Как сказано в релизе «Берлинале», награду вручат выдающемуся деятелю мирового кинематографа — «как знак признательности и уважения». Наум Клейман — член Европейской киноакадемии, крупнейший в мире специалист по творчеству Сергея Эйзенштейна, основатель и первый директор московского Музея кино. После награждения — показ документальной картины «Кино: общественное дело» — это фильм-посвящение о московском Музее кино, снятый немецкими кинематографистами.

Режиссер Татьяна Брандруп реконструирует основные события многоактной драмы российского киномузея. Ее фильм пытается ответить на вопрос: почему стране Эйзенштейна, Барнета и Кулешова оказался не нужен музей, собирающий по крупицам сокровища киноискусства?

По дождливому московскому асфальту движется тень под зонтом. Первая фраза Клеймана о важнейшей из нынешних задач — создании гражданского общества, которое уравновешивало бы структуру государства, многое объясняет. «У нас, — говорит Наум Ихильевич, — вся общественная жизнь — не связанные между собой островки. Кино превращает обывателя в гражданина». Ну скажите, кому сегодня нужно такое превращение?

Фонарик ощупывает в темноте яуфы с пленкой, коробки. На одной из них надпись: «Архив Андрея Тарковского». Хранители перебирают эскизы «Соляриса», «Города женщин» Феллини, показывают параджановский коллаж.

C 1989 года музей на Красной Пресне не только показывал ранее запретную классику мирового и советского кино, но, по сути, занимался кинообразованием. Один из «учеников» «Синематеки», Андрей Звягинцев, вспоминает, что ходил в эти кинозалы как на работу. Он называет Клеймана своим учителем: «Он не поучал. Он учил смотреть Бергмана, Антониони, Одзу, Ромера, Трюффо, Мурнау, Херцога, Шлендорфа, Вайду, Вендерса, Тэсигахару. Не читал лекции, но втягивал в поле собственных переживаний и размышлений».

Этот фильм — кинематографическое путешествие в мир Наума Клеймана, жизнь которого спаяна с музеем с того самого момента, когда вдова Эйзенштейна передала Союзу кинематографистов наследие режиссера. Исследователь рассказывает о первых киновпечатлениях: в четырехлетнем возрасте в эвакуации он был ошарашен волшебством «Багдадского вора», привезенного по ленд-лизу. О влюбленности в «Аталанту» Виго и ощущении сопричастности тайне. О понимании, что добро творится в тишине.

Фильм перелистывает страницы жизни музея, рождение которого совпало со 100-летием Чаплина и леди Уна Чаплин преподнесла в дар «Великого диктатора», показом которого 31 марта 1989-го открылся Большой зал Киноцентра.

В 1991-м Годар дарит музею одну из первых в СССР систем DOLBY-stereo. «Случись такое сегодня, — говорит один из участников фильма, — Годара представили бы как иностранного агента».

Вехи смутного постперестроечного времени, когда в одночасье все начало покупаться и продаваться…

В 2005-м музей вышвыривают на улицу из гигантского Киноцентра, когда-то строившегося специально для «Синематеки».

Дальше была борьба за существование. 150 тысяч единиц хранения переехали на «Мосфильм». С 2006-го сотрудники музея продолжали работать в изгнании, показывали фильмы в разных кинотеатрах.

Что помогало этим совсем не героическим, кабинетным людям отстаивать «общественное музейное дело»? Особое чувство кино как коллективной памяти? Или нравственный урок, преподанный Эйзенштейном? Клейман рассказывает, что, снимая «Грозного», режиссер подписывал себе смертный приговор. И все же продолжал снимать: «Общество и государство для Эйзенштейна — несовпадающие понятия». И действительно: в моменты кратких оттепелей общество начинало ощущать себя живым, грезящим о будущем и помнящим о прошлом. Тогда возникало кино Хуциева, начиналось строительство российского Киномузея, страна воссоединялась с миром (ведь и Эйзенштейн мечтал о воссоединении русской и мировой культурных традиций).

Мы видим не молодого уже человека в метро, на сцене «Художественного», где он представляет переполненному залу «Броненосец «Потемкин» («кино о порыве к свободе»), в мемориальном кабинете Эйзенштейна, на сцене «Фридрихштадтпаласа». Клейман перед показом «Октября» под аккомпанемент симфонического оркестра рассказывает об увлеченности этим фильмом Копполы, о том, как Годар и Александр Клюге развивали идеи интеллектуального монтажа.

Друзья Клеймана с юности, основатели «Форума» Берлинского кинофестиваля Эрика и Ульрих Грегор, говорят, что их поколение разрушало возведенные идеологией стены между странами. Кино для них было Агорой — центром открытой культурной демократической жизни. Не случайно в Музее кино чуть ли не каждый год показывали фильм-эмблему нового времени — «Застава Ильича» Хуциева, раскритикованный Хрущевым.

Одна из последних съемок, год назад, на скромном праздновании 25-летия музея. Тогда еще казалось, что музей выстоит. «Мы в стесненном состоянии, но надеемся, — обращается к сотрудникам Клейман, — потому что в музей пришла работать молодежь. Настоящая наша ценность – сохранение нашей порядочности и отношения друг к другу…»

Для Клеймана музей — не кладбище ценностей, а навигатор в сокрушительном потоке недостоверной информации, палата «мер и весов»: настоящее — подделка. Такой музей не дает подчищать историю, задраивать люки в мировую культуру. Такой музей восстанавливает родословную и связывает времена.

Автор ставит неудобные вопросы. К примеру, почему общество не защитило музей? Какова роль кинематографа в сегодняшней России? Помогает ли кино, как прежде, осознавать себя общностью?

Первый из уволенных новым руководством сотрудников Максим Павлов считает, что музей был местом, где можно было услышать честные ответы на честные вопросы. Кстати, в честь 25-летия музея снова показывали «Великого диктатора». «Никакого отношения к тому, что происходит в России, эта политическая сатира не имеет, — говорил, представляя фильм, Максим Павлов. — Мы отмечаем юбилей Чаплина».

Музей никогда не был территорией политики. Но порой сама политика вторгалась в музейный дом, разрушала его. Вспоминаю рассказ Наума Ихильевича про одиннадцатую заповедь, которая осталась не записанной на каменных плитах. Эйнштейн говорил о ней: «Прислушайся, Бог тебе все время шепчет: «Не бойся!»

Последние события — приход нового директора, отстранение Клеймана, уход в знак протеста всей его команды и возвращение части сотрудников по настоятельной просьбе самого Клеймана — поданы в виде скупых титров.

…А мы вновь движемся по залитой огнями витрин шикарных бутиков Москве — под обрывки реплик из знаменитых фильмов. К примеру, про «мировой город, самый лучший на земле…» Дальше титр: «Конец?»

Не могу забыть последний показ перед изгнанием музея из Киноцентра. В зале Эйзенштейна в тишине зрители зажгли свои мобильники в знак прощания. Наум Ихильевич призывал не грустить: «Если будете вы, значит, будет и музей». Так хотелось ему верить. Но вопрос, а есть ли мы, остается открытым.

Под текст

Благодарю режиссера Татьяну Брандруп и ее коллег за неравнодушное отношение к судьбе нашего музея и спрашиваю: почему же немецких документалистов взволновала эта тема?

Татьяна БРАНДРУП:

Мой прадед родом из России, и мне всегда казалось, что, какая бы власть ни была, здесь есть нерушимая ценность — воспитание, образование. Общаясь с вашими соотечественниками, мы это чувствовали. И то, что Россия разрушает собственную «Синематеку», — дико, сюрреалистично. Ведь никто не отменял роль образования.

Я жила в разных странах, люблю синематеки, понимаю их значение. Мне кажется, сегодня в России, на раннем этапе капитализма, дикий вещизм въелся во все поры общества. Главной ценностью стали деньги. Политики, чиновники и даже кинематографисты — все хотят зарабатывать. Когда я приехала в 2009-м, стала интересоваться: кто-то из русских документалистов снимает эту историю с музеем? Ведь уже четыре года назад их выгнали на улицу! Но все боялись за бюджеты, испорченные отношения с начальством. Это неправильно: они сами себя ломают. К тому же история музея всегда была связана с вопросами собственности, строительства. А значит, это снова вопрос денег. Поэтому и нужен новый удобный директор.

И еще в России процветает тема патриотизма, своих, не заемных ценностей. Но ведь талантливый Музей кино — лучшая из визитных карточек. Советское кино вместе с Голливудом и Германией строило мировую историю кино. И вместе со штучными сотрудниками, собранными Клейманом, можно было бы построить музей, который привлекал бы людей со всего мира, как Третьяковка или Русский музей.

Это глупо даже с точки зрения здравого смысла: хотят заработать — и своими руками все разрушают. Все, чего хотел Клейман: открытых выборов нового директора. Мне очень жаль, что расстроили, разорвали уникальный коллектив профессионалов, которые, несмотря ни на что, продолжают верить в кино. Благодаря этой вере лишенная дома «Синематека» на протяжении многих лет двигалась по городу. Эти показы и были «постоянной экспозицией» все еще живого музея…