Три года назад, 6 мая 2012 года, российский политический протест растворился, столкнувшись с политическими репрессиями и новыми жесткими законами о публичной активности. Про роковую роль насилия, примененного к мирным демонстрантам, писали многие наблюдатели. Новая стратегия власти ознаменовала авторитарный поворот, уничтожение протестного движения, спровоцировала новую волну эмиграции «креативного класса».
Все эти клише, впрочем, были придуманы публицистами и для публицистов. Помимо них про судьбу протестного движения писали те, кто анализировал эмпирические данные с самих протестов, — российские политологи, социологи и антропологи. Поразительно то, что полученные ими данные оказались интересны только их коллегам. Так, в своей недавней статье публицист Александр Морозов, по сути, обвиняет ученых в аналитической импотенции, говоря о «ничтожно малом контенте», который они произвели на «одно из важнейших событий постсоветской истории». Морозов полагает, что историю белоленточного движения пишут «победители», тогда как у самого общества не нашлось рефлексивных возможностей.
Идея о том, что существует какая-то «альтернативная история» тех, кто проиграл в политической борьбе, не нова. Мишель Фуко, французский философ и политолог, писал о «настоящем» историческом дискурсе, который создается поверженной стороной. Такую «истинную историю протеста» могут написать только сами протестовавшие. Задача ученых — в фиксации, наблюдении и анализе того, что произвели как победители, так и проигравшие.
И здесь мы сталкиваемся с очень серьезной проблемой: цензуры и самоцензуры исследований протеста.
Российские ученые, исследующие протесты, сейчас находятся не в лучшем положении. С одной стороны, бывшие демонстранты и симпатизирующие им публичные персоны ждут от нас «великого откровения» в отношении исторического значения протестов и очень расстраиваются, когда видят скучные цифры и цитаты вместо сенсационных выводов. С другой — в некоторых университетах такие «великие откровения» становятся опасны для карьеры. Несколько исследовательских академических центров сейчас подвергаются давлению и признаются (или будут признаны) иностранными агентами за то, что получают гранты от международных организаций на свою деятельность. Из крупнейших университетов России сегодня увольняют ученых потому, что политология международного образца постепенно становится буржуазной лженаукой, критически оценивающей политический контекст в России.
В связи с этим мы хотели бы развеять ряд заблуждений, которые окружают исследования протестов в России.
Во-первых, публицисты серьезно преувеличивают значение белоленточного движения. Безусловно, это движение является важным объектом для протестных исследований как особой научной дисциплины, но говорить о его значимой роли для истории страны пока преждевременно. Оно было важным для «рассерженных горожан», вышедших в столице и в крупных городах, и в то же время менее востребованным для других граждан страны. Участникам движения не удалось отстоять свои требования и ценности, их коллективная идентичность оказалась размыта. В отличие от успешных социальных движений (рабочих, феминистических, ЛГБТ-движений), белоленточники не сумели создать объединяющей идентичности для общества в целом. Они также не использовали всего богатого «протестного репертуара», который обычно делает движение успешным.
Во-вторых, публицисты (и некоторые ученые) существенно переоценивают успехи властей. Анализ социальных движений в разных странах и режимах показывает, что столкновения недовольных граждан и правительства на первом этапе почти всегда заканчиваются поражением оппозиции. Не стоит переоценивать искусности замыслов политтехнологов и считать, что их профессионализм стал причиной победы власти. Изначальная вероятность такой победы была высока. Общественные преобразования, инициируемые снизу, как правило, достигаются путем долгих кампаний, где протесты являются лишь одним из инструментов.
В-третьих, исследований российских протестов было очень много. На сайте Russian Protest Research (protestrussia.net) можно найти более 70 научных публикаций, посвященных движению «За честные выборы». Из них можно выделить коллективные монографии «Политика аполитичных: гражданские движения в России 2011–2013 годов», «Мы не немы. Антропология протеста в России», «Азбука протеста», «Смеющаяся, но не революция» и «Social movements in Moscow».
Какие опорные точки предлагают ученые в осмыслении протестов? Большая часть исследователей солидарна в оценке событий как типичного «сбоя» для авторитарного режима во время выборов. В мировой практике такие примеры можно встретить в Молдове, Грузии или Украине. Выборы, как пишет Владимир Гельман, всякий раз являются «тестом на выживание», поскольку призваны закрепить внутриполитическую и международную легитимность авторитарного режима. По его мнению, масштабные протесты вызваны стратегическими ошибками правящего класса, недооценившего риски «обратной замены», а также либеральной риторикой Дмитрия Медведева, породившей надежды на реформы у части элиты и общества.
Другое объяснение мобилизации — «модернизационный вызов» — акцентирует внимание на роли экономического развития, которое привело к «индивидуальной модернизации» части городского населения. После экономического кризиса 2008–2009 годов, как пишет Николай Петров, «государству стало все труднее реализовывать свою часть социального контракта, и его пересмотр стал неизбежным». Если для консервативного большинства, ограниченного в ресурсах, было приемлемо понижение потребностей, то со стороны модернизационного меньшинства стали возможны протесты.
Вопрос «кто протестовал?» становится одним из самых обсуждаемых. В начале движения на первый план выходит определение протестующих как представителей «среднего класса», но с оговорками. В России к «среднему классу» относятся не столько люди с высокими доходами, сколько работники, задействованные в сфере услуг и менее связанные обязательствами с государством. Впрочем, часть исследователей заявляет об отсутствии классового представительства, предпочитая говорить о «множественности» движения. Это связано с тем, что в России существуют слабые институты конструирования идентичности и люди обычно воздерживаются от включения себя в профессиональные и социальные группы.
Как показывают исследования российского интернета, электронные медиа играли важную роль в рекрутировании участников. Социальные сети представлялись ученым как удобные, эффективные и неподконтрольные режиму средства политической коммуникации. Они уменьшали издержки коллективного действия, в частности представления участников о количестве единомышленников и способности к самоорганизации. Кроме того, исследователями была установлена связь между проникновением интернета в регионы и количеством протестных акций.
В социальных сетях активно распространялись лозунги и символы движения, которые затем попадали на городские улицы. Всплеск самодельных плакатов объяснялся антропологами адресатом протестов: для «рассерженных горожан» это способ коммуникации между своими, желание показать, что «мы здесь» и «мы вместе».
Ожидалось, что выход на улицы «рассерженных горожан» способствует трансформации режима в сторону восстановления элементов политической состязательности. Однако после президентских выборов власти предпочитают стратегию подавления протеста. Спад движения российскими исследователями связывался как с ресурсным потенциалом, оказывавшимся достаточным для сохранения правящего класса, так и с особенностями самого движения. По мнению коллектива «Лаборатории публичной социологии», деполитизация участников (недоверие к политическим институтам, отсутствие идеологии, «язык морали») в конечном итоге помешала выработке «политического содержания» митингов: идентичности, идеологии и программы.
В соавторстве с Олесей ЛОБАНОВОЙ, научным сотрудником ИПОС СО РАН;
