Ни одну премьеру я не ожидала с таким тяжелым сердцем, как эту, — премьеру сериала «Орлова и Александров», сценарий для которого мы написали с Владимиром Сотниковым. И не из-за того предчувствия, которое повергает в отчаяние любого сценариста: ты написал одно, режиссер снял совсем другое, актер сыграл совсем третье, гример сделал лицо актера таким, что хочется зажмуриться при взгляде на экран… Когда сценарист начинает рассказывать, как исказили его гениальный замысел, люди отводят глаза и чувствуют примерно то же, что чувствует взрослая женщина, когда ее кавалер, которого она тоже считала взрослым человеком, начинает ей жаловаться, что его не ценит начальник.
В общем, наши опасения были связаны не с этим ожидаемым злом коллективного творчества. А с тем, что накануне премьеры из различных пресс-релизов мы узнали, что создатели фильма хотели, оказывается, очеловечить Сталина и «придать его образу романтическую нотку». Фильма мы до премьеры не видели, зато видели в последнее время много других фильмов, документальных, а потому в очеловеченного Сталина поверили легко.
Сталина не могло не быть в картине. И потому, что он тиранствовал в то время, когда жили Орлова и Александров, и был главным заказчиком и цензором всех фильмов, которые снимались в СССР. И потому, что его повышенное внимание к Орловой — достоверный факт. Какие между ними были отношения — вот здесь как раз никаких достоверных фактов нет, одни домыслы. Кто-то от кого-то что-то слышал, о чем-то сплетничала вся Москва, кому-то якобы говорила сама Орлова… Изучая для сценария все написанное о ней и об Александрове, мы не раз убеждались в том, что отличить факты от аберрации сознания мемуаристов можно далеко не всегда. Любое событие из жизни этих людей — подчеркиваю: любое — встречалось нам как минимум в трех вариантах, обычно противоречащих друг другу. Причем каждый из этих вариантов зримо или незримо начинался со слов «на самом-то деле».
Они были очень закрытыми людьми, Орлова и Александров, вот что на самом-то деле. Поразительно: будучи публичными персонами, они прожили жизнь так не напоказ, как это мало кому удалось даже из менее известных личностей. Отсюда, видимо, и не прекращающиеся глупые разговоры о том, что их брак был не более чем производственной необходимостью.
И все-таки, что Сталин «неровно дышал» к актрисе, известно. Ее племянница, да и другие современники, вспоминают даже, что, когда однажды Орлову хотели отравить, намазав ядом шипы подаренных ей роз, Сталин посылал в Англию самолет за лекарством для нее. Проверить это невозможно, но поверить в то, что это было возможно, мне кажется, стоит. В общем, было бы странно никак не затронуть эту тему. И мы ее затронули. Написали о том, как исчадие ада, абсолютное воплощение зла возжелало, чтобы женщина не просто отдалась ему — этого Сталин мог бы добиться, вероятно, по щелчку пальцев, — а полюбила его. И о том, что происходило при этом с женщиной, которая любила другого.
Потому мы и ожидали премьеры едва ли не с ужасом: сейчас зрителей заставят обливаться слезами сочувствия к Сталину… Тем более что играет его Евгений Князев — мало я знаю современных актеров, обладающих таким безусловным положительным обаянием. Улыбка Князева — это же почти улыбка Гагарина.
Что можно на этот счет расслабиться, я поняла на третий день показа. В маршрутке. Две пассажирки плавно перешли от сожалений о золотом советском веке к обсуждению телевизионного контента. И тут я услышала:
— А Сталина-то в фильме про Орлову как исказили! Показали какого-то комического старого еврея!
Далее беседа ожидаемо свернула на то, что все зло в мире от евреев, — и я успокоилась. После фильма, к которому мы написали сценарий, сердца поклонников Сталина не забьются от сочувствия к «очеловеченному» убийце.
А от чего забьются? По правде говоря, мы довольно долго не понимали этого, глядя на экран. Хотя и догадывались — например, по двум эпизодам-клонам: приемка одного за другим фильмов Эйзенштейна «Броненосец «Потёмкин» и «Октябрь». Кипели на съемочных площадках страсти, драматические и комические, бурлила жизнь — а в маленьком просмотровом зале раз за разом, как под копирку, кремлевский горец с ничего не выражающим лицом смотрит на экран, расчетливо дозирует аплодисменты, «а вокруг него сброд тонкошеих вождей» ожидает, какими их услугами он решит поиграть на этот раз. Они же — и на обсуждении фильмов, эти полулюди: то мычат, то мяучат, то хнычут. Чтобы издаваемые ими звуки воспроизвести, мы окунулись во все ушаты, которые были вылиты на Александрова в дни его режиссерского триумфа, и выбрали из них самые яркие кусочки бреда. Но то, как это подано в фильме, — вот это комическое до трэша, пародийное, почти фантасмагорическое бытование зла, — заслуга режиссера Виталия Москаленко, и заслуга, по-моему, неординарная.
И уж совершенно очевидно это становится в том эпизоде, когда «начальник кино» Шумяцкий приводит Александрова в его новую квартиру. Вот тебе сберкнижка с открытым счетом, вот тебе авто с шофером, вот светозарный, будто с картины Юона, вид из окна… И вот вдобавок и встык убийство Кирова, после которого еще очевиднее станет, чем за все эти дивные блага надо платить. Снять этот эпизод именно так, а не в виде обычного производственного разговора о будущем советском Голливуде, придумал режиссер, и мы, сценаристы, без тени ревности ему аплодируем, хотя во многих других эпизодах злимся на его фантазии страшно. И да, кстати: все, кто работал над фильмом, прекрасно помнят, что Кирова убили в декабре, а не светозарным юоновским летом. Это не «адский трэш» — просто режиссер попросил не ожидать от него хроник жизни Орловой и Александрова, их и без этого фильма достаточно.
От ожиданий такого рода больше всего, наверное, страдают актеры. Орлова по-другому улыбалась, у Александрова была другая прическа, Раневская вообще вся была не такая… Конечно, Раневская была не такая. Но, по-моему, Юлия Рутберг создала замечательный образ Раневской, и это максимум того, что нужно было сделать, и я хочу ей об этом сказать. И Анатолий Белый сыграл Александрова феерически — без преувеличения. И Олеся Судзиловская, которую по всем ее ролям трудно было представить в образе Орловой, справилась блестяще. И Алексей Вертков так сыграл Николая Эрдмана, и особенно некоторые его реплики произнес так, что я поняла: не зря мы перечитали все, что сам Эрдман написал в разных жанрах, и все, что вспоминали о нем его современники.
Мы боялись этого фильма. Потому что снимался он в одной стране, а монтировался и вышел на экраны — в совсем другой. И у нас отлегло от сердца, когда мы увидели, что под изменчивый мир этот фильм — со всеми его ляпами и провалами — все-таки не прогнулся.
Татьяна СОТНИКОВА — специально для «Новой»
