Начинаешь писать статью в одной стране, заканчиваешь уже совсем в другой. В той, другой стране последнее мутное двадцатилетие отмечено двумя показательными преступлениями: в 1995-м убит Владислав Листьев, в 2015-м — Борис Немцов.
Вырисовывается печальная предопределенность: начало весны — любимое время отечественных киллеров. Если «у них» в период мартовских ид убрали одного Юлия Цезаря, то у нас процесс длится и длится. Под звон первой капели задушили Павла Первого; взорвали бомбой Александра Второго; Февральская, а по новому стилю мартовская революция, уничтожила всю прежнюю власть. Обновленная Россия пополнила скорбный список громких расправ сразу двумя громкими именами — Листьева и Немцова.
Теперь они, вечно молодые, соседствуют в телеэфире. Оба высокие, артистичные, с чертовщинкой в глазах, умные, щедро наделенные природой. Оба до конца оставались свободными в несвободной стране. Оба спешили жить, любить, быть первыми. Оба убиты на взлете. Из частокола частностей рождается закономерность. И Листьев, и Немцов при всей разнице политических, культурных, социальных ролей не вписывались своей яркостью в серое сумеречное время, которое они так страшно обрамили смертью.
Через месяц страна отметит еще одну круглую дату — 30-летие перестройки. С каждым годом постсоветская власть все больше похожа на советскую. Государство целенаправленно поглощает общество, превращая граждан в выживальщиков. Это выразительное словечко я позаимствовала у Ильи Кабакова. Документальный фильм о художнике «В будущее возьмут не всех» обязателен для просмотра тем, кто не потерял способность мыслить. Кабаков с оглушительной точностью исследует природу особого советского страха, чьи приметы сегодня множатся день ото дня. Он, «врожденный выживальщик», никак не мог сдать иллюстрации к детским книгам, пока не понял главное: «Я должен смотреть на свои рисунки с точки зрения редактора». Данный оптический эффект советчины более чем актуален. Любая власть, от редактора до Кремля, видит только то, что хочет видеть.
В картине мира нынешних эффективных менеджеров дикий «Антимайдан» предпочтительней любого, пусть даже самого вегетарианского проявления инакомыслия. Рабский серый цвет — тренд сезона. Поэтому антимайданщики с лихой яростью залетных купчиков гуляют в центре Москвы, а оппозиционный марш отправлен на выселки в Марьино, подальше от царственных глаз. Позже, когда свершится убийство Немцова, инакомыслящий народ умилится щедрости властей, разрешивших провести траурное шествие в центре. А еще позже, когда секта топтунов от псевдоаналитики привычно начнет топтаться в ящике вокруг своих кормчих, она, секта, снисходительно похвалит марширующих. Мол, могут, если захотят. Никакой политики, только чистая скорбь под триколорами.
Стратегия существования стремительно меняется. Постсоветский выживальщик лишен права на молчание. Молчание принимается за осуждение. Тот, кто не бьет себя в патриотическую грудь и не орет о любви к Родине, уже подозрителен. Когда Вика Цыганова и прочие хирурги вкупе с телеведущими примутся в очередной раз бороться с национал-предателями под песню «Вставай, страна огромная!», одна миллионная страны встанет и пойдет убивать. Кровопускание — надежное средство политической медицины. Оно рождает страх. Страх развращает. В 1925-м группа старых революционеров в двадцатую годовщину первой русской революции (ох уж эти круглые даты истории!) обратилась во ВЦИК с призывом прекратить бессудные расстрелы. Эти люди из разбитых мелкобуржуазных партий просили не милосердия. Такие расстрелы, убеждали они, развращают не только управляемых, но и управляющих: все дозволено, все возможно. Правда, вскоре в очистительном огне показательных процессов сгорели и управляемые, и управляющие, но это (пока) — совсем другая история.
Страх диктует правила выживания. Немцов не хотел, не мог быть выживальщиком, за что, по большому счету, и поплатился. Теперь те, кто его гнобил, взахлеб рассказывают, каким он парнем был. И даже НТВ в вечной спешке успеть первым сообщить о многочисленных любимых женщинах Бориса (с последующим дележом имущества) хвалит его с той же страстью, с которой прежде ругало. Пожилые дамы, оснащенные сальными улыбками опытных бандерш, рассуждают о Дурицкой и прочих моделях, не забывая мечтательно причитать: каким он парнем был. Адвокат Добровинский уже успел прикинуть: наследство убитого оценивается примерно в 60—70 миллионов рублей. Чистые пустяки для правильных «выживальщиков». При жизни Немцова на ТВ не пускали. После жизни выпуски новостей федеральных каналов начинаются с прямых включений из Сахаровского центра, где проходит прощание. И снова комментаторы снисходительно хвалят пришедших: никакой политики, только чистая скорбь.
Сегодняшние комментаторы — особая порода людей, выведенных в лабораторных условиях. Можно только вообразить, как именно Немцов с его интеллектом, искренностью, жаждой правды слышит (а он слышит) весь тот бред, который несется из ящика, в том числе и в связи с его смертью. За краткий период его отсутствия успела родиться даже новая русская идея. В роли роженицы выступил Карен Шахназаров. Скромно потупившись от величия замысла, Шахназаров произнес кардинальное: «Справедливое мироустройство — очень русская идея».
Пока справедливое мироустройство не обросло перспективными законодательными инициативами, оно выглядит так. В средоточии духовных скреп, рядом с Кремлем, на фоне куполов собора Василия Блаженного лежит мертвый человек на мокром асфальте. Через несколько мгновений его накроют черным целлофаном. И уже никогда ничего не будет. Ничего, кроме низкого неба цвета мокрого асфальта. Кроме марта, похожего на ноябрь. Кроме мелкого дождика, переходящего в снег. Кроме звериной тоски, переходящей в отчаяние. Никогда и ничего.
