена брата бабушки Любовь Соскова, жена брата мамы Александра Язикова, двоюродный брат папы Александр Богданов, его сын Богданов Валя (16 лет), троюродный брат мамы Федор Абрамов, родной брат папы Сергей и его жена Нина, дядя Коля (брат мамы), бабушка, дедушка, отец.

Весной 1942 года 11-летняя Наташа начала учиться в школе, учителя обещали к августу пройти весь курс 4-го класса. Каждый день в столовой их с братом ждал горячий завтрак и обед с первым, вторым и даже иногда третьим. К тревогам и бомбежкам привыкли — в бомбоубежище уже не бегали.

Беда пришла, откуда не ждали. Семья Наташи попала в списки принудительной эвакуации — мать не работала, а иждивенцы городу были не нужны.

Путь в Казахстан занял почти месяц. Поездка была страшной. «Мою маму все называли бабкой, никто не мог поверить, что ей 40 лет. Она была при смерти, полное истощение, полусумасшествие, слепота, полупаралич. Кормили нас хорошо, но это было не важно. Все равно умирали — почти каждый день из теплушек кого-нибудь выносили. Как мы доехали, не знаю. Как вообще мама выжила».

Соболевых поселили в поселке Чистоозерное — на границе Казахстана и Алтайского края. На восстановление маме понадобилось около двух лет. Постепенно к ней вернулось зрение.

«Сразу после того, как нам дали улучшенный паек (его еще называли микояновским), у меня вырос огромный живот. Бабки деревенские качали головами: «Ой, девочка, и такой живот». Я была маленькая, не понимала, что у них на уме».

Чувство голода прошло только через десять лет. «Ели мы потом много, но ничего не помогало, был постоянный дикий голод».

Однажды они с братом услышали историю про восьмилетнего мальчика, который съел ведро картошки и не наелся. Они не поверили, решили попробовать, сварили пять килограммов: «Все съели и не наелись. Ведро было бы в самый раз».

Вернулись в Ленинград в 1945-м. Из комнаты было вынесено все ценное, в потолке — огромная дыра на чердак, ее залатали только в 50-м. Наталья Федоровна вспоминает, что ходила в школу в папиных полуботинках 42-го размера, потому что другой обуви не было.

Анастасия ГАВРИЭЛОВА, «Новая газета в Санкт-Петербурге»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow