В 1990 году у Мясного Бора поисковики подняли останки воина. Смертный медальон читался: красноярец Михаил Комкин. Разыскали его внука и выяснили, что бабушка Мария умерла год назад и о пропавшем без вести деде мало что рассказывала. Был он больше двух метров ростом, работал на драге и часто получал грамоты. Вот и все. Родили они троих детей. Почему о деде молчали, понятно: к без вести пропавшим бойцам, да еще Второй ударной армии (2-й УА), работники военкоматов и других органов относились необъективно. Это не мой вывод — поисковиков. О том же — многие документальные свидетельства.

Никто из родственников старшины Комкина не был на братских могилах у Мясного Бора.

Сибирским дивизиям, отстоявшим Москву, на 42-м километре Волоколамского шоссе воздвигли мемориал. Красноярским дивизиям, полегшим у Мясного Бора и Спасской Полисти, памятника нет. Зияюще отсутствовали долгие годы и четко расставленные акценты относительно причин их гибели и роли в битве за Ленинград. В спецфонде красноярского ГУ МВД находится около 6 тысяч дел на людей, состоявших в Русской освободительной армии и сосланных после войны на поселение в Красноярский край. Но долгие годы «власовцами» называли всех, кто служил с Власовым во 2-й УА и попал в плен или пропал без вести: дескать, генерал «сдал» свою армию и потом воевал с ней против СССР. Живучесть этого мифа объяснима только его выгодой для режима. Не рассказывать же правды, почему люди шли в РОА и что это были за люди.

Солдат 2-й УА Андрей Мальцев попал в плен, через неделю бежал с несколькими сослуживцами. Добрались до наших. Всех отправили на Колыму на 10 лет. Освободившись, жил с семьей в Ангарске. Погиб странно: кто-то толкнул на остановке под автобус. Лишь с конца 80-х советские и германские историки пытаются отмыть Вторую ударную. Сегодня, правда, это мало кому нужно. К юбилею Победы у нас надувают воздушные розовые танки из Китая — «тигры» и «пантеры» с синими звездами, к ним, само собой, привязывают георгиевские ленточки; пекут торты с похоронками из марципана, Хатынским мемориалом в миниатюре и Волгоградской Родиной-матерью из крема и глазури; веселуха, «праздник к нам приходит». А кости тысяч солдат в новгородских топях и лесах не захоронены и спустя 73 года. И некуда ехать им поклониться. И на заседании комиссии по наименованию и переименованию внутригородских объектов Красноярска — стоит лишь заговорить об установке мемориальных досок в память о сформированных на Енисее дивизиях и бригадах — вновь талдычат: «Не власовская ли это армия?»

В январе 1942-го войска Волховского фронта (ВФ) попытались вклиниться в тыл осадившей Ленинград группы армий «Север». 2-я УА прорвала оборону в районе Мясного Бора. В середине марта немцы перекрыли горловину прорыва. В июне 2-я УА погибла окончательно, Власов сдался 12 июля. С ним была только повариха военторга. Уже в конце июля на политинформациях красноармейцам рассказывали, что Власов сдался вместе с армией.

Виноват ли он в ее гибели? Последние дни, когда армию еще можно было спасти, выведя зимниками, были в марте. Власова направили командовать уже обреченными людьми. Это произошло в конце апреля 42-го, когда командующий ВФ Мерецков вылетел в Москву и доложил в Ставке ВГК, что 2-я УА «совершенно выдохлась» и «если ничего не предпринять, катастрофа неминуема». Мерецкова арестовали по 58-й статье в первые часы с начала войны, и, освобожденный в сентябре 41-го, он, надо полагать, меньше всего хотел снова в Сухановскую тюрьму. Тем не менее решился сказать все как есть. И вина за гибель Второй ударной, управление которой было централизовано, лежит прежде всего на представителях Ставки ВГК Ворошилове и Мехлисе и самом Сталине.

Несколько свидетельств из двух изданий Военно-исторической библиотеки: В.В. Бешанов «Ленинградская оборона», 2005, и «Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов» (под ред. Н.Л. Волковского), 2004.

О январском наступлении. Бывший артиллерист П.П. Дмитриев: «Артподготовка была явно недостаточной. На каждую гаубицу у нас было всего 20 снарядов. Расстреляв их, мы оказались безоружными и не смогли подавить огневые точки противника. Пехота, беззащитная перед ураганным огнем немецкой артиллерии, бьющей с высокого западного берега, полегла на волховском льду густыми черными точками: маскхалатов стрелкам не полагалось».

Бывший минометчик Н.И. Исаков: «Сколько я был в Мясном Бору — земли не видел, всюду трупы наших солдат, убитого немца видел только раз, все ходили смотреть на него, как на диковинку».

Бывший комвзвода 382-й с. д. И.Д. Никонов: «Наступление обычно велось четверо суток. Ночью ползали, проверяли, сколько осталось в живых. Подползешь, пошевелишь — живой или нет? Бывало, человек не убит, а мертвый: замерз. Морозы в январе доходили до 40 градусов. В дни наступления пищи мы не получали. Когда наступление прекращалось, оставшихся в живых отводили на исходные позиции и там кормили. Недоставало всего: продуктов, фуража, боеприпасов. Патронов выдавали по одной-две обоймы (это 10 патронов на одну винтовку!), их тоже добывали у убитых… Перед немецкими позициями все было изрыто снарядами и устлано трупами наших бойцов, раненые пытались ползти через эти трупы и тоже умирали или замерзали. У нас траншей и даже ячеек никаких не было. Забирались в воронки и прятались за трупы. Стали выяснять, сколько у кого бойцов. В одном полку оказалось пять, в нашем — семь человек. Всего на переднем крае осталось 35 штыков. А приказ тот же — наступать!»

Вывод 2-й УА начался 22 мая. В этот период, по воспоминаниям рядового И.И. Беликова, погибла 2-я стрелковая дивизия, пошедшая в штыковую, без артиллерии на германские порядки у Спасской Полисти: «На всем прорыве немецкой обороны — 500 м по фронту — был завал трупов и раненых. По утрам, когда не было бомбардировки, мы занимали оборону на переднем крае. Ночью стаскивали трупы и делали из них настил, чтобы не лежать в болотной воде. Так прошло 10 суток. О нас вроде забыли: не доставляли ни еду, ни боеприпасы. На десятый день встал я рано и пошел поглядеть: не остался ли кто из наших в живых? Меня заметили немцы и орут: «Иван, иди кашу кушать!» А стрелять не стреляли — совсем нас не боялись».

Цитата из книги Бешанова: «Голод заставил — и кирзовые сапоги пошли в дело. Думал ли я когда-нибудь в свои 23 года, что доведется съесть целую лошадь со всей амуницией, уздечкой и гужами?»

Потери в ходе Любанской операции: 403 тысячи убитыми и ранеными. Безвозвратно — 149 838.

Красноярец Александр Шиманович, сын рядового 2-й УА Степана Шимановича, позволил мне опубликовать отцовские письма с фронта. В них нет эпических описаний сражений, героизма, разве только отголосок политинформации, и — тоска, боль одного солдата. Он сгинет без вести летом 1942-го, когда генерал Власов сдастся в плен. Отдавая письма, Александр Степанович сказал: родина до сих пор молчит, что они не предавали — их предали.

Шиманович воевал на Волховском фронте. В 382-й дивизии, потом в 374-й. Это красноярские дивизии. Сначала он числился в составе 59-й армии, потом 2-й УА. Письма Степан Антонович адресовал в село Абан жене Анастасии Антоновне и детям: Валентине, Александру, Павлу, Владимиру.

1941 г. Сентября 1-го дня

Добрый день, дорогая Тюня, посылаю я тебе свое нижайшее почтение и желаю тебе всего хорошего. Еще посылаю свое нижайшее почтение Вале, Шуре, Паше, Вове и желаю всего хорошего и доброго здоровья. Сообщаю я тебе, дорогая Тюня, что я нахожусь в городе Канске в лагерях в чаще. Долго или нет будем здесь, не знаем. Со мной в одном батальоне наши сельчане Сивечев, Туров, Параскунов. Мы с Сивечевым находимся в одной палатке, спим рядом. Обмундирование еще не получали. Ходим в своем. И спим в своем. Письма пока не пиши, потому что еще нет адреса. Еще Валя, Шура, Паша, прошу вас, слушайтесь маму, особенно Шура.

1941 года. Октября 29-го дня

Пишу в 2 часа ночи. Эту ночь я дежурю. Тюня, когда мы 28 числа услыхали, что скоро нас отправят, нас всех как кипятком ошпарили. Знаешь, Тюня, тяжело, неохота потерять жизнь или остаться калекой, иначе мы никак не рассчитываем. Тюня, нам зимнего пока еще не выдали, только шапки-треухи черные, хорошие.

1941 года. Ноября 29-го дня

Дорогая Тюня, это письмо пишу из города Кирова, по-старому Вятка, и последнее письмо писал из города Пермь, он сейчас зовется город Молотов. Зима здесь такая же, как и у нас, если только немного потеплее. Едем уже 10 суток, не знаем, сколько еще проедем, но желаем еще проехать столько же, чтобы дольше не попасть на фронт. Там, говорят, не так хорошо. Едем, Тюня, без курева. Купить негде. Ни спичек, ни табаку. Вина тоже нет за всю дорогу.

Как-нибудь пробивайтесь пока без меня.

1941 года. Декабря 26-го дня

Находимся в 10 километрах от Вологды и сегодня погрузимся в вагоны и поедем дальше, ближе к фронту. Тюня, сильно не беспокойся, что едем к фронту, все ж военная служба такая. Буду находиться в тылу до 5 километров. Возможно, останусь невредим, но там видно будет, что впереди меня встретит. Живу ничего, чувствую себя здоровым и сытым. Зима здесь негодная, если пойдет снег, то становится сыро, одежда становится мокрой. После снега подмораживает, одежда замерзает. Если снять шинель, то она будет стоять вместо бойца.

Как здоровье у вас и как живется? Сколько дают хлеба, как перебиваетесь с дровами, как корова, стельная или нет?..

1942 года. Января 11-го дня

Это письмо я пишу в шалаше возле огонька в лесу, где сидим 4 суток. Скоро пойдем на фронт. Дорогая Тюня, я вам послал столько писем, что сбился со счета, но от тебя не могу дождаться. Пиши почаще — может, какое дойдет.

Сообщаю, что противник отступает, бежит на всех фронтах. Это еще наша часть не вступала в бой.

1942 год. Января 31-го дня

Наша часть находится в бою с 21 числа, но я еще не был. Положение неважное с нашей частью, не знаю, придется вернуться или нет. Тюня, от тебя писем не получаю, тебе пишу часто. Не знаю, как вы живете. Я живу, кормлю вшей, и много, потому что в бане был один раз — как выехал из Канска. Тюня, писать пока больше нечего. Живите пока одни. Как-нибудь перебивайтесь. Я живу неплохо, сыт до горла, но спать приходится мало.

1942 года. Февраля 5-го дня

Пламенный привет, дорогая супруга Тюня, дорогие детки. Ставлю вас в известность, что я жив и здоров, того и вам желаю. Нахожусь я на фронте в Ленинградской области возле города Новгорода — 40 км. От Ленинграда 120 км.

Хотя я пишу, что нахожусь на фронте, но в боях я не участвую со своим батальоном, а нахожусь в тылу — от фронта в 4 км во взводе снабжения. Варим и кормим свой батальон, я — один из ездовых.

Дорогая Тюня, я вам послал писем без счета, но от вас на сегодняшний день не получил ни одного, хотя и остальные бойцы не получали. Примерно неделю тому назад стали получать. Пропиши, как твое здоровье и как здоровье детей, ходит Вовочка или нет? Тюня, если тебе плохо с деньгами, то продай что-нибудь с моей одежи, не жалей, жив буду, наживем. Убили председателя нашей сельхозартели, Калякин абанский тоже погиб. Турова Гошку нашего ранило в ногу пулей. Романчева ранило в левую руку.

Тюня, я тебя в последнее время вижу во сне почти каждую ночь и вижу ребятишек. Больше Вову.

1942 года. Февраля 26-го дня

Пламенный привет, дорогая Тюня и дорогие дети. Спешу уведомить, что ваши письма получил, которое писано 1 февраля, и письмо Шурика, писанное 31 января. Этот день был большой радости, что хотя бы через бумагу, но я с вами поговорил. Тюня, ты спрашиваешь, с кем я нахожусь вместе из абанских. Со мной следующие: Сивечев был со мной в одном взводе снабжения по 17 февраля, а теперь он на передовой. Был Туров Гошка, теперь его нет, он ранен и уехал в госпиталь. Теперь вижу каждый день еще двоих — Колегова, который был кладовщиком леспродторга (спросишь у кого-нибудь, тебе скажут его квартиру), и Шумилова, сродного брата Гошки. А остальные знакомые выбыли, кого ранило, кого убило, кто заболел. Стельмах ранен тяжело в грудь осколком, Разинкевич ноги отморозил, Параскунов заболел, Сухотина Николая убило. Пашин Иван Иванович пропал без вести. Калякин, который работал в заготконторе, умер.

Дорогая Тюня, если мне придется вернуться домой, только с победой, иначе никак, потому что враг мечется, как бешеная собака, некуда деваться, на всех фронтах бьют гадину и во многих местах окружают, что некуда ему кинуться. Так что будьте уверены — враг будет разбит, победа будет за нами, разовьется наше Красное знамя и пойдет спокойная цветущая жизнь.

1942 года. Марта 3-го дня

Получил письмо от Федора. Он пишет, что был ранен осколком в голову, но осколок был бессильный, просек шапку и кожу. Но быстро залечили и опять на фронте в Калининской области.

1942 год. Марта 15-го дня

Пламенный привет. Я еще жив и здоров. С 6 марта взвод снабжения ликвидировали. Я попал в роту связи, это значит — проводим телефонную связь на фронте от штаба полка до батальонов на передовую. Фашистов бьем вовсю. Нет того дня, чтобы на нашем фронте наш полк не убил 10 чел., но когда разобьем, пока не видно конца.

