Окончание. Начало в № 37

Жизнь после смерти

Перетрудившись в Калинине (лично поучаствовав в расстреле более 6 тысяч польских военнопленных), Блохин с 20 июня взял на полтора месяца отпуск и на службе появился только 6 августа 1940-го. Скорее всего, еще до ухода в отпуск он подготовил и подал на утверждение для поощрения список работников УНКВД по Калининской области, принимавших участие в расстрелах. Аналогичные списки были подготовлены и на работников УНКВД по Смоленской и Харьковской областям и на работников центрального аппарата НКВД, выезжавших в эти области для участия в проведении расстрелов польских военнопленных.

Вот тут-то и дала о себе знать памятливость Богдана Кобулова. Он никогда и ничего не забывал. Вот что об этом поведал в 1991-м Токарев:

«Я встретил в коридоре как-то Блохина, вскоре после того, как была закончена «работа», — я тоже стал называть это «работой». Встретил в коридоре НКВД, он говорит: «Что против Вас имеет Кобулов? Я, — говорит, решил и Вас в список для поощрения записать, поскольку Вы же все-таки начальник управления. Он, — говорит, взял, собственноручно вычеркнул». И далее Токарев сказал важнейшую вещь! Он указал на существование списка для поощрения всех, кто участвовал в расстрелах: «И вы найдете наверняка в финотделе, в архивах финотдела список людей, награжденных месячным окладом за участие в этой операции. Фамилии Токарева вы там не найдете, не найдете. Я был рад тому, что я не получил сребреников…»

И здесь Токарев был совершенно точен и прав. Его фамилия в списке награжденных не значилась. Следователи, распутывавшие тогда дело о расстреле польских граждан, еще не знали о существовании этого полного списка расстрельщиков. Но благодаря «наводке» Токарева быстро нашли его в архиве. Уже в июле 1991-го, когда допрашивали участника расстрелов поляков в Харькове — Сыромятникова, ему задавали вопросы о награждении по этому списку.

В списке награжденных приказом НКВД СССР № 001365 от 26 октября 1940 года «за успешное выполнение специальных заданий» удалось вычленить 35 сотрудников УНКВД по Калининской области. Из них более или менее подробные сведения удалось собрать на 31 человека. И в их судьбах есть определенные закономерности. Удивительно, но, в отличие от смоленских расстрельщиков, на них почти не отразилась война. Нет убитых на фронте или пропавших без вести. В годы войны почему-то рано умер надзиратель Алексей Марусев — в 1942-м в Рязани, и непонятно, как его туда занесло. И Дмитрий Орлов — умерший в 1945-м в Калинине. А остальные вполне благополучно продолжали служить.

Своего многолетнего персонального шофера Николая Сухарева Токарев в 1953-м оставил в Казани. Но не забыл. Разве такое забудешь! Много лет спустя, давая показания (в 1991-м) о расстрелах поляков, Токарев отчетливо помнил: «Участвовали в основном в расстрелах шоферы, некоторые надзиратели. Я вот хорошо знаю, мой шофер Сухарев активное участие принимал, потом он застрелился сам. Теперь, значит, Богданов, мой же шофер, тоже принимал участие, но тот только возил уже расстрелянных, вот. А Сухарев в расстрелах принимал участие и мне еще хвалился, что вот он сегодня поработал здорово». Наверное, Токарев не терял связи со своим подчиненным и когда тот в 1964-м ушел из жизни — каким-то образом узнал об этом. Действительно ли Сухарев застрелился из наградного пистолета или Токарев рисует хрестоматийный финал, когда злодей непременно должен пострадать сам?

В сознании Токарева массовый расстрел поляков оставил неизгладимый след. Он и через 50 лет отчетливо воспроизвел впечатление ужаса, который охватил его тогда, в 1940-м, когда Блохин повел его в расстрельное помещение показать, как организована казнь.

Токарев лишь издали оценил все. Он не решился, а скорее не захотел увидеть саму процедуру убийства. В его представлении это то, после чего обеспечены вечные душевные муки. Не случайно он искренне считал, что непосредственно участвовавшие в расстрелах очень плохо кончили: «Зрелище это, видимо, страшное, хотя бы потому, что Рубанов сошел с ума. Павлов — мой первый заместитель — застрелился, теперь, Сухарев, мой шофер, застрелился. Сам Блохин — застрелился».

Тут следует уточнить — это Токарев так полагал. На самом деле нет никаких твердых свидетельств и фактов о самоубийствах Василия Блохина и Василия Павлова. Понятно, что их относительно ранняя смерть была следствием подорванного многолетней ночной службой здоровья. Постоянное напряжение, моральные нагрузки и страх ошибиться и самому попасть в жернова системы — это то, что сопутствовало службе в госбезопасности и на более спокойных должностях, чем те, которые занимали Блохин и Павлов. А вот с Андреем Рубановым и вовсе непонятно. Он дослужился до звания подполковника, по-прежнему работал в должности коменданта — перед выходом на пенсию в 1957-м — в КГБ Татарии. Рубанов дожил до глубокой старости и вполне благополучно трудился и умер в 80 лет. Будучи пенсионером, работал инспектором службы спасения на водах.

Многие свидетели хорошо знали и помнили Рубанова: «Это был сильный мужчина с большими усами, как у Буденного…» Рубанов много пил. По одному из свидетельств, уже в 1950-е годы Рубанов, как обычно выпивши, жаловался соседям, вот, дескать, меня называют пьяницей, а почему никто не спрашивает, отчего я пью? И с горечью сказал: «Господи, сколько людей прошло через мои руки, одних поляков сколько!» Помощник коменданта Рубанова — Александр Зайцев тоже, однажды выпив, вдруг признался своему сыну в том, что участвовал в расстрелах. Не могли они удерживать в себе страшную правду, она рвалась наружу!

Токарев на допросе 20 марта 1991-го назвал своих сотрудников, о ком вспомнил, кто принимал непосредственное участие в расстрелах. Помощник начальника УНКВД Качин, помимо того, что отбирал сотрудников для акции, и сам участвовал. А начальник тюрьмы — Цуканов, по словам Токарева, непосредственно в расстрелах не участвовал, а лишь следил за порядком в тюрьме, в которой на короткое время размещали привозимые партии офицеров из Осташковского лагеря, а с наступлением ночи начинали выводить на расстрел. Как категорично выразился Токарев: «Расстрелы производились шоферами и начальством». Под начальством он имел в виду Блохина и прибывших с ним из Москвы работников «спецгруппы».

Конечно, их было гораздо больше, чем те несколько имен, засевших в памяти Токарева. В списке награжденных 26 октября 1940-го из выявленных: заместитель начальника УНКВД Василий Павлов, помощник начальника УНКВД Тимофей Качин, начальник 1-го спецотдела Михаил Козохотский и его помощник Михаил Лугинин; комендант Андрей Рубанов и дежурные помощники коменданта Василий Белогорлов, Александр Зайцев, начальник автотехнического отдела Михаил Горячев, начальник гаража Николай Сенюшкин, начальник внутренней тюрьмы Алексей Цуканов, а также 7 шоферов и 18 надзирателей УНКВД по Калининской области.

Присматривать, чтоб не болтали

О шофере Калининского УНКВД Владимире Осипове разговор особый. О нем не удалось найти каких-либо сведений. Свидетели помнят о нем как о «многодетном отце» и сильно пившем человеке. В Калинине Осипов жил неподалеку от площади Ленина в доме на улице Урицкого. Вернулся ли изгнанный Токаревым с работы Осипов в Калинин — неясно.

Андрей Рубанов и Николай Сухарев всюду следовали за Токаревым. Сначала работали с ним в Таджикистане, а с 1948-го в Татарии. Токарев освободился от них лишь в 1953-м, отправившись во Владимир. Они же остались дорабатывать до пенсии в Казани, здесь же оба и похоронены.

