В специализированной литературе говорится, что «покраснение кожных покровов в области лица — это почти единственное физиологическое изменение, которое напрямую связано не только с физическим состоянием человека, но и с психологическим». По-простому: это реакция тела на сильные эмоции — на стыд, гнев, смущение, раздражение, ложь, тревогу, волнение, страх или испуг. Удивительно, но люди никогда не покраснеют по данной причине в одиночестве. Ученые объясняют это тем, что человек имеет способность осознавать свое существование и оценивать себя самого с точки зрения окружающих.

…Судья Калинина зачитывает предсказуемое решение по гражданскому делу Тараника. А представитель ответчика Нечаева заливается краской.

Сама Нечаева! Председатель образцовой Территориальной избирательной комиссии № 1 города Санкт-Петербурга. Можно сказать, женщина-легенда. Железная леди. Гроза. Путин получил в ТИК № 1 самый высокий результат по городу — 69,14%. Это, конечно, не Чечня, но для СПб она передовик. И суд в 99% случаев на ее стороне (99% — это не фигура речи, а статистический факт). И вот опять оглашают судебное решение в ее пользу. А она стоит с лицом как маков цвет. Ничего не понимаю.

С чего ей краснеть?

В сентябре моя соседка Галя сказала, что на выборах не хватает независимых наблюдателей, и я пошла на выборы — как член избирательной комиссии с правом совещательного голоса. И хотя меня, как героя этого материала Игоря Тараника, с участка не удаляли и жалобы мои принимали, на одну даже дали ответ с невероятной фразой: «Комиссия приносит свои извинения» (кажется, я единственный человек в городе, перед которым комиссия письменно извинилась), но все же после многочасового хамства школьных учительниц, из которых состояла комиссия, а главное,

Нет, я еще написала заявление в суд, но когда его отбрили, я перестала интересоваться темой выборов на полгода. (Тут бывалые наблюдатели снисходительно улыбнутся. Что делать — это был мой первый раз, и я, да, разочаровалась.)

Но прошло полгода. А суды все шли (отбрили-то не всех, слишком много было подано заявлений). И я не выдержала. Решила зачем-то сходить в суд — посидеть на зрительской скамейке. И попала прямо на допрос свидетелей по делу Тараника. Там-то и увидела, как краснеет сама Нечаева.

Ложь

Итак, в Октябрьском районном суде Санкт-Петербурга слушается дело «Тараник против Участковой избирательной комиссии № 28 (УИК № 28)». В день выборов 14 сентября 2014 года он, член этой комиссии с правом решающего голоса, был удален из помещения для голосования и требует признать это решение УИК № 28 незаконным. По закону удалять члена комиссии с правом решающего голоса нельзя, поэтому, будь мы наивными, мы бы посчитали дело Тараника простым и беспроигрышным. Ну посмотрим.

Дело рассматривают три месяца. Первые два заседания Игорь Тараник просидел молча, после этого приходить перестал. Наконец, члены комиссии, удалившей Тараника, дают показания. Заявителя представляет Алексей Одинг. Со стороны оппонентов — председатель Территориальной избирательной комиссии № 1 (ТИК № 1) Нечаева.

Первой допрашивают зампредседателя комиссии Капитанову, директора школы № 255 в Фонарном переулке, где и располагался избирательный участок. И сразу же нас ждет сюрприз:

— Мы его, честно говоря, не удаляли — мы его отстранили, — говорит Капитанова.

— В решении написано «удалить», — Одинг показывает решение об удалении.

— Дело в том, что у нас молодая была команда. Это было ошибкой, сделанной, естественно, нечаянно. И когда мы стали его подписывать, проверять, то увидели слово «удалить» и тут же пересмотрели и приняли другое решение — об отстранении.

На этих словах Капитановой Нечаева поворачивается ко мне, сидящей на зрительской скамейке, и, ища сочувствия, смотря в глаза, кивает на слова свидетеля: мол, так и было. Может, и было. Только после того, как Игорь Тараник в сопровождении полицейского покинул избирательный участок, — и как раз в самое время: начался подсчет голосов.

Далее все свидетели повторяют одно и то же: удаления не было. А еще чаще говорят: «Не помню».

— Я слова «удаление» вообще не слышала, — заявляет свидетель Цыганкова, замдиректора школы № 255 по воспитательной работе. Нечаева смотрит умиленно на нее, улыбается, кивает. Капитанова сидит на скамье рядом со мной и теребит платочек.

Третья и четвертая свидетели, двадцатилетние студентки, вообще ничего не помнят, зато мило улыбаются. Несколько раз они оговариваются и произносят вслух «решение об удалении», на что Нечаева делает страшные глаза и шепотом на весь зал судебного заседания поправляет их.

Смущение

После второго заседания Нечаева подловила Тараника на лестнице и говорит: «Вы извините, что я там на вас все время глядела, просто у вас такие глаза голубые!» Так что смущение как причину ее румянца, думаю, можно отбросить. А Тараник больше на заседания не ходил. Поэтому мы с ним встретились вне судебных стен. Глаза его мне, кстати, показались серыми.

— Зачем вы пошли в члены УИК? — спросила я сразу в лоб.

— Я решил, что их как-то надо разбавить. Чтоб там были люди, которые составляли бы оппозицию.

— Как прошел выборный день? Мне было тяжело: мне просто хамили весь день.

— Понимаете, хамство — это неприятно, но это не самое тяжелое. Самое тяжелое — что, даже находясь во всем этом внутри, ход событий не изменить. Они все равно примут те решения, которые считают нужными. Даже не примут, они их нарисуют потом. Придя на выборы, они себе уже все разрешили, они себя, свои действия уже оправдали и уверены, что не занимаются чем-то плохим. Ничто их не остановит. Ничто. Попытки привлечь кого-то на свою сторону бесполезны.

— Это отчаяние?

— Нет. Это осознание того, что мой подход был неправильный. Я думал: правильно действуя, можно получить желаемый результат. Нет, не надо этого ожидать. И на суде можно делать что угодно. Суд уже свершился. Это просто был ритуал, в котором нужно было обыграть уже принятое решение.

— На следующие выборы пойдете?

— Конечно. Я все равно пойду — и опять буду вести себя правильно.

Раздражение

Заседание суда длится несколько часов, и Алексей Одинг пытается выяснить у свидетелей, чем Тараник нарушил избирательное законодательство: ведь и для отстранения нужны основания.

— С самого начала он выставлял какие-то требования, как будто он не член комиссии, а со стороны наблюдает, — возмущается Капитанова. — Стоял поодаль. Ходил по помещению, общался с кем мог, к нему приходили люди. То есть он оказался в роли наблюдателя. Мешал избирателям.

— Каким образом? — интересуется судья.

— Заглядывал через плечо.

— Через чье? — судья невозмутима.

— Избирателя.

Он до такой степени ее раздражал, что уже в 7.33 утра (еще до открытия участка) она написала на него заявление.

— Как вы только что сказали, уже в 7.33 вам удалось сорвать маску с лица негодяя Тараника! — это к допросу свидетеля приступил Одинг.

— Я так не говорила! Я категорически возражаю!

— Хорошо, в 7.33 вы уже подали на него заявление. Что последовало дальше?

— Ему было сделано замечание.

— Вы не путаете Тараника со своим учеником?

— Нет, не путаю. Ему очень ласково было сказано: Игорь Петрович, пожалуйста, займите свое место в комиссии, не ходите и выполняйте свой функционал.

— То есть никакого заседания комиссии по вашему заявлению не проводилось? (По закону заявление должно тут же рассматриваться комиссией. — Е. Г.).

— Получается, что да.

— Чем Тараник занимался в день голосования?

— Ничем. Болтался по коридору. Не наблюдал. Не смотрел. Даже то, что ему было поручено, не делал. Я лично его просила, чтоб следил, чтоб в кабинке был только один избиратель. Прозевал! Я делала ему замечание, когда из одной кабинки четыре ноги, извините…

— Члены комиссии имеют право контролировать соблюдение избирательного законодательства? — Одинг гнет свою линию.

— Я говорю про себя конкретно. Я имею право.

— То есть правильно ли я вас понял, вы имеете право — вы белая кость, а Тараник не имеет права, Тараник — черная кость.

— Он имеет право, — вздыхает Капитанова.

— Ну просто пользование этим правом вы ему все время ставите в вину.

Страх

— Для этих женщин, конечно, проблема, что их теперь таскают по судам, — говорит мне Тараник. — Но есть для них вещи более страшные. В любой комиссии всегда есть кто-то из руководителей и его прямые подчиненные. Спросите их: что им важнее — эти выборы, про которые через неделю все забудут, или их руководитель, с которым у них уже сложились отношения и от которого они зависят?

— Как вы думаете, когда они мухлюют, они не рефлексируют никак? Мои вели себя очень агрессивно.

— Там есть нормальные люди, которые очень переживают, что им приходится во всем этом участвовать, но по каким-то причинам им от этого не отказаться. Эти люди незаметные. Это их форма существования. Если они станут заметными, они не смогут выжить в этой среде.

— Вы их не осуждаете? Какие чувства они у вас вызывают?

Пауза. Вздыхает:

— Разные люди вызывают разные чувства. Я могу понять, почему они такие. Даже этого директора школы – у меня есть объяснения ее поступков. Но оправдать ее не могу. Это двуличный человек. И абсолютно беспринципный. Она красиво говорит о принципах, но фраза «цель оправдывает средства» — это для нее та среда, в которой она существует.

— Вас поддерживают друзья и близкие?

— Да. Но они не верят, что может получиться. И сами не действуют. Я один.

— Мне многие говорят, что все это зря, бессмысленно. Отговаривают.

— Есть вещи, которые просто невозможно терпеть. И в меру своих сил хочется им противодействовать. Альтернатива этому? Уход от социальной жизни? Но ведь невозможно уйти.

Мои действия рождают противодействия. И у той силы, которая мне противодействует, нет никаких ограничений: ни моральных, ни ресурсных.

И эти люди готовы врать даже в суде. Это же уголовное преступление — лжесвидетельство. Эти учительницы не моргнув глазом врут в суде. И ничего при этом внутри не дергается. Ничего нету внутри. Все выжгли уже. И вот она пришла в суд и лжет. А потом идет на урок к детям и говорит, что врать нехорошо. И ведь не возникает у нее никакого диссонанса, конфликта внутри.

Гнев

— Какие нормы права нарушал Тараник 14 сентября и какие меры комиссией в связи с этим были приняты? — Одинг продолжает допрос Капитановой.

— Он был отстранен — за то, что фотографировал списки избирателей с адресами!

— Это не норма права.

— Я не юрист!

Одинг достает акт, составленный комиссией после выборов, в котором говорится, что нарушений на участке № 28 не было. Свидетель сжимает в кулаке носовой платок и чеканит слова:

— Нарушений никаких у нас — у комиссии — не было. А человек, который нарушал, был отстранен. Нам не было сделано ни одного замечания наблюдателями. И, простите, мы сами друг другу никаких замечаний не делали.

— Вопрос очень простой: когда вы врали? Когда говорили о нарушениях Тараника? Или когда вы составляли акт об отсутствии нарушений на участке?

— Мы! — свидетель ставит акцент. — Не нарушали закон!

Свидетель Цыганкова на вопрос о нарушениях Тараника дословно повторяет Капитанову, но и добавляет кое-что новенькое:

— Он нервно себя вел.

— Какую норму избирательного права нарушает столь ужасное преступление, если человек нервно себя вел? Вы говорите, что три года являетесь членом УИК, значит, вы знаете законодательство.

— Не помню, — улыбается свидетель.

— Но тем не менее убеждены, что нарушал.

— Конечно.

— Общение с наблюдателями какую норму права нарушает?

— Это уже экзамен… — недовольна свидетель.

— Почему же в итоговом протоколе вы написали, что никто ничего не нарушал? Вот тут ваша подпись.

Пауза. Все смотрят на нее. Тишина. Нечаева играет ногтями.

— Вы будете отвечать? — спрашивает судья.

Нечаева суфлирует: «Не помню».

— Не помню, — повторяет свидетель.

Третья свидетель к списку «преступлений» Тараника прибавляет еще и написанные им жалобы.

Тревога

Суд переходит к прениям сторон. Первым говорит Одинг:

— Все наше грустное разбирательство — о формах игнорирования Тараника со стороны комиссии, членом которой он является. С моей точки зрения, может быть такой умысел: хотели сфальсифицировать, а честный человек этому мешал.

Нечаева закатывает глаза. Судья смотрит на нее внимательно. Одинг продолжает:

— Сначала игнорирование носило пассивный характер: его не извещали о заседаниях комиссии. Далее игнорирование размещением: посадили в черный угол, чтоб он никого не видел, чтоб его никто не видел. Далее — игнорирование жалоб. С утра он пытался подать жалобы. От этого всячески уклонялись и секретарь, и председатель. Дело со скрипом сдвинулось, только когда туда прибыл член вышестоящей ТИК № 1. Тогда наконец часть жалоб Тараника была принята, но никто не захотел в соответствии с законом рассматривать их.

Далее — переход к игнорированию активному: его удаляют. Тогда жизнь УИК № 28 рисовалась в розовом цвете: негодяя Тараника удалили, нет человека — и нет проблемы. Поэтому составляется акт об отсутствии нарушений. Но когда комиссию схватили за руку, сразу появились нарушения.

Одинг продолжает:

— Написано черным по белому: удалить. Но вдруг — нет, не удаляли — отстраняли. Отстранить действительно можно. Я мучительно пытался выяснить, какие нормы нарушил Тараник. Не услышал. Козырный аргумент у них, как они считают, это то, что он в неизвестное время неизвестным фотоаппаратом в неизвестном месте фотографировал неизвестно как открывшиеся книги со списками избирателей. Вынужден разочаровать оппонентов: даже если это не ложь, выдуманная в оправдание удаления, то избирательным законодательством данное действие не рассматривается как нарушение.

И смотрите, что подтверждает позднейшую фальсификацию: после того, как комиссия удалила злодея Тараника, она пальцем не пошевелила, чтобы защитить эти персональные данные. Ну так отберите эти фотографии, пресеките преступление! Нет, никаких попыток на эту тему предпринято не было. Больше того: мы открываем козлу ворота в огород. Только что он злостно фотографировал списки избирателей, и тут же мы ему даем выездное голосование — на тебе списки, на тебе заявления, милости просим, иди в огород, пользуйся.

Смеются все: Нечаева, судья, я.

Теперь слово берет Нечаева. Она не столь красноречива. Упирает на то, что «только два члена комиссии с правом решающего голоса имели опыт, для остальных же это были первые выборы, их первое боевое крещение». Отсутствие в итоговом протоколе сведений о жалобах Тараника она объясняет так:

— То, что человек называет свою бумагу жалобой, это не значит, что комиссия должна сразу регистрировать как жалобу. Бумаги Тараника не сочли жалобами. Поэтому в протоколе не отражено. Противоречий нет.

Доказав таким образом, что жалоб не было, она тут же сама и продолжает:

— Он говорит: не получил ответы на жалобы. Мы говорим: он отказывался брать.

Она говорит скороговоркой, уверенно, убежденно. Но совсем скоро — когда будут зачитывать решение — ее бросит в краску.

Нечаева в розовой шелковой блузке. На Одинге черный пиджак. А судья в черной мантии. И оттого выглядит беспристрастно. Мы же не знаем, каковы ее вкусы в одежде. Может, она тоже под мантией вся в розовом. А может, в черном деловом костюме? Не знаем. Она в мантии. И поэтому, если судья себя никак словами или мимикой не выдает, то вплоть до самого решения с легкостью верится в ее беспристрастность. Может, и на Нечаеву это подействовало? Я все о том же — гадаю, не от волнения ли так зарделись ее щеки.

…Решение судьи:

— Именем Российской Федерации… Таранику Игорю Петровичу отказать в удовлетворении искового заявления.

Идеалисты?

— Почему вы не пришли на их допрос? — спрашиваю Тараника.

— Не хотел быть свидетелем лжи. Выдержать, когда тебе лгут в глаза, да еще и в суде, это надо быть железным. Это перенести тяжело. Ну, я бы там вскипел, взорвался. И что?

Чтобы посвятить себя борьбе с этой ложью, надо отказаться от всего — семьи, дела. Но я просто обычный человек. Я компьютерщик, инженер IT. Мне не нравится то, что происходит, но я не готов костьми лечь. Мне их лица видеть лишний раз удовольствия не доставляет. И не хочу я идти на эти выборы. Ничего хорошего там не произойдет. Ты идешь туда, чтобы с этим злом бороться, но ты никакой не Дон Кихот.

