У российских левых, как известно, всегда были противоречивые отношения с либералами. Перед левыми стоял вопрос: как и при каких обстоятельствах возможно сотрудничество с либеральными политическими силами. Для обитателей мира идеологических констант выбор утяжелен множеством исторических и теоретических аргументов. Либералам, со своей стороны, вроде бы легче: они лишь отсекают самих ретивых «красных», угрожающих им петлей, а с остальными контакт, безусловно, возможен. Тем более что часто «либерал» — это пустое означающее для всех, кто, не будучи адептом той или иной теории, сочувствует борьбе за демократизацию общества. И коль скоро кремлевские спикеры называют своих оппонентов либералами, то они в ответ поднимают это имя на флаги.
Будучи довольно маргинальной политической средой, левые внутри оппозиции определяют себя через различие с либералами, даже если это различие не имеет позитивного содержания. Важен сам жест отделения, риторические фигуры вроде «мы, не в пример либералам…» Подобный феномен есть и у националистов. Вопрос «Кто такие либералы?» первичен для определения вопроса «Кто мы?»
Украинский кризис до крайности обострил эту ситуацию. Если для условных либералов политический жест состоял в отождествлении своей позиции с Майданом, то для социалистов все было не так просто. Не из-за симпатий к военной агрессии, а из-за того, что различие с либералами все-таки нужно. Либералы воспринимаются как носители идеологической гегемонии, и разделить все их тезисы означало бы потерять свою идентичность. Однако опора на критическую теорию позволила некоторым левым поддержать Майдан из-за его антиимперской направленности. Те, кто искал солидарности с Майданом, воспользовались этой возможностью. Другие же прочли Майдан однозначно как «неолиберальный» правый поворот, приписав затем сепаратистам роль угнетенных.
Какова идеология этой последней и весьма значительной части левых? В пылу полемики им могли приписать неосоветскую ностальгию, природный авторитаризм, симпатии к путинскому режиму и, самое главное, политическую слепоту в отношении момента. По сути же, у этой группы всегда был свой конфликт, своя политическая страсть, никак с текущими событиями не связанная.
Природа этой политической страсти стала окончательно ясна с гибелью Бориса Немцова. Часть левых, невзирая на политические разногласия с либералами, опустила на момент гражданской панихиды все «но». Другая часть (и это в основном те, кто яростно критиковал Майдан, становясь в этом неотличимыми от кремлевской пропаганды) высказалась иначе. Их позицию можно охарактеризовать как демонстративный отказ сочувствовать убитому политику. Если быть кратким, то звучать эта позиция будет так: «Туда и дорога, это вам за 90-е!»
Такие левые своей главной политической целью видят месть либералам за события, развернувшиеся в стране после 1991 года. Их социализм утрачивает черты политической позиции, и сами они превращаются в карикатурных «носителей ресентимента», становясь теми, о ком язвительно писал Ницше. Как правило — это ленинисты, сторонники «пролетарского авангарда».
Фронт только один: между ними и либералами. Ради этой борьбы они могут, не вполне отдавая себе отчет, вливаться в кремлевский хор. После смерти Немцова штатные пропагандисты Кремля соболезновали, но добавляли одно «но», обвиняя убитого политика то в хаосе 90-х, то в служении Госдепу. Пропагандисты настаивают, что «мы победили кошмар 90-х», левые же считают, что кошмар продолжается и сейчас (однако Путин для них, безусловно, лучше, чем Немцов). Но все они работают в одном мифологическом поле, сходясь в странном этико-политическом консенсусе. Все они согласны, в отличие от других левых и либералов, жить в том политическом и культурном мире, который создал путинизм. Только место Путина в нем должна занять диктатура пролетариата.
Они не замечают, что сам понятийный ряд «девяностые», «стабильность» и «либералы» создан для легитимации нынешней российской власти. Левые, разделившие с властью этот язык, становятся добровольными проводниками власти Путина. До тех пор, пока часть левых не поймет своего языкового родства с нынешней властью, их нет как оппозиции, их нет сегодня политически.