Большинство участников расстрела поляков в 1940-м так и остались работать и жить в Калинине. Они составили своего рода сообщество — тайный круг. Люди отмеченные, но не выделенные. Ведь наградили их за тот расстрел не орденами и не медалями, не звучными званиями, не каким-либо заметным, выделяющим их среди других знаком. Дали деньги. Дали то, что универсально при расчетах за убийство. И каждый из них знал и помнил каждого, но не выходил из своего круга.

За исключением Рубанова и Сухарева и еще нескольких работников Калининского УНКВД их почти никуда не посылали, переводы на работу в другие области — редкость. Лишь несколько человек, да и то из числа начальства, как Василий Павлов, Тимофей Качин, Михаил Лугинин или людей помельче (Алексей Марусев), но сделавших небольшую карьеру, в итоге оказались вдалеке от Калинина. Остальные выходили на пенсию и доживали незаметно свой век в Калинине. Как будто кто-то сознательно держал их всех вместе, плотно сбивая в группу. Группу — объединенную общим преступлением.

И в Калинине они жили так, что были друг у друга на виду. Бывший дежурный помощник коменданта Василий Белогорлов и начальник 1-го спецотдела Михаил Козохотский жили в одном доме № 18 в Кооперативном переулке. Надзиратели Михаил Лебедев, Арсений Яковлев и дежурный помощник коменданта Александр Зайцев тоже жили в одном доме — по ул. Бебеля, дом 3. И точно так же на улице Мусоргского в доме 23 жили еще два участника расстрела — надзиратели Василий Жильцов и Александр Фадеев. Встречались на службе, встречались на улице, в близлежащем магазине, во дворе дома, где, наверное, дружно «забивали козла» за доминошным столиком.

А порой, завершив службу в «органах», оказывались на работе на одном предприятии. Бывший надзиратель Николай Головинкин трудился с 1949-го токарем, потом станочником Калининского вагоностроительного завода. Может быть, он один из немногих, кто подался в рабочий класс, остальные предпочитали вахтерско-охранную службу. Здесь же на этом заводе стрелком охраны устроился его бывший сослуживец, тоже надзиратель Василий Иванов, правда, проработал недолго, с 1960-го по 1966-й. А то был бы свидетелем триумфа Головинкина. Он в 1971-м за ударный труд был награжден орденом Трудового Красного Знамени. И орден ему вручал в торжественной обстановке 29 апреля 1971-го сам директор завода Владимир Наливайко. Интересно, кто-нибудь из присутствовавших тогда в зале знал или хотя бы догадывался о прошлых заслугах Головинкина на расстрельном поприще.

Награждение Головинкина, о котором писали в областной печати, скорее исключение. Участники расстрела чаще всего занимали скромные должности во вневедомственной охране, либо вели жизнь незаметных пенсионеров. И тихо, один за одним уходили из жизни, унося с собой тайну 1940-го. Лишь изредка газеты напоминали о них. Как, например, опубликованное на последней странице областной газеты скромное извещение: «Новопромышленный райком КПСС г. Калинина с прискорбием извещает о смерти члена КПСС с 1919 г. Козохотского Михаила Андреевича и выражает соболезнование семье». Но что это могло сказать широкой публике? Ничего! Кто в 1965-м знал или помнил Козохотского? Никто, разве что его бывшие сослуживцы. Может быть, они-то и собирались, хороня друг друга, со значением молчали и расходились до следующих похорон.

Не все из расстрельщиков пребывали в почете. Двоих исключили из партии еще в первые послевоенные годы. В 1947-м — Михаила Лебедева и в 1948-м — Михаила Игнатьева. Игнатьев был исключен по самой прозаической причине. Будучи секретарем первичной парторганизации, он присваивал партийные взносы коммунистов. Да, вот такое «крысятничество» в строгих стенах МГБ. А на заседании бюро Калининского обкома ВКП(б) при рассмотрении апелляции было установлено: «Лебедев, исполняя обязанности секретаря парторганизации отдела «В», систематически присваивал партийные взносы с коммунистов, в результате им было присвоено 3386 рублей. Преступные действия свои Лебедев признал. Присвоенная сумма внесена им в сберкассу полностью».

К 1990-му, когда началось расследование «Катынского» преступления, в живых из бывших участников расстрела оставались единицы. Ведь большинству было под 80 и больше лет. В марте 1990-го умер Трофим Якушев, а в мае того же года Иван Мокридин. Уходили последние. Между тем 6 июня 1990-го Калининской областной прокуратурой было начато расследование по факту исчезновения польских военнопленных из Осташковского лагеря в 1940-м. Начался поиск уцелевших свидетелей из числа бывших работников НКВД. В самом начале марта 1991-го следственной группе стало известно о том, что еще жив бывший начальник УНКВД по Калининской области Дмитрий Токарев. К нему отправились для проведения допроса. Токарев на допросе поинтересовался, нашли ли кого-нибудь из калининских пенсионеров НКВД, участвовавших в расстрелах? Ему ответили — ищем.

На основании данных о погашении партийных документов можно утверждать, что в самом конце 1990-го еще были живы в Твери (в июле 1990-го Калинину было возвращено историческое название — Тверь) последние три участника расстрелов 1940-го: бывшие надзиратели Алексей Егоров, Василий Жильцов и Арсений Яковлев. Успели ли их допросить — остается вопросом. Если нет, то это вполне объяснимо позицией, занятой руководством областных управлений КГБ и МВД. Следователи прокуратуры отмечали, что сотрудники КГБ порой демонстрировали свое неприятие и прямо противостояли расследованию дела. И уж тем более не проявляли никакой торопливости в поисках свидетелей из числа пенсионеров органов НКВД—КГБ. А 19 августа 1991-го, окрыленный событиями в Москве начальник УКГБ по Тверской области Виктор Лаконцев вызвал к себе членов следственной группы и в категоричной форме потребовал прекратить эксгумацию в Медном. Антиконституционный путч, за которым стояла верхушка КГБ и армии, бесславно провалился. Уже через несколько дней Лаконцев самолично прибыл в Медное и пытался сгладить ситуацию и спасти лицо**РГАСПИ. Протокол заседания бюро Калининского обкома ВКП(б) № 179 пункт 15 от 19 ноября 1947 г..

Показания Токарева интересны и тем, что позволяют высветить его подсознательное, глубоко спрятанное отношение к произошедшему. То, что он, будучи сотрудником НКВД—МГБ, не только никогда не высказывал, но даже и не допускал до уровня обдумывания, мысленного проговаривания — не ровен час вырвется наружу! Но оно было и таилось. И дело в том, какие именно слова и сравнения проскакивают в показаниях. Описывая казнь поляков в Калинине в 1940-м, Токарев рассказывал, как он искал повод исчезнуть из управления, где у него в подвале по ночам кипела «работа».Уехал на некоторое время, потом просился в обкоме направить на учебу. Как рассказывал Токарев, «возвращаюсь, а «свадьба» все продолжается». И словечко-то какое — «свадьба»! Эмоциональная окраска этого эвфемизма по отношению к ночным зверствам Блохина и его команды — неодобрительная, как отсылка к чему-то скорее неприличному и порочному, к торжеству животных инстинктов.

У каждого был свой кошмар, свое видение, гнетущее душу. Токарев никак не мог забыть совсем молодого польского паренька, из пограничников, всего-то прослужившего полгода. Токарев видел, как его опрашивают в «красном уголке», перед тем как наденут наручники и втолкнут в расстрельную комнату. Не удержался, спросил, сколько ему лет. Тот ответил. И Токареву наказанием, как гвоздь в голову, эта сцена запечатлелась на всю жизнь. «И улыбался так… мальчишка, совсем мальчишка — 18 лет», повторял он на допросе в 1991-м.

От редакции. Книга Никиты Петрова о тех, кто участвовал в расстрелах польских военнопленных в 1940 году, готовится в издательстве «Центра польско-российского диалога и согласия» в Варшаве.