— Но и просто сидеть дома вы тоже не можете.

— Не могу.

Вот и я не могу. И Одинг. И моя соседка Галя тоже. Мы, кстати, подали с ней совершенно идентичные заявления, но мое отвергли, а ее приняли к рассмотрению — уже было одно заседание. Ходили туда вместе.

Вообще, Петербург лидирует по России по количеству жалоб, поданных в ЦИК по выборам 2014-го, — их было 342. Общее количество поданных в суд заявлений — 235, до судебного рассмотрения дошло 120 (одно из них Галино), удовлетворено (и то частично) — 1%. В нашем Адмиралтейском районе, где мы живем и где царит Нечаева во главе ТИК № 1, больше всего судебных разбирательств. И не знаю, о чем это говорит.

Недавно ходили зрителями — поддержать таких же, как мы, заявителей. Пока ждали начала, мимо нас по лестнице с зарешеченными пролетами полицейские провели парня в наручниках. Галя вжала голову в плечи и смотрела ему вслед:

— После нескольких месяцев этих заседаний по выборам кажется, что они все невиновны.

Когда заседание закончилось и мы вышли в коридор, там уже образовалась очередь из несколькоих мужчин, они оспаривают штрафы ГИБДД.

— Вы не сотрясете основы избирательной системы? — спрашивает один.

— Никакое землетрясение их не сотрясет, — отвечает кто-то из нас.

— Интересно видеть идеалистов.

— А вы разве не идеалист, раз сами здесь?

— И я в какой-то мере…

Идеалисты — это еще ласково. Обычно люди говорят, что мы занимаемся бессмыслицей. Мне нравится, как на это отвечает мой друг Даня (он тоже, как Тараник, был в комиссии и совершил невозможное: большинство членов комиссии встали на его сторону и отказались подписывать липовый протокол), так вот он отвечает таким умникам цитатой из Стругацких: «Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос…» Так вот, ответ: решать! Не забывая, что она неразрешима.

Я заметила, что мы — Одинг, Галя, Тараник, Даня — все время цитируем литературу. А они нет. (Лишь однажды кто-то из них процитировал басню Крылова, которая входит в школьную программу.) Как-то судья Одингу так и сказала: «Давайте рассуждать в рамках дела, а не литературы!» И сразу после этого удалила его из зала суда. Это когда адвокат оппонентов произнес удивительную фразу: «Хотя заявление мы не получили и не видели, какие там к нам претензии, но мы против». А Одинг не удержался и прокомментировал: Пастернака не читал, но осуждаю.

Их всех вообще очень раздражали цитаты, метафоры и прочие фигуры речи. Когда Одинг при допросе свидетеля Капитановой упомянул Гришку Отрепьева на литовской границе, свидетель пожаловалась, обращаясь к судье: «Вот это та же самая история, что была у нас с Игорем Петровичем с самого начала. Вот в такой форме у нас и происходил с ним разговор — все время и постоянно! — тут она совсем завелась. — Сейчас я это слышу второй раз!»

Одинг говорит: «Мы проигрываем дело за делом, но мы безусловно многого достигли. Это ценный опыт для нас и определенное давление на них. Они тратят время. Они вытаскивают грязное белье фальсификаций наружу. Они перепугались».

Зачем лично я хожу в суд на Почтамтской? Я же не наивный человек, чтоб надеяться, что беспристрастная женщина в черной мантии вынесет решение в пользу Тараника или процитирует в своем решении, ну, например, Довлатова. Нет. Я думаю, что суды — это идеальное поле для знакомства. Ну сколько можно длить эту гражданскую войну и ненавидеть друг друга абстрактно? Надо знакомиться! Лучше всего это делать в суде. Там хорошие правила: нельзя говорить грубости, нельзя перебивать. Уже после пары заседаний, проведенных вместе, некоторым оппонентам хочется даже улыбнуться при встрече. Мы уже так много друг о друге знаем. В бумажник одного вложена фотокарточка любимой жены, с экрана мобильника другого улыбается младенец. Вот этот забавно чихает. А тот часто клюет носом. В прошлый раз мы все дружно не выдержали и смеялись над удачной шуткой. А иные из нас иногда заливаются краской…

Стыд

Сегодня будет заседание суда по аналогичному делу. Я пойду.