СюжетыКультура

На волшебном фоне

1 апреля в «Мастерской П.Н. Фоменко» открывается выставка работ уникального художника Бориса Заборова

Этот материал вышел в номере № 30-31 от 27 марта 2015
Читать
1 апреля в «Мастерской П.Н. Фоменко» открывается выставка работ уникального художника Бориса Заборова
Изображение
Изображение

Не слишком часто, раз в два-три года, я прихожу к нему в парижскую мастерскую и каждый раз попадаю под загадочную власть его холстов — недавно законченных, для меня новых, старых, которые мне запомнились, и того, что стоит на мольберте, еще в работе. Каждый раз ухожу я, слегка обалдевший, в голове туман, как будто я травку курил, каждый раз пытаюсь найти слова, определить, в чем секрет этой ворожбы, колдовства. Проходит день-два, и я раздражаюсь, потому что найти внятное объяснение не удается — там прячется тайна, она безотказно воздействует на глаз и на душу, но от разума ускользает.

Последний раз это была «Собака». Не знаю, живет ли она еще в мастерской или уехала в частное собрание, но вот уже два года она стоит у меня перед глазами. На большом вертикальном холсте сидит в луже под дождем бездомная собака и смотрит на вас — вот и весь сюжет, больше ничего, но, как всегда у Заборова, огромный фон живет и дышит живописными подробностями. Это безусловный шедевр мастера, в этом у меня нет сомнений. Согласился со мной и Вениамин Смехов, увидав картину. При взгляде на эту собаку почему-то сразу вспомнился мне зрелый Чехов. Нет, не Каштанка, а чеховский взгляд на жизнь людей — трезвый, незамутненный, лишенный иллюзий и сантиментов, глубоко сознающий жестокость и несправедливость жизни. «Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть…», как говорится в знаменитых «Осенних журавлях» поэта Алексея Жемчужникова, написанных аж в 1871 году. При этом к жанру картину никак не отнесешь, по масштабу, по замыслу она скорее претендует на монументальность. И никакой истории, никакой литературы в духе передвижников, весь эффект достигается чисто живописными средствами. Я стою перед холстом как дурак, вглядываюсь, не могу оторваться от мудреных, но таких убедительных переливов желтого, серого, черного, белого, чувствую себя этой собакой и не понимаю, отчего вместе с наслаждением растет в горле ком.

И еще одну загадку задала мне эта собака. Не первый год я встречаюсь с живописью Заборова, и никогда не видел в ней специфически российских или белорусских корней. Родился и вырос в Минске, учился в Питере и в Москве, нашел себя как художник в Париже и живет там вот уже тридцать пять лет. Да, живописец замечательный, ни на кого не похожий, потому и успешный, что язык красок перевода не требует. А собака эта, не знаю почему, — русская. И появилась она на холсте Заборова не столько из русской живописи, сколько из русской литературы. Всей шкурой ощущаю, а объяснить не смогу — нет, пожалуй, смогу. Взгляд на чужую беду, на униженных и оскорбленных, на бедных и голодных — тот самый, про который Достоевский сказал: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели»…»

Заборов вполне успешно работал и в книжной иллюстрации, и в скульптуре. Есть у него полотна на традиционную тему «художник и модель». Замечательная серия ню — обнаженные, в частности— брюхатые, тайна женственности занимает его. Есть у него повторяющийся мотив — деревенский сарай, стоящий то ли в усадьбе, то ли в поле, то с лодкой, валяющейся подле, то с брошенной телегой, написанный всякий раз по-иному. Его бы следовало отнести к пейзажу, но так и хочется назвать портретом сарая.

Но, конечно, главный сюжет его живописи, который он пишет многие годы, сюжет, который сформировал его как оригинального мастера и постепенно придал его кисти неповторимый характер, — особый жанр портрета, который я бы назвал монументальным. Это большие полотна, поражающие сочетанием необыкновенной конкретности персонажа и протяженного фона — почти абстрактного.