Дополнительно, Тюня, сообщаю, что письмо это отправить не пришлось, потому что не было связи с почтой. Еще сообщаю, что 22 марта в 5 часов вечера Сивечева Д.М. убило во время наступления фашистов. Он был пулеметчиком. Погиб героически. Не отступил ни шагу и так погиб.

1942 года. Мая 9-го дня

Стоим на старом месте. Держим оборону. Противник окружен, его бьют вовсю, так что ему некуда деваться. Только за один день уничтожили 800 человек и забрали много трофеев и пленных… Пропишите, какая у вас пришла весна, как Шурик закончил учебу, пришлите табель. Ничего, Тюня, все это надо пережить — как вам, так и мне. На то война… Если меня аттестуют на небольшого командира, значит, добавят зарплату. Все деньги буду высылать вам.

Местность паршивая, болотистая, сырая. Я из абанских теперь почти один, есть ребята только из Абанского района.

Последнее письмо датировано 24 мая 1942 года. Не все строки можно разобрать; ожидающий повышения в звании до младшего сержанта Степан пишет, что выполняет прежнюю работу «линейного» — устраняет порывы связи, интересуется, как дела с огородом, пошел ли сын Вова или нет.

22 мая начался отвод 2-й УА из «котла»; вечером 24 июня — последняя попытка прорыва при содействии частей 59-й и 52-й армий. Вышли к своим немногие. В те длинные дни 24 и 25 июня в огненном мешке гибли остатки 382-й с. д., где Степан служил раньше, а 374-я с. д., где он на тот момент числился, пыталась помочь выходившим из окружения с внешней стороны узкого коридора.

Полегли идринцы, абанцы, богучанские, канские мужики. Красноярские дивизии — 374-я, 378-я, 382-я. 25 июня погибли мотыгинский Александр Рычков, ротный старшина автоматчиков, канцы Игнатий Аксенов, Иван Азаров, Поликарп Андреев, Алексей Кобяков из Енисейска…

Тюня ждала своего Степана всю оставшуюся жизнь. Жизнь была долгой. «Военный комиссариат города Красноярск-26. 9 апреля 1976 г. № 124. Извещаю Вас с прискорбием, что Ваш муж, рядовой Шиманович Степан Андреевич (писари военного ведомства перепутали отчество солдата. —А. Т.), 1902 года рождения, призван в Советскую Армию Абанским РВК, пропал без вести 25 июня 1942 года. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о назначении пенсии (пособия) и предоставления льгот, установленных законодательством Союза ССР».

Анастасия Антоновна умерла в 1993 году. Детям пришлось учиться уже в зрелые годы. Владимир, младший, — инвалид I группы с детства, семьи у него не было, жил с матерью.

С Александром Степановичем мы познакомились в 2004-м. Он бился за то, чтобы появился памятник красноярским дивизиям, полегшим под Ленинградом, полагая забвение отцов несправедливым — и по отношению к ним, и к их осиротевшим детям, и ко всем нам, так до сих пор и не знающим истинную историю Великой Отечественной. (Ну да, если памятника этим солдатам у нас нет, а Сталину, бросившему их на верную гибель, — отлит, все никак не дождется своего часа встать на главной площади.) Пытался поддержать Шимановича, писал в красноярских газетах, цитировал мыслителей: «Ничто не бросается в глаза столь же сильно, как отсутствие памятника». Тогда же включился в эту кампанию бывший командир артбатареи Игорь Федорович Устинович (в 1942 году он, окончивший училище, командовал взводом), выживший под Мясным Бором. В советское время Устинович с делегацией скульпторов и архитекторов ездил на эти братские могилы, выбирали место для мемориала; воздвигнут он так и не был.

С письмами Степана Шимановича сунулся было в московские издания. Один прекрасный журналист и редактор сказал: «Ну что это? Есть письма с фронта и поинтересней». Возможно, он неудачно выразился, говорил я себе. Возможно, он завален более существенными и яркими свидетельствами. Но не в том ли суть, чтобы слышать все голоса из-под земли, все и каждый, включая самые слабые и блеклые? Наводить на резкость, видеть сквозь пепел и потусторонний свет все тени? Сегодня хорошо бы вспомнить эту человеческую обязанность — слушать другого человека. Всех. И каждого. Хорошо бы 8 и 9 Мая печатать, транслировать на всех экранах, на всех медийных плоскостях и поверхностях не духоподъемные парады и бравурные речи, а исключительно мартиролог из имен убитых во Второй мировой. Всех и каждого, с датами, с фото, с деталями — у кого были глаза разного цвета, а кто заикался, кто пошел на фронт со своей собакой, а кто окончил консерваторию, у кого было семеро детей, а кто не дожил и до года, не успел сказать «мама»…