Автобус украинских эмчээсовцев проскакивает к центру Дебальцева в тишине. Примерно 10 утра на часах. Тишина длится с рассвета, и совсем скоро должно начаться. Автобус подъезжает к главному эвакуационному пункту у горсовета, где уже собрались полторы сотни человек. И стоим небольшой группой мы, журналисты. Уже громыхнуло в окрестностях. Люди начинают быстро пробиваться внутрь салона.

— Не поместимся все! — орет пожилой мужчина.

— Оставайся, не мешай! — его пихает женщина с ребенком.

Снова просвистело и разорвалось. Из-за угла показался второй автобус. Люди отхлынули от первого автобуса и приготовились штурмовать этот второй.

— Господи, а если всех накроет?

— Лучше бойся того, куда нас везут…

— Так в Артемовск, говорят.

— А что там, в Артемовске-то, ты знаешь? Выпустят там кишки, и все.

— Быстро, быстро давайте!

На днях не успели — снаряд прилетел к горсовету и разорвался вблизи автобуса, пострадали несколько человек и водитель. В самом здании теперь дыра.

Уезжать надо как можно скорее. А тем, кто не поместился, — уходить в укрытие. В автобусы не помещаются человек пятнадцать, они остаются на пункте — ждать следующего. С пакетами и китайскими сумками, никуда не уходят. Дед со взрослым внуком лет 18 просит закурить. Спрашивает, когда следующий автобус. Я не знаю. Спрашивает, кто знает. Говорю, что, наверное, мэр — он где-то здесь. «А как он выглядит?» — «Я не знаю» — «А что ты знаешь?» — «Что надо уходить отсюда, пока не приехал автобус» — «Это ***» — «А что не ***?» — «Много чего, сынок. Главное — уехать надо. Знаешь, как еще можно?». Но я не знаю, не знаю! «А это не мэр?» Опять грохочет. «Это от нас или к нам?» — «От нас это, а дальше — к нам. Так мэр?» Внук говорит: «Кажется мэр, деда». — «Будет еще автобус или нет, эй?» Но высокий человек с папкой уже зашел в здание горсовета.

Люди остались ждать у посеченных осколками елок перед горсоветом, куски веток вперемешку со стеклом и кирпичной крошкой на асфальте. На газоне — воронка, разрушенный кирпичный дом и, кажется, магазин, не разобрать теперь. На крыльце горсовета засохшие пятна крови. Протяжно свистит и падает где-то уже недалеко.

— Люди, что вы стоите, не слышите, что ли? Заходите внутрь! — военные на крыльце машут стоящим на улице.

— Командиры, твою мать, — отвечают военным.

— Да как хотите!

Но толпа все же быстро втягивается в здание.

Внутри тесно. Меня обступают, как очевидно заезжего. «Молодой человек, вы не поможете с бензином. Нам бы генератор завести». — «У нас на газу машина, простите». — «И что, никак не слить? Нам бы только десять литров. Генератор бы только…» — «Простите…» — «А может, лекарства какие есть?» — «Обезболивающее, и от сердца что-нибудь, от сердца!» — «От гриппа бы еще». — «Скажите, а хлеб когда сегодня раздадут?» — «Инсулин, нужен инсулин!»

— Ну что, спасут Дебалу или сдадут? — выдернула меня из окружившей с просьбами толпы женщина в норковой шубе.

— Кому сдадут?

— Кому-кому, Путину твоему! — сказала норковая шуба. — Всех нас положить хочет.

Высокий мужчина с папкой вышел из кабинета в холл и прошагал к выходу.

— Ну что там? — крикнули ему из толпы. — Когда хлеб дадут?

— Теперь только завтра дадут, — сказал он.

— Как завтра?! Сегодня жрать нечего! — прокричала в ответ какая-то женщина.

— А вода где?

— Вы издеваетесь, — сказал высокий человек.

— А хлеб? Когда уже начнут раздавать? — донеслось уже из другого конца холла.

На улице бахнуло что-то тяжелое, в горсовете задрожали стекла. Но никто не шевельнулся, все смотрели на мэра.

