Отряд БесаВсе позывные добровольцев изменены — Ред. обстреляли на 32-м блокпосту под Луганском, еще в октябре. Уральцы Батя и Пресли погибли, Ангелу оторвало ногу, у пулеметчика Беса лопнули барабанные перепонки.

Я захожу в здание ростовского вокзала и вижу, как высокий худой Бес в расстегнутой камуфляжной куртке, с татуировкой на голой груди крадется вдоль стены, приседая и уворачиваясь от невидимых пуль, — так, как если бы из-за стены в любой момент мог выскочить враг. Саперная лопатка в одной руке, поблескивающий под браслетом нож на запястье другой, пластика крадущейся кошки, лицо потерянного ребенка.

Екатеринбургские добровольцы возвращаются из Донбасса домой.

Отъезд Уральского добровольческого корпуса на войну был триумфальным: 11 марта у вокзала Екатеринбурга около пятидесяти человек в камуфляже исполнили «обряд ратания», торжественно получили удостоверения «Путевки добровольцев» и благословение отца Владимира Зайцева («Молюсь, чтобы Господь укрепил ваши сердца, чтобы вы били фашистскую мразь»). Отъезд показали все местные телеканалы, после чего лица и фамилии нескольких добровольцев попали в украинский список террористов, остальные получили истерику от домашних (почти все говорили семьям, что едут на заработки на север) — и все испугались, что не доедут до Луганска живыми.

Возвращение домой было тихим. Несколько человек уехали из Луганска быстро и по одному, 20 ровно через месяц приехали в Ростов: без телекамер, журналистов, войны и денег. Еще несколько остались в Донбассе, потому что не нашли три тысячи на обратный билет.

Екатеринбург с помпой отправил 50 добровольцев в Донбасс во время перемирия. Фоторепортаж

Больше всего зрителей отъезда поразило, что отряд отправился в Луганск посреди недавно объявленного перемирия.

— Перемирие? О чем вы? — с командиром роты, председателем Свердловского фонда ветеранов спецназа, атаманом Исетского казачьего войска 59-летним Владимиром Ефимовым (позывной — «Батя», то есть еще один Батя) мы сидим в военном зале вокзала Ростова. 19 добровольцев (все, кто отправляются этой ночью обратно домой) разбрелись по городу. Только Бес кружит у входа, приседая и вытягивая руки с невидимым автоматом, — Ефимов хотел отвлечь его и дал команду охранять зал.

— …Мир наступает в результате победы, а не перемирия. Оно быстро закончится. Украина — вы ж понимаете — всего лишь орудие в руках Запада. В Донецке уже серьезно работает артиллерия. Конечно, все, что сейчас творится, — это тритатушки. Но скоро будет большой тагодум.

— Что будет?..

— Большой тагодум. Помните «Пятый элемент»? Там девушка говорит: «Тагодум!» — то есть взрыв.

Командировкой в Луганскую область командир недоволен: «Там правят полевые командиры, удельные бароны. Они все подсаживаются на какой-то ресурс: один супермаркет прихватил, другой что-то еще… И все отжимают, отжимают… Там почему так плохо дела идут? Потому что они не воюют. Они накапливают ресурсы. Я не чувствую их патриотического подъема».

— Вы читали Андрея Круза — «Эпоха мертвых»? — спрашивает Батя. — Жуткое чтиво! Там почти всех людей уничтожил вирус, сделал зомби. Те, кто живет, отбиваются от чудовищ. Так вот мир, где осталось 5% людей, это Луганск. Ополченцы — зомби, которые питаются за счет остатков жизни. Натуральные звери, никого не жалеют, занимаются отжимом, на нас смотреть не хотят. Даже собаки — и те от нас отворачиваются. Народу в городах нету, машин не видно, серость, настороженные взгляды. Отношение — как к оккупантам. Особенно на той территории, которая освободилась после Дебальцева. В общем, вокруг зомби, живем в тюрьме, питание мерзопакостнейшее, кругом темная энергия… Какая-то зона зла. Только из Дебальцева выехали, смотрю — светлее стало. Люди идут, при виде нас улыбаются, приветствуют.

