Впервые я начала на уроках читать Бродского в 1988 году. Могла бы и раньше, поскольку перепечатки текстов бродили по рукам. И моих учеников в том числе.

Помню сильное впечатление, которое на меня произвело чтение Бродского Михаилом Козаковым. Он читал стихи поэта в моем доме в Новосибирске в 1975 году. До настоящей, подлинной встречи моих учеников с Бродским было далеко. Но как было — так было.

Никогда не забуду ощущение шока, вызванного первой встречей с Бродским на уроке. Уже это самое первое впечатление напомнило мне импринтинг — так называют в психологии внутреннюю предуготовленность организма к целостному восприятию. Точнее, запечатлению. Казалось, что все, чем мы занимались раньше, было подготовкой встречи с поэтом. Педагогика тут совсем ни при чем. Было что-то, лежащее вне меня и вне наших уроков, что и вызвало такую мощную реакцию на незнакомое.

Дети встретили своего поэта, свою личность, своего человека, сознание которого было столь же напряжено, как их собственное. Они почувствовали, что, во-первых, это напряжение «разрешено». И, во-вторых, оно имеет выход.

«Выход на уровень свободы через стрессовое пограничное состояние. Осознание себя в стихии» (Максим Мальцев, 1988 год).

«Поэт другого времени никогда не мог написать «падаль — свобода от клеток». Мертв, но свободен» (Ролен Нотман, 1988 год).

«Даже когда забываешь стихотворение Бродского, помнишь ритм, даже не ритм, а облик. Облик стиха» (Миша Юданин, 1988 год).

Художественная структура входила в юношескую душу, сохраняя свою чувственную вещественность, вещность. Они действительно помнили, слышали и видели облик стиха. Открывались какие-то другие каналы восприятия поэзии.

А сейчас я расскажу о детях, работы которых перед вами. Тогда они учились в четвертом классе. Им было 10 лет. (По экспериментальной программе они перешагнули через класс.) Я бы никогда не рискнула им читать Бродского. Но однажды…

Они получили задание выучить стихотворение, которое им понравилось.

Читали-читали, и выходит Ксения Пестова. Притихшим, но внутренне сильным голосом она начала: «Ты ожил, снилось мне, и уехал в Австралию…» Боже ты мой! Это было сложнейшее стихотворение Бродского «Памяти отца», только что напечатанное в «Литгазете». Она прочла его на одном дыхании, как одно целое предложение. Ощущая смену ритмов внутри слова. Потом позже мы прочтем у Бродского: «… предпочел бы превратиться в пепел сразу». А пока мы еще не можем многого понять, но есть что-то выше нашего понимания. Полезное состояние, кстати. Послышались с места возгласы: «Я тоже такое хочу выучить!», «А где это взять?». Одно мы знали наверное, что никогда не расстанемся с тем, кто написал эти стихи. Следует заметить, что Ксения Пестова училась в школе при консерватории по классу композиции.

Сочетание несочетаемого — бурный водоворот, в который втягивает тебя поэт, и свобода пребывания в стихии слова — вот что влекло нас. Вселенский простор и то, что Бродский потом назовет «сжатием пространства»: камера, чулан, могила…

С тех самых пор мы читали на уроках Бродского. В течение всех семи лет. Пошел восьмой. Кирилл Соколов в сочинении 1996 года написал: «Полжизни с Бродским» — и это правда.

Года через два после первого чтения Маша Кутургина воспроизведет магию пребывания в тексте: «У меня такое впечатление, что оформленные в слове мысли и чувства Бродского становятся уже моими мыслями и чувствами. Я уверена: все, что происходит с нами по поводу этих стихов, это творение Бродского». Вот в чем секрет! Они, я, ты, каждый из нас — творящая часть стихов Бродского.

Формы обