«Пиковая дама» в постановке Льва Додина — спектакль про Германа, вопреки либретто, пациента психушки с первых тактов интродукции. Не так и у Пушкина, к которому режиссер стремился приблизить спектакль. Только последние строки повести сообщают о том, что «Герман сидит в Обуховской больнице». Как он до такого дошел, постановщику не интересно. Констатируется факт, ставится беспристрастный диагноз — все происходящее разыгрывается в больном воображении. И в этой беспристрастности Лев Додин противоречит музыке Чайковского, музыке искренних переживаний и глубоких трагических прозрений. Дирижер Михаил Юровский, согласно режиссерской концепции, как мог, приглушил эмоции. Оркестр играет Чайковского суховато и сдержанно. Сглажены контрасты, порой затянуты взволнованные темпы. Снят пафос, уменьшен масштаб звучаний. Жуткого трепета меньше даже в знаменитой теме страха из четвертой картины, где Герман выпытывает у Графини тайну трех карт. Сомнения: «А если тайны нет? И это всего лишь бред моей больной души?» — развеяны. Ответ однозначен. Всё — бред. На мистику и романтические фантазии режиссер смотрит трезвым взглядом ученого-эксперта.
Действие, где все задано с самого начала, статично. А драматическая нагрузка сложнейшей оперы-симфонии перенесена на одного Германа. Владимир Галузин превращает роль во внутренний монолог. Чутко откликается нервной пластикой на музыкальные темы, на реплики и арии других. А когда поет сам, то кажется, что обращается только к маниям и фобиям своего героя. Напряженный психологизм иногда мешает вокалу, порой качается голос, порой певец излишне плачет и жалуется. Но тенор Галузина богат тембрами. Слышится то упрямый металл, то вкрадчивый бархат, то забытье, то нега, то страдание…
Этот маленький, никому не нужный, измятый больничной койкой человек напридумывал себе и роковую страсть, и безумную любовь. Лиза Эвелины Добрачевой, прекрасная внешне, звучит так стерто и тускло, словно специально отстраняется от фантазий безумца. Такая от отчаяния в речку не бросится (как в либретто), и в финале благополучно станцует с богатым женихом Елецким (Станислав Куфлюк спел эту партию красиво и с большим достоинством).
Исследуя паранойю Германа, Лев Додин многое меняет в либретто. Самая существенная замена — пастораль «Искренность пастушки», превращенная в жмурки. Опять все не так, и голоса не те, и нужные контрасты утрачены. Но эта режиссерская вольность — пожалуй, единственное лирическое отступление от «медицинского факта» постановки. Циники Томский, Сурин, Чекалинский разводят героев-любовников в разные стороны, но не маскарадных Прилепу и Миловзора, а Лизу и Германа с широкими повязками на глазах. Жизнь на ощупь, вслепую, показанная в спектакле, гораздо страшнее, чем тайна трех карт.
Графиня в этой мизансцене есть тоже. Как и полагается, она — хозяйка положения. Лариса Дядькова играет царицу эпохи классицизма. Аристократичную, гордую, властную, знающую цену каждому движению, каждой интонации. Голос дивной красоты, даже когда звучит совсем не громко, берет весь огромный зал Большого театра. Этой графиней можно только восхищаться, а боится ее один безумец Герман. Как затравленные пациенты боятся врачей (вместо призрака в палату является элегантная докторица).
Владимир Галузин проживает своего Германа так, будто прочел о нем у Достоевского. Долго сдерживать клокочущие эмоции нет сил. Экзальтированные чувства вырываются наружу в «Что наша жизнь? Игра…». Знаменитое ариозо Галузин поет ярко, резко, вызывающе. Словно его герой внезапно выздоровел и понял, что в риске есть сокрушительная сила. Игра ведется не на жизнь, а на смерть. Но проигрыш, вопреки оперной логике, не приводит к гибели. В спектакле Додина это всего лишь обострение болезни — за несколько секунд до занавеса Герман параноидально перебирает карты, невзирая на заупокойное пение хора.
Лев Додин — большой художник, последовательный в своем театральном высказывании. Но Петр Ильич Чайковский — не его композитор, в прозаическом спектакле слишком многое не в музыку. В чем нельзя было упрекнуть предыдущую «Пиковую даму» Большого театра, поставленную Валерием Фокиным. Остается надеяться, что постановщик следующей окажется внимательным к шедевру Чайковского. Не может же «тайная недоброжелательность», означаемая пиковой дамой, срабатывать против нее самой?
Елена ГУБАЙДУЛЛИНА, специально для «Новой»