Впрочем, по словам Ефимова, все время командировки уральские добровольцы вели «работу по сближению с населением»:

— Разнесли там несколько тонн конфет. Представляете, идет оперативное патрулирование, люди с автоматами, с пулеметами, обвешанные лентами… И несут конфеты. Как Деды Морозы. Заходят в школы: «Здравствуйте, мы хотим провести лекции по антиминной подготовке». Рассказываем, как себя вести, чтобы не взорваться, а потом говорим: вот, от детей Урала мы вам конфетки передаем.

В военном зале понемногу собираются остальные члены отряда.

— Слушай. У нас в отряде есть Рус. В него стрелял танк. Реально, — вклинивается доброволец Тор.

— Тор! Некорректно перебивать разговор! — возмущается Ефимов. — Эй, Бес, тут менты жесткие. Увидят тебя с лопатой…

— Да на <…> они пошли! — злобно выпаливает Бес. — Меня уже шмонали. Раньше все были только за: идите… <долбаните> укропов. А сейчас…

— А сейчас менты ненавидят нас, что мы воюем вместо них. Все, Бес, иди, неси службу…

Бес выходит. Из-за стеклянных дверей видно, как он осматривается, приседает, плашмя падает на землю, вскакивает, взмахивает лопатой… Со стороны похоже на танец, но прохожие, кажется, не способны его оценить.

В отряде Алексея Мозгового (командующего бригадой «Призрак», лидера «Народного ополчения Луганской области») добровольцев встретили нерадостно. Удостоверения ополченцев уральцы не получили. Оружие выдавали только на время дежурства — добровольцы подозревают, что Мозговой боялся вооружать посторонних и не очень лояльных людей. Уральцы наловчились не сдавать автоматы после дежурства, но когда стволов оказывалось на руках слишком много, бойцы Мозгового врывались в отряд и разоружали. Если верить рассказам парней, так было трижды, один раз возвращать оружие люди Мозгового пришли с гранатометом.

Жить уральцев отправили в бывшую тюрьму в селе Комиссаровка рядом с Дебальцевом.

— Дом разбитый-разбомбленный, мусора по колено, ни окон, ни дверей, — вспоминают добровольцы. — Бросили: заселяйтесь.

Войны не было. Работа заключалась в охране складов, отжатых у кого-нибудь зданий и дежурствах на блокпостах.

— Мы сменили местный коммунистический батальон, — вспоминает Рус. — Они говорят: у нас все заминировано, вокруг везде снайпера, у нас каждый день война. Мы думаем: ну, ладно. Первую ночь сидим — все тихо. Удивились, облазили все соседние посадки, ни одной снайперской лежки не обнаружили. Ну, растяжки есть, мины есть. А войны — нет. Единственное — казачки нам устроили, из «Града» долбанули.

— Их казачки?

— Наши. Пьяные были. А так все нормально.

— Бес, — вмешивается Тор, — скажи журналисту, для чего ты пошел на войну?

— Я пошел… — Бес сидит в военном зале: большой, нескладный, раскачивается, смотрит куда-то вперед. — Потому что не мог смотреть, как бандеровцы убивают детей и стариков, как насилуют женщин, распяли ребенка…

(После показанного 12 июля фейкового сюжета Первого канала о якобы распятом на доске объявлений в Славянске маленьком сыне ополченца поток солдат-добровольцев из России резко вырос, несмотря на то, что сюжет многократно опровергли и Первый канал признал, что у журналистов нет доказательств описанной в сюжете истории — Е.Р.).

— Есть перемирие, нет — они в любом случае идут, босяки такие вот, горемыки, — Ефимов кивает на Беса. — Этот процесс невозможно остановить.

В последний день перед отъездом уральцы переехали в Донецк в отряд Захарченко. Там условия для добровольцев оказались лучше: «двухместные номера с горячей водой, приличная столовая». Денег добровольцы не получали (об этом говорили мне все, и я верю их словам), хотя некоторые и подумывали устроиться на работу в милицию или военные структуры на Донбассе. Правда, Ефимов предупреждал, что тогда придется забыть дорогу домой: 359 статья УК («Наемничество»).

В субботу в отряде состоялся совет, на котором половина отряда решила ехать домой, половина — остаться в Донецке. Кто-то выбрал служить еще, остальные просто не нашли три тысячи на обратный билет.

Плацкарт в Ростов добровольцам оплатил екатеринбургский олигарх. Обратно пришлось ехать на свои. Дело в том, что на пресс-конференции перед отправкой Ефимов публично поблагодарил его в числе спонсоров: «Ну, легкий такой пиар. Многие обрадовались, а этот озлобился».

В зал заходит полицейский, бурчит с порога:

— Командир, успокойте бойца. У нас тут камеры снимают, а ваш уже снайперов по крышам ищет.

— Тор! Отключи Беса на фиг на четыре часа. Клоун, блин, — привычно ворчит Ефимов.

Через десять минут в зале ожидания крадутся и прячутся в засаде уже двое: Бес и Тор.

23.57. Ростов

Ждем посадки. Ночь тихая, теплая, совсем южная. Добровольцы расстегнули камуфляжные куртки, сбросили рюкзаки на платформу.

— Жена соскучилась, дочка двухлетняя после прошлой командировки меня не узнала, месяц не видела. — Доброволец Рус достает из бумажника фотографии веселого ребенка и красивой, совсем юной девушки с запрокинутым смеющимся лицом и длинными волосами. Вдоль вокзала кошачьей походкой крадутся Бес и Тор. «…Я вернусь, вы не бойтесь, я вам всем еще надоем», — прощается Метис, который решил остаться в Донбассе.

Поезд медленно подъезжает к перрону, добровольцы подхватывают вещи, Рус вскидывает на спину и живот по огромному рюкзаку, берет в руки сумку, в которой носит походный алтарь: Рус — кришнаит.

Отряд идет по платформе: расстегнутые камуфляжные куртки, тельняшки, запах пота, металла, табака, земли… Прохожие отводят глаза, проводники смотрят в сторону, полицейские застывают. Дух близкой войны повисает в воздухе, но и теперь все вокруг делают вид, что ее нет.

Понедельник, 10.29. Россошь — Лиски

На войну Мурзилка (как он представляется, режиссер-документалист) ездил в третий раз, а до того снимал воспоминания ветеранов Уральского добровольческого танкового корпуса.

— Я как узнал, что новый уральский корпус создается, у меня аж мурашки по коже, — вспоминает Мурзилка. — Через интернет нашел этих ребят, сказал, что мне интересны традиции добровольчества… Они говорят: «И вы нам подскажите про традиции. Мы многого не знаем, и опыт у нас не такой…»

В общем, взяли замполитом.

В Новороссии Мурзилке понравилось. За первую, еще сентябрьскую, командировку он снял целую фотовыставку, которую сейчас показывают одновременно в Екатеринбурге и Луганске.

— Луганск — это край яблок, — мечтательно вспоминает он. — Я фотографировал их везде! И сразу же и съедал. Нас разместили в старом пороховом заводе. Там в ящиках пульки без гильз лежали. Я поставил туда яблоко, и представляешь: ржавые пульки — и сочное, спелое яблоко. Получился концептуальный кадр, утверждающий жизнь.

Дома в Екатеринбурге Мурзилку ждет незаконченная работа, два фотоальбома «Зов Аркаима». Один — с фотографиями пейзажей древнего поселения, второй — «скандальный в стиле ню»: с девушками на его древних камнях.