— Я работаю, — сказал Александр Дмитриевич, высокий человек с папкой. И замолчал, оглядывая набившихся в холл людей.

Но мэр ничего не сделал, не сказал. Только переложил папку из одной подмышки в другую и стал вытирать платком лоб.

— Так, где хлеб!

— Что значит «где хлеб»?! Час назад вот тут его раздавали! — закричал мэр. — Где вы были?

— Ничего не раздавали!

— Как не раздавали? Люди, что же вы молчите? — мэр обратился к заполненному холлу. — Раздавали хлеб с утра или нет?!

— Раздавали, — вяло отозвались в толпе.

— А какого черта все молчите? Расскажите другим, оповестите знакомых, пусть приходят! Кончайте только о себе думать!

— А лекарства где? Инсулин где?

— Женщина, я тут один остался! А вы только просите, и просите, и просите! Никто ничего не хочет делать! Вот садитесь — вон там стол — и пишите, какие лекарства нужны, опросите людей!

— Умный такой, а сам решил свалить, — сказала женщина в норковой шубе.

— Не стыдно вам за такие слова-то — свалить? Мне и автобусы надо организовать, и хлеб, и воду, а я один! И с области еще, — тут мэр крутанул пальцем у виска, — требуют, чтобы я эвакуировал компьютеры!

— Совсем долбанулись? На хрен кому эти компьютеры!

— Ну вы даете, женщина, — сказал мэр. — У меня же руководство все-таки есть!

— Парень, ты мне все-таки скажи, когда они угомонятся?

— Кто?

— Да ваши эти *** (гомосексуалисты. — П. К.), — не успокаивалась женщина в норковой шубе. — Вам шо, на России своей земли мало?

— Россия нас освободить хочет, Люда! А эти истребляют! — сказал мужчина рядом.

— Шо ты мелешь, дурак! Кому ты нужен?

— А зачем они (ВСУ. — П. К.) стоят в городе и лупят по «дээнэру»? Ответка-то на нас летит!

— Если бы только бутылочку бензина для генератора или хотя бы пол — телефоны подзарядить да батареи включить…

— У тебя телефон работает?

— Да на крышу надо лезть в пятиэтажках или за горсоветом есть пятачок.

Немного стихает. Во дворе горсовета поднимается лай и визг брошенных собак. Исхудалый грязный алабай бросается на дворняг. Его пытается успокоить такой же худой мужичок, гладит по загривку, алабай нервно озирается по сторонам. Идем в город.

Украинские военные обстреливают позиции сепаратистов, укрепившихся в Углегорске, Фащовке и Никишине, к югу от Дебальцева. Сепаратисты отвечают сначала со стороны Углегорска, а затем уже отовсюду — мины залетают и на окраины, и в город. С 11 слышны «грады» и тяжелые пушки. Снаряды приземляются повсюду и безо всякой логики. Грохот летающих туда-сюда снарядов не умолкает уже ни на минуту. Город простреливается полностью.

От девятиэтажек на Емченко, 1, — они выстроены буквой «П» — до эвакопункта у горсовета нужно пройти около 300 метров. Но для многих это расстояние оказывается непреодолимым. Безо всяких условий люди обитают в трех подвалах — по каждому на корпус. И, оказываясь на поверхности, не отходят дальше 10 метров от входов. Здесь нет никакой связи, и из слухов рождаются самые кошмарные новости. Люди не могут знать, что происходит в мире, в Артемовске, «на горсовете» и в соседнем подвале. Здесь остались самые «тяжелые» — инвалиды, старики, бродяги и несколько детей. Люди собирают для питья сточную воду. Рядом со входом в подвал разведен костер. Тучная женщина с опухшим лицом мешает на костре похлебку коричневого цвета. Всего у подвала человек семь.

— Вам надо эвакуироваться в Артемовск, — начинаем объяснять мы.

— Артемовск горит, там война хуже здешней, — отвечает женщина.

— А как, браток? — вмешивается мужчина с грязным лицом. — На Изюме всех разворачивают, никого не пускают, от Изюма — мертвая зона!

