Судьи же обычно молчат как рыбы. Это мы (общество) их все время зовем поговорить — ведь в тех странах европейской правовой традиции, которые вдруг стали нам вражьи (см. далее), судьи запросто разговаривают с людьми: не о конкретных делах — всем понятно, что этого нельзя, — а о праве вообще, о философии, об истории, о кино, наконец. Но наши все молчат. Только один рассказывает за всех, и именно что — об истории и философии. Хоть уж лучше бы…
Ответ Елене Лукьяновой (см. novayagazeta.ru, 19 марта. — «О праве налево») Валерий Зорькин прислал в «Российскую газету» (он там опубликован 23 марта), по его же словам, как «гражданин России», то есть — частное лицо. Тут придется открыть ему глаза: если бы такой текст и в таком объеме в газету принес гражданин с улицы, шансов на его публикацию было бы немного.
Первая часть «экзистенциальной статьи» (полоса формата А-2), как определил жанр сам автор, посвящена «скрепам» — в одном предложении это слово он даже повторяет трижды. Он начинает с разговора об истории, ну и мы тоже немного об истории. Когда я учился у доцента Зорькина на юридическом факультете МГУ 45 лет назад, такого слова не было. «Скрепки» были, а «скрепа» — это неологизм, хотя он сразу же и подчеркнуто архаичен, эдакий бетонного литья храм Христа Спасителя, новодел. Но если слово возникло в языке, тем более если оно выглядит в нем искусственно и внедряется нам отчасти как бы сверху, значит, в нем есть какая-то потребность. Для чего же «духовная скрепа»?
Главная и бесспорная мысль профессора Зорькина (без сомнений — знатока философии права и политических учений) состоит в том, что собственно правовой стаж России весьма невелик. Как таковое право возникло у нас после «перестройки», потому что не осталось других «скреп», и началась «война всех против всех». То есть, по Зорькину и точно по Гоббсу, право в новой России возникло из необходимости, некуда было деваться, перебили бы друг друга — без «скреп». Но необходимость эту автор видит скорее печальной: другие «скрепы» для России-то лучше, а при царях и при большевиках они были, в общем, одни и те же (на самом деле похожими эти режимы делают только насилие и произвол).
Мысль эта глубокая, но свежей она выглядела бы лет 180 назад, когда бушевали первые споры между западниками и славянофилами (кстати, те оппоненты гораздо больше уважали друг друга). Собственно, «особый путь России», якобы тяготеющей к «общинности», — это и есть путь государственнический, но не правовой. А с точки зрения Того, чей был упомянутый храм (но не новодел православия), закон — тоже мера вынужденная. Если бы люди не были грешны, то и зачем бы он был нужен?
Однако и люди грешны, и не только люди — правители тоже, и порой даже очень. А еще у них власть, возводящая силу их греха сразу в степень. Поэтому параллельно (и не в России) родилась идея обуздания правом не только и не столько частных лиц, сколько государства. Вот это и есть право в современном его понимании. На то и Конституционный суд, чтобы ограничивать не людей, а произвол власти. А в той, славянофильской доктрине, особенно рядом с «самодержавием и народностью», — Конституционный суд — это просто чушь собачья.
* * *
И снова, и снова профессор Зорькин возвращается мыслью в осень 1993 года, в ту ночь, когда под его председательством Конституционный суд экстренно признал неконституционным указ Бориса Ельцина № 1400 «О поэтапной конституционной реформе». Именно в нем председатель видит первичное зло, обусловившее даже и расчленение Югославии, сродни первородному греху человечества. Именно с ним и только с ним связывает он умерщвление едва лишь родившегося в России права, что возвращает страну обратно к состоянию «войны всех против всех», а через это — к необходимости новых «скреп». Но уже не правовых — их-то теперь маловато будет (здесь в тоне автора сквозит некоторое удовлетворение).
Совершенно «экзистенциально» (а по-другому — как?) указ № 1400 профессор Зорькин вменяет именно Елене Лукьяновой. Которая пережила последующий расстрел Белого дома именно там внутри. Судьи Конституционного суда тоже ждали ареста (я помню, я там был). Но их всех оставили, что называется, без последствий. Но и без прежнего Конституционного суда. Не уходя в подробности, можно сказать, что с тех пор ставшие другими судьи и ставший другим КС ни разу не рискнули противостоять «самодержавию» — сначала Ельцина (например, когда он затеял чеченскую авантюру), потом Путина — например, когда он взял и выселил этот суд в Санкт-Петербург пренебрежительным жестом самодержца.
Ну и правильно, пороть нас надо на конюшне, профессор ведь уже договорился в одной из прежних публикаций до того, что и крепостничество тоже было отличной «скрепой». А как известно, если уж самодержавие — то все остальные холопы. Какой вам, холопы, конституционный суд? Какой вам вообще суд? И закон, и судья — все в одном лице, это суть строя, главная «скрепа».
Зорькин остался, а Конституционного суда уж нет. В этом-то и вся его проблема.
* * *
В наваждении беззакония автор обвиняет некий «образованный слой», как-то экзистенциально противостоящий в России порядку и праву (написал бы уж тогда «прослойка», как мы все официально именовались в те годы, когда я у него учился на юрфаке). Но и это неверно. 5 декабря 1965 года, когда Зорькин был аспирантом в МГУ, а сама идея Конституционного суда трактовалась бы уголовным судом как «антисоветская пропаганда», малая группа людей вышла на Пушкинскую площадь под лозунгом: «Государство, соблюдай свою Конституцию». И это был как раз «образованный слой». Это он стал провозвестником появления в России права и Конституционного суда. Это он заплатил за них годами лагерей или в лучшем случае потерей работы, а вовсе не юрфак МГУ.
И в прошлом не за что зацепиться. Что ж остается? Если деятельность в России — фикция, если в международном юридическом сообществе такие взгляды тоже не встретят понимания? Остается обрушиться на киевский Майдан, трактуя историю уже совсем другой страны с такой же чисто публицистической легкостью, как и своей собственной. Опять «образованный слой» рушит государство — Фигаро тут, Фигаро там. Но если осенью 1993 года Зорькин имел мужество выступить против тирана (в его представлении) Ельцина, то весной 2015-го он беспокоится уже о законности свержения в другой стране такого же (если не хуже коррумпированного) тирана Януковича. Пусть и в сослагательном наклонении, но фактически Зорькин оправдал бы применение им оружия против своего народа ради сохранения власти (проклиная за то же самое Ельцина и вполне метафизический «слой»).
За всю историю Конституционного суда (если считать ее непрерывной) было лишь два прецедента молниеносного принятия решений: 21 сентября 1993 года (об указе № 1400) и 19 марта 2014 года (о соответствии Конституции РФ договора о присоединении Крыма). Первое было принято 9 голосами против 4, и те судьи, кто голосовал против, указывали именно на недопустимость такой скомканной процедуры, на ее несоответствие степени их исторической ответственности. Зато за «Крым наш» судьи уже другого КС — с видом на Неву — проголосовали единогласно.
В этом, собственно, и видит главный изъян их решения профессор Лукьянова. Между тем Лена Лукьянова — любящая дочь члена ГКЧП, в прошлом секретарь комитета ВЛКСМ МГУ, а в настоящем член КПРФ — тоже ближе к славянофилам, к их странной идее «коммунистической общинности». Она даже и за «Крым наш», только не в такой варварской форме, как это было сделано и одобрено Конституционным судом. То есть она всего лишь более честна как юрист.
За это она и получает по полной программе как «юридическая двурушница». «Вы, — пишет в газете Валерий Дмитриевич (как частное лицо), — присягаете силе, причем не своей, а иноземной. И выступаете в качестве пособников этой силы, натягивая при этом на себя разного рода лицемерные маски»…
Западники и славянофилы, надо сказать, друг на друга доносов не писали, они их не печатали в правительственных газетах, этим занимались при царе все же совсем другие организации. А ведь это уже донос — пусть «от частного лица». Донос, коими так славился юрфак МГУ, когда мы все трое там работали или учились.
* * *
А судьи молчат. Почему молчат судьи? Ученый, высказывающийся таким образом, конечно, вправе иметь свою точку зрения, но он должен прежде того снять и сдать в гардероб мантию судьи навечно. Ведь суд и право — вещи неразрывные в их идее, в фундаментальной доктрине, а никакого иного права, кроме европейского образца, в природе не существует. Нельзя вершить суд (если ты не «Салтычиха»), опираясь на «скрепы» и с таким отвращением к праву. То есть можно не любить юриспруденцию (я и сам ее не люблю еще с юрфака), можно так думать и даже так высказываться. Но тогда надо выбрать другую профессию.