Мурзилка лезет в рюкзак, вместе с наклейками «ДНР» вытряхивает календарики с голыми девушками. Мимо проходит 21-летний доброволец Тесак, подсаживается, видит календарик (голая девушка и Мурзилка в косоворотке, стоя рядом, пронзительно смотрят вдаль), краснеет: «Ты че, разве можно такое девушке показывать?!» — сгребает календарики со стола, уходит.

Поезд, не сбавляя хода, проносится мимо станции. За окном виднеются несколько изб, стадо коров, постамент с танком, по которому ползает маленькая девочка в розовом платье.

Мурзилка молча провожает танк взглядом.

— Хорошая машинка, — уважительно говорит он.

12.35. Лиски — Бобров

Казах напился незаметно. Вроде утром был еще трезв, молчалив и сосредоточен, но, как проехали Лиски, стал заговаривать со всеми, слонялся по вагонам, улыбался расслабленно, обижался, если шпыняли: «Ну я же нормальный, нет? Я потом лягу, просплюсь…»

Воевать Казах поехал вслед за Бесом: «Мы с детства дружим. Решил, присмотрю хоть за ним». Вообще у 36-летнего Казаха «все есть»: квартира, машина, деньги, небольшой бизнес, мама, жена…

Болезненно худой, с белесыми волосами, узкими скулами и огромными глазами, Казах достает удостоверение ополченца, паспорт, с фотографии которого смотрит совсем другой, круглолицый жизнерадостный человек. В Луганске после четырех дней в бронежилете на холодном блокпосту он подхватил воспаление легких, почти весь месяц провел в больнице: «Надеялся — всё. Я умереть ехал, понимаешь? Умереть».

Казах достает из паспорта фотографию светловолосой женщины, показывает с гордостью: «Это не жена, нет. Бывает так: любишь одну — а живешь с другой. Я с обеими три с половиной года уже. Не могу больше, думал смерть принять. А как я уехал — любовница меня из жизни вычеркнула, «ВКонтакте» удалила. А жена ждет. Любит. Я решил с женой остаться, буду ребенка делать, я уже решил. Не люблю — так стану любить». Силой сует мне наушник айфона, ставит песню «Поломанные» («Если бы мы знали, как расстаться, / Тогда наверняка бы не пришлось умирать однажды. / Не довелось бы драться за каждый брошенный вслед взгляд / Да только этому научат навряд»), закрывает лицо руками.

19.31. Балашов

Темнеет, за окном — одинаковый лес с проплешинами деревень. Смотрим фотографии на мобильниках: танк с надписью «Призрак», групповое фото на фоне копии знамени Идрицкой дивизии, селфи с автоматами, сердечко и имя «Алина», выложенное патронами на полу (открытка жене); видео: оставшийся в Донецке доброволец читает Пушкина наизусть…

…От скуки битый час режемся в «дурака»: Ероха, Старый, Олеся из Нефтекамска и я. Олеся представляется дизайнером: «Хотя вообще-то я ногтевик. Маникюр, нейл-арт делаю, такое все». Красивая, застенчиво смеется, стреляет глазами. Когда парни выходят покурить, спрашивает: «Ребята вроде военные?»

— Ребята — добровольцы с Донбасса. Служили под Луганском в отряде Мозгового, едут с войны домой.

Олеся вздрагивает, отодвигается в угол койки.

— Они… воевали?

На лице испуг, изумление, недоверие — все сразу. Виснет пауза, Олеся понимает, что надо что-то сказать.

— Это ж сколько… смелости надо… — выдыхает она.

21.02. Аркадак — Пенза

С верхней полки слезает Чиж. Строгое молодое лицо, застегнутая до самого ворота камуфляжная куртка.

Чижу всего 26 (младше в отряде только Тесак), он окончил духовное училище, очень религиозен, не играет в карты, не пьет. Имя Чижа Иосиф. «В честь Бродского или Сталина?» — шучу я. «В честь деда. А Бродского я не люблю. Вот Тютчев — хороший поэт».

Отправить Чижа на войну попросила мама. «Приходит: возьмите его! Я вообще в шоке был, — вспоминает Ефимов. – Он даже в армии не служил, куда мне его? А он купил билет в соседний вагон, пришел, говорит: возьмите меня или я буду за вами бежать». В Луганске, говорит, Чиж проявил себя хорошо.

…В Ртищеве выходим на полутемный перрон. Парни покупают пиво, Чиж — шоколадку.

— Скажи, ты — верующий. Почему ты идешь на войну? Убийство же — грех.

— Война и убийство врага — не грех. Особенно если исполняешь приказ. — Иосиф, кажется, объясняет все это в сотый раз. — Если ты фашист и убиваешь по воле души — ты грешник. Если следуешь приказу — это не грех. Даже если война неправая. Александр Невский был воин, а теперь — святой.

— Ты представляешь, что ты кого-то убьешь? Думал, как это изменит тебя?

Иосиф морщится, думает, смотрит куда-то вперед.

— Я думаю, нормально все будет, — уверенно говорит он.

Вторник, 11.21. Канаш — Зеленодольск

Владимир Ефимов хочет, чтобы его звали Батей, но после истории с телекамерами добровольцы Батю иногда за глаза зовут Борода.

Бороду он отпустил после Крыма и обещает сбрить только после «парада Победы в Киеве 9 Мая»: «В этом году не успели, ну, ничего, в следующем». Батя говорит, что воевал во всех локальных войнах, начиная с Афганистана, с удовольствием рассуждает о превосходстве староверства над православием, законах кармы, месте евреев в обществе («Надеюсь, вы не из них? В прессе очень много представителей этого народа. Его везде слишком много»), понизив голос, сообщает, что видел фотографии Путина в кипе, и говорит, что считает себя националистом, а не нацистом: «Я русский. И горжусь, что принадлежу к этому богоподобному племени богоподобных людей».

Людей на Донбасс он отбирал сам. Вообще-то, по словам Ефимова, уральцы стали ездить туда еще с лета, незаметно, группами по 10—15 человек. Но в феврале желающих воевать стало так много, что пришлось снять целый вагон. По словам Бати, 50 добровольцев отобрали из почти двух сотен желающих. 70% из них уже воевали, некоторые были в Донбассе раньше. «Хотя есть у нас и мальчишки молодые, необстрелянные: ехали стать мужчиной, мужские качества проявить, самоутвердиться… Я считаю, это нормально. Конечно, с кем-то мы не угадали, иногда некого было выбрать… Ну, как у нас, старых солдат, говорят: за неимением горничной имеют конюха».

Анкеты добровольцев Батя собирал через интернет и, по его словам, отправлял в ФСБ: «Проверить, нет ли алиментщиков, находящихся в розыске, имеющих задолженность по налогам, состоящих в криминальной группировке. Трех человек задержали! Один с Харькова, другой с Днепропетровска, третий еще вчера в Киеве был — «Правый сектор»! С ними уже занимаются, проверяют».

В июне Ефимов обратился с письмом к полпреду президента в Уральском федеральном округе Игорю Холманских, в котором писал, что события на Украине «наполняют гневом и негодованием сердца Ветеранов, опытных, обстрелянных военных-профессионалов, готовых бросить все дела и отбыть на Донбасс с целью оказания интернациональной помощи восставшему Народу», который «стоит на переднем крае вынужденной обороны от Империалистической экспансии США и их сателлитов в Европе!». И от имени ветеранов просил полпреда «стать застрельщиком формирования Уральской Добровольческой бригады».

Ответ пришел лаконичный: «Мы с уважением относимся к Вашей активной гражданской позиции и разделяем обеспокоенность ситуацией», но эти вопросы «не входят в компетенцию полномочного представителя».

С тех пор отряд рассчитывает только на деньги спонсоров. Но экономическая ситуация ухудшилась, и, жалуется Ефимов, их «пламенный порыв начинает стихать».

Если бы, фантазирует Батя, государство поддержало добровольческое движение, можно было бы сделать целый учебный центр: «провести переквалификацию, посмотреть, что кто умеет. Можно было бы учить пулеметчиков, операторов ПЗРК, снайперов, минеров, подрывников…. И уже готовых, обстрелянных, отправлять в Донбасс с направлением «для восстановления народного хозяйства республики».

— Если появится целый учебный комплекс, — говорю я, — «восстанавливать народное хозяйство республики» Россия будет до Киева.

— Ну что вы! – благодушно улыбается Батя. — Даже до Львова.

Пока Батя еще был под Луганском, в Екатеринбурге уже была подготовлена к отправке следующая группа добровольцев — 40 человек. Проверять их Батя собирается строже. «Буду анкетировать, прокачивать… Требовать справки от психиатра, нарколога. А то надоели мне эти алкаши…»

— Моя задача сделать добровольческое движение чистым, светлым, белым, — рассуждает Ефимов. — Я слегка подпиарил, что мы по жизни белогвардейцы, монархисты. Собрал команду и решил показать лучшую сторону добровольческого движения. Что это святые люди, жертвующие своим здоровьем, своей жизнью. Чисто добровольческое движение. За Русь единую. За СССР: Союз свободных славянских республик. Любо, да?

Батя включает планшет, показывает фото: селфи у танка, ползающая по полу внучка, теплица с рассадой, новенький АКМ, снова внучка…

— Смотрите, какая игрушка. Мой сосед купил. — Батя нажимает на лапу стоящего на столе плюшевого кота Базилио.

«Для кого твои глазки горят? Для кого твое сердце стучит?..» — поет игрушка, раскачиваясь и дрыгая лапами. Смеется Батя, стучат колеса, проносится за окнами Волга.

— Наши, русские места, — благодушно говорит атаман. — Домой хочу… Дача. Березовый сок уже пошел…

14.03. Казань — Агрыз

Тор — внешностью и темпераментом вылитый гном Гимли из «Властелина колец». Запил еще на вокзале, на второй день протрезвел, был грустно-похмелен, спорил с проводниками из-за алкоголя (пить в поездах теперь запрещено).

Тору 48, всю жизнь в спецназе — Афганистан, Карабах, Чечня. В Донбасс поехал в отпуск, сразу после возвращения уезжает в командировку на Северный Кавказ, после нее — опять на Донбасс.

Рассказывает про зачистки («Окружаешь, берешь, ну и все»), 500 своих парашютных прыжков, альпинизм («Горы — это вообще класс. Поднимаешься, смотришь, и такое ощущение, что ты уже умер. Ниче тебе не надо. Вот эти деньги, женщины… Там это не интересно»). Зовет на Донбасс: «Сама посмотришь, постреляешь из автомата, убьешь кого-нибудь, настоящим журналистом станешь».

Вспоминает про своего ребенка:

— Мальчик?

— Конечно. Сын. 13 уже.

— В армию отправите? Воевать?

— Конечно. Но он у меня вообще другой. Он электрик. Я говорю: ты кем будешь в жизни? «Я электрик».

Появляется проводник, требует убрать со стола пиво: «Сейчас начальник поезда здесь пройдет. Я что тебе сказал? Я тебе мальчик, что ли?» Уходит.

Тор долго сидит, не двигаясь.

— Мне 48 лет, — говорит он. — И я сейчас должен идти в туалет и прятаться. У себя на родине.

Думает. Молчит.

— С одной стороны, конечно, закон. С другой: а зачем оно все вообще надо?.. Вот так жизнь мимо тебя и проходит…

Мимо, стуча каблуками, действительно проносится начальница поезда. Видит на столе пивные банки, разворачивается, начинает истерично орать.