— В Изюме и Артемовске мирно, — говорю.

— Да какой! — кричит мужик. — Тут у горисполкома всех расстреливают!

— Да что за ***! — срываюсь я. — Там эвакуация, людей вывозят из города.

— Ну вывозят, а потом расстреливают!

Ребенок рисует на маленьком столике фломастером деревья, похожие на забор. У меня снова спрашивают закурить.

— На сколько вам хватит еды?

— Да дня на два хватит, — говорит женщина. — Потом не знаю. Уже неделю на похлебке сидим.

— Потом мертвых есть начнем, — говорит мужик с грязным лицом.

Идем в соседний подвал. У входа на доске неподвижно сидят две совсем старые женщины, лет по 80. На нас лает собака. Старшая по подвалу Антонина, лет 50, проводит в подвал. Так же холодно, как и снаружи, но еще и влажно. Темнота, пахнет гнилью. И еще кое-чем — в туалет ходят здесь же, в маленький отсек два на два метра. Сдвинутые вместе кровати и диваны стоят на земляном полу. Антонина говорит, что не может выехать, потому что у нее неходячие мать и свекровь. Выясняется, что это те старушки на доске. Антонина просит помочь с транспортом. Я предлагаю доехать до эвакопункта на нашей машине, но Антонина, немного подумав, почему-то отказывается. Начинает плакать, просит — «лучше привезите лекарств». Поднимаемся наверх, навстречу нам торопится полненькая женщина, кричит, что нужен инсулин. Обещаю передать волонтерам. Антонина записывает и передает мне адрес. Если вдруг ее не будет, просить оставить лекарства Сергею, вон тому парню в пуховике. Но Сергей говорит, что завтра пойдет на эвакуацию. Антонина снова плачет: «С кем мы теперь останемся?!»

Наконец кто-то кричит, чтобы мы уходили.

— Телевидение приедет, а потом начинают по нам стрелять! Это вам специально для картинки, мы знаем!

Снова начинает греметь. Мины ложатся с грохотом где-то за горсоветом. Те, кто стоял на улице, перемещаются ко входам в подвалы. В подъезде дома на 20-летия Победы две женщины, увидев нас, говорят, что в свой подвал больше никого не пустят. Мимо проезжает старик на велосипеде — в пакете на руле две буханки хлеба. Идем назад к горсовету.

Не поместившиеся в автобусы опять ждут на улице.

Рассказывают, что алабай снова бросался на дворняг и его пристрелили военные. И я уже не могу понять, что здесь правда, а что — нет.

На обочинах трассы при выезде из Дебальцева несколько разорванных машин и упавшие деревья. Сама дорога разбита техникой и обстрелами. Но до села Луганского (треть пути до Артемовска) надо мчать на полном ходу — этот участок считается самым опасным, попадает под перекрестный огонь и «ДНР», и «ЛНР». Уже в Луганском встречаем на трассе покореженную сгоревшую «десятку», которую пилят спасатели. На носилках окровавленное тело заносят в кунг.

Убитых и раненых, гражданских и военных свозят в Артемовск. Военный госпиталь делит одно здание с клиникой для гражданских. Раненых подвозят волонтеры на собственных же машинах, переоборудованных в медички, и нацгвардейцы на джипах.

Олег Войцеховский, замкомандира медицинской роты Нацгвардии, показывает мне новый корпус — заброшенное еще недавно здание, которое добровольцы будут ремонтировать под полноценный госпиталь.

— Это все не на месяц и не на два. Два-три года будет эта война, — говорит Войцеховский, закуривая. — Если только Путин не поймет раньше, что нельзя победить Украину. Даже если уничтожит всю армию, то поднимет народ. Пусть поймет и уведет своих «отпускников» отсюда.

— А что местные?

— Не воюют местные. Не хотят местные никакой войны… Но если сдадим Дебальцево, война пойдет и в Артемовск, и дальше.

Войцеховский тушит сигарету ботинком. В тот же день «грады» впервые долетают до деревни Зайцево, южной окраины Артемовска.

Дебальцево, Артемовск