Тьма, всполохи света в глубине огромной вахтанговской сцены, голубые луны фонарей (как и было сказано), копоть и живой огонь «буржуек», грохот тяжелого рока вместо шторма и обстрела.

Человек-Бронепоезд, подволакивая ногу, как после ранения, идет через сцену с пронзительным свистом. Человек-Инсект, убедительно суча лапками, зазывает ставить на фаворита тараканьих бегов. Дева Смерть в белом кринолине скользит, точно выпорхнула из мариинского императорского блаженной памяти кордебалета. Ведет за руку генерала Хлудова.

И клочки алого на сукне шинелей… и фортепьяно, крашенные серым корабельным суриком, похожие на бетонные блоки советских домов и тюрем. И осколки пьесы, глухо произнесенные из-за кулис, словно тут суфлируют семиметровые демоны Гражданской войны, ее бесстрастные – за давностью лет - хронисты: «Ну был штаб, как не быть. Только он весь вышел…», «В Петербурге такие условия жизни, при которых я работать не могу», «Георгий-то Победоносец смеется!», «Да ниспошлет нам всем Господь разума и сил пережить российское лихолетие!», «Вот и сидим на табуретах, как попугаи», «Вешал бы кто, ваше превосходительство?», «Карту мне! Свети, Крапилин! Все заперто! Гроб!», «Это тиф…», «Сударыня, вам бежать надо…»

Юрий Бутусов следует указаниям автора: у Булгакова «Бег» и определен как «пьеса в восьми снах». Режиссер комментирует: «И не надо искать основу для постановки пьесы в событиях реальной жизни – это тупиковый путь, сужающий поиск и тему.

«Бег» для меня – это состояние человека, проснувшегося после сна, в котором его преследовал кошмар, видения… а утром ты обретаешь покой… Ты один, очень тихо, в соседней комнате спят родные,.. все хорошо,.. и ты спокоен и счастлив…».

Как тут у нас с покоем и счастьем, - вопрос (и, главное, ответ) в каждом домохозяйстве свой. Но несомненно: Бутусову удалось «вытряхнуть» булгаковскую пьесу из жесткой локализации времени и места: Крым, ноябрь 1920 года, уход Добровольческой армии генерала Врангеля. Удалось расширить, размыть сюжет, снять мемориальность темы. И то сказать: 95 лет прошло.

Гражданская война тут снится – не столько даже персонажам, сколько зрительному залу. В этом лихорадочном, сбивчивом, с погонями и всполохами сне она теряет стройность хроник, обретает крайнюю меру приближения: муку живого теплокровного существа под обстрелом и в тифу.

С этого «Бег»-2015 и начинается: сцена перекрыта железным занавесом, у рампы, скорчившись, сидит Серафима (Екатерина Крамзина). Ее колотит крупной дрожью, стакан с водой выпадает из рук. Шинели навалены поверх измученного тела… копоть, мороз, вокзал… жар под сорок.

Словно с людей 1910-х, не мысливших себя без свода норм, приличий, привычек, – содраны корсеты, все слои батиста и полотна, сюртучного сукна и файдешина. Осталась страдающая тварь на грани жизни и смерти. И это, кажется, близко к подлинной правде о Гражданской войне.

Бутусов размывает фабулу и эпоху. Герои читают стихи Володина и Бродского – и «Романс князя Мышкина» отлично ложится на сюжет «Бега»: «…Приезжать на Родину для смерти, Умирать на Родине со страстью. Умираешь, ну и Бог с тобою… Привыкать на Родине к убийству».(Ведь сюжет все-таки историчен: и мы понимаем, что лирические возвращенцы, приват-доцент Голубков и его Серафима, вряд ли переживут расстрельно-лагерную волну 1920-х-1930-х. А уж если чудом переживут, - привыкать на Родине к убийству им придется несомненно). Вместе с тенью Бродского в спектакль входит тема эмиграции 1970-х. А константинопольские сцены «Бега» решены с явным отсылом к уличным рынкам и музыке в подземных переходах начала 1990-х.

Долговязый Голубков (Сергей Епишев) в отрепьях фрака зазывает публику раешным стихом, с неуловимой и точной смесью интонации дешевого телешоу и оцепеневшего в бессилии сарказма: «Господа и дамы! Ловите момент! Перед вами потомственный петроградский интеллигент! Помните, что сделали вам красиво – Сергей Голубков и его спутница Сима!»

Серафиму, растерявшую петербургский декор бель эпок, худую, похожую на уличного мальчишку, - Голубков возит по улицам на тележке, в незабвенной клетчатой сумке «челнока».

В прежних постановках «Бега» центром обычно оказывался генерал Хлудов. Так было в театре Сатиры 1970-х, где Хлудова замечательно играл Анатолий Папанов. Так – в постановке Елены Невежиной в «Табакерке», лет пятнадцать назад (там генерала на разрыв аорты играл Андрей Смоляков). Вахтанговский Хлудов (Виктор Добронравов), фигура полуфантастическая в Константинополе еще и скрюченная парезом или ранением. Почти гном, иероглиф страшного сна – он в наибольшей мере принадлежит истории. Но «Бег» Бутусова – не о нем. А о вечных русских типажах, переживших Гражданскую войну.

Все налицо, все знакомы. Петербургский приват-доцент, восклицающий: «Я хочу жить там, где я хочу жить!». (То есть – дома). Его верная спутница. Оторва Люська, твердо знающая, что голодать она не согласна. Растерянный в вихре Гран-базара или свободного рынка Чарнота (Артур Иванов). Парамон Ильич Корзухин (Валерий Ушаков), казнокрад и спекулянт, выходящий с прибылью из всех штормов, гибкий, гуттаперчевый, сочно восклицающий: «В Париж! И будьте вы все прокляты ныне, и присно, и вовеки веков!» (Сегодня ехал бы в Лондон, но велика ль разница?).

«Бег» Юрия Бутусова – спектакль не о Гражданской, а, скорее, о вечном русском вопросе: ехать или нет? Любой выбор экзистенциален. От любого неуловимо пахнет обреченностью. И белая Дева-Смерть тихо проходит по сцене меж живых. Никого не метит, но всех задевает подолом.

Премьера открыла фестиваль «Черешневый лес». Но четырехчасовой спектакль, отчасти затянутый, трудный для зрителя в начале, сильно действующий на зал в финале - не фестивальный проект, а премьера вахтанговцев. Конечно, «Бег» входит в репертуар.

И в известном смысле – перекликается в нем «Евгением Онегиным» Римаса Туминаса. С музыкальной темой «Онегина»: нежная, бисерная, предназначенная для обучения детей фортепианам «Старинная французская песенка» Чайковского – и вариации Фаустаса Латенаса на ее мелодию, грозный стон, шторм, буран, беда… Но мелодия вырастает в масштабе, крепнет.

«Онегин» и «Бег» рифмуются. Они – о начале и конце золотого века. И об уцелевших, впитавших опыт парадиза и конца света. Жалки они рядом с предками? Или полны новой силы, опыта выживания, упрямства остаться тут?

Нет ответа. Но не спешите с отрицанием.