Тор смотрит на нее исподлобья, ладонь замерла рядом с банкой. Я мысленно взвешиваю тяжесть ладони, количество выпитого, количество пройденных войн и толщину шеи начальницы.

— Да уберем мы, — тихо говорит Тор.

20.27. Сарапул — Чернушка

Поговорить с Русом я хотела еще с Ростова. Лидер, за которым ехала большая часть отряда, опытный военный, с мая трижды бывший в Луганске, невозмутимый в любых ситуациях кришнаит, он воевал в Таджикистане и Чечне, почти потерял слух от минометов (уральцы рассказывали, как осенью он устанавливал минометы — выключив слуховой аппарат, в полной тишине посреди идущего боя, не поднимая глаз на падающие снаряды); в отряде держался особняком и еще на вокзале снял слуховой аппарат, сославшись на севшую батарею. «Устал от общения», — уважительно объяснили добровольцы.

…В плацкарте уже притушили верхний свет, мы с Русом сидим в полутьме на соседних койках. Рус говорит о четырех кастах, образе бога, бардаке в отряде Мозгового, долге воина, видах минометов, жизни по карме, откатах в Луганске и о том, что перемирие ненадолго: «Подсохнут поля, пройдет бронетехника — начнутся бои. Будет новое кольцо. Я даже скажу вам, где: под станицей Луганской. Следующий — Мариуполь. Поймите, ЛНР и ДНР нежизнеспособны сейчас в экономическом плане. Укропов нужно отодвигать до Днепра».

— Я не воюю за Донбасс, я воюю против Запада, — говорит Рус. — Я прекрасно понимаю, что наша страна начала подниматься с беспредела 90-х. На Западе это многим не нравится, и они не успокоятся, пока не опустят нас назад до скотского состояния. Донбасс мне, честно скажу, по барабану. Я воюю за Урал, за Сибирь, за Кавказ, за своего ребенка и свою жену. Россия — ведическая цивилизация. Западная цивилизация — демоническая.

Спрашиваю, что заставляет добровольцев идти на войну.

— Кого-то достала эта серая бытовуха, кто-то хочет развеяться, у кого-то в семье не все в порядке. Моя первая мотивация — боевой опыт. Я считаю, это не последняя моя война. Россия вступила в период, когда надо ее защищать. Мы еще будем воевать с Западом по-серьезному, поверьте мне. При мне развалился Советский Союз. Я тогда служил в Средней Азии и видел своими глазами, сколько крови пролилось. Я не хочу повторения.

— Но вы сами убивали на Украине людей.

— По моей религии я никого не убиваю. Сознание принадлежит душе. Тело — лишь оболочка. Если телу надлежит погибнуть от пули или снаряда другого тела, это его карма, его судьба. Я не считаю себя убийцей, я — лишь отточенное орудие Всевышнего.

— Вы не боитесь смерти?

— Инстинкты работают, мое тело скрывается от пуль, от снарядов. Но осознанно я понимаю, что убить меня нельзя, я лишь получу новое тело.

В купе слева ворочается во сне ребенок, справа играют, приглушенно матерясь, в карты, голос Руса звучит тихо и совсем без эмоций.

— Меня не пугает смерть, — говорит он. Свет в вагоне театрально гаснет, и из полной тьмы доносится: — Меня волнует неисполнение долга.

00.15. Красноуфимск

Похолодало, на станции пахнет мазутом и дымом, еще пара часов — и начнется Урал. Добровольцы переоделись в гражданское: шлепанцы, треники, растянутые майки — все как у всех. Запах войны тоже пропал, растворился где-то, не доезжая Поволжья, остался пот, перегар, колбасный поездной дух.

Курим на темной платформе, молчим.

— А на Украине звезды-то ярче… — Старый с шумом втягивает дым, морщится, смотрит на небо. — Хотя, наверное, там просто электричества нет.

Ростов-на-Дону — Екатеринбург