Изображение

Живопись Заборова — как музей Холокоста, только, конечно, не такой мрачный и страшный. Это нескончаемая череда человеческих лиц, которые смотрят на нас с картины. Разнообразие их невероятно. Преобладают среди них старухи, есть и старики, дети, подростки, бесконечные девочки — с куклой, с цветами, с собакой. Собак вообще немереное количество, самых разных пород, они стоят у ног хозяев, сидят у них на коленях или занимают на холсте главное место, как в выразительной «Прогулке» 2001 года. Попадаются и молодые — солдат, матрос, архитектор, люди среднего возраста — на групповых портретах вроде «Группового портрета с обезьяной», где в центре сидит с людьми встревоженная обезьяна, или на многочисленных семейных — как «Семья у гроба», где, конечно, сразу привлекает внимание стоящая в ряду родичей обнаженная девочка. И все это великое множество людей, судя по лицам, по деталям одежды и редким аксессуарам, давно умерших, оттуда, из небытия, из темной глубины красочного слоя устремляет на нас испытующий взгляд, то застывший, то стеснительный, то любопытный, спрашивая: «Как вы там? Без нас?» Отмахнуться от этого вопроса, не почувствовать его невозможно, ты стоишь перед полотном, и оно навевает на тебя волну меланхолии, но в этой меланхолии — свет христианского гуманизма, который напомнит о твоих собственных грехах и высветит имя русского философа Николая Федорова, мечтавшего воскресить всех покойников.

Один из главных секретов Заборова — этот проникающий в душу взгляд, шокирующая конкретность персонажа на полотне. Первый же поверхностный взгляд на картину каким-то неясным образом сразу убеждает в том, что человек, на ней изображенный, жил на свете, ходил по земле, черты его лица, ухватка, вся его индивидуальность — не плод фантазии художника, он на самом деле был.

Заборов не только никогда не скрывал, но с увлечением рассказывал о той значительной роли, которую играет в его работе старинная фотография. Вот уже несколько десятилетий он, как неустанный собиратель, ходит по блошиным рынкам, по фотоателье в поисках интересных снимков. На мой вопрос, сколько их насчитывает его коллекция, он, почесав затылок, ответил: «Сотен пять, не больше…» Это — его модели, источник его вдохновения. Они смотрят на нас из разных эпох страшного двадцатого века — из начала, середины — двадцатых, сороковых, но не конца. Тут надо припомнить, что до того, как наших современников обуяла повальная фотоболезнь, до того, как на каждом углу во всем мире встали уроды в соблазнительных позах перед мобильным телефоном, в прежнее время поход к фотографу был семейным событием, люди старались получше одеться и покраше выглядеть. От этого стремления на огромном большинстве старинных фото взгляд у модели застывший, тревожный, несколько подозрительный, выдающий неуверенность в себе. Заборов виртуозно использует эту особенность.

Отталкиваясь от фотографии, он создает другой мир. Все иное на полотне, все принадлежит художнику — положение модели в пространстве, масштабы, соотношения, колорит, детали, фон — но глаза персонажа, частный, особенный взгляд, ему принадлежащий, Заборов тщательно выписывает, он его реставрирует и сохраняет. И вот эта поразительная наивность, испытующий или неуверенный в себе взгляд придает всей этой галерее ушедших людей трогательность, человечность и глубину. Memento mori.

Другая тайна холстов Заборова — волшебный фон. Могу только вообразить, каких трудов и мучительных поисков требует каждый раз создание этого фона— Заборов не повторяется. Нет, его персонажи существуют не в безвоздушном пространстве, среда присутствует на полотне — стул, кресло, стол с чашкой еды или лежащим шаром, консоль, на которой стоит скульптура, дверь или стена, на которой не сразу разглядишь летящего ангела. Но этот фрагмент среды, всегда конкретной эпохи и стиля, проступает из дымки и тонет в обширном поле сложного многокрасочного фона. Ты рассмотрел персонажа, а дальше ты стоишь и вглядываешься в ту часть полотна, где ничего на изображено, только сочетание прихотливых мазков, пятен, но цвет тут не самоигральный, не доминирующий, как у Кандинского или Эль Лисицкого, он, как правило, приглушен, он что-то обозначает. Что? Почему этот тщательно организованный цветовой хаос притягивает? Каким образом он держит картину?

Это причудливое пространство цвета — время, в котором жили, любили и страдали люди с холстов Заборова, безжалостное время, которое поглотило их, как когда-нибудь поглотит и нас. Возможно ли воплотить на полотне текучую реальность времени? Оказывается, можно. Человек во времени — это и есть неувядающий сюжет живописи Заборова, он находит в нем все новые грани, каждый раз по-новому раскрывая неповторимую хрупкость человека и его трагическую недолговечность. Оттуда, из тьмы небытия он извлекает лики давно ушедших и в каком-то смысле дает им новую жизнь среди нас, живых.

Во Флоренции, в знаменитой галерее Уффици до последнего времени из русских художников были представлены четыре имени — Орест Кипренский, Иван Айвазовский, Борис Кустодиев и Марк Шагал. Недавно появился пятый — Борис Заборов.

Андрей СМИРНОВ, режиссер — специально для «Новой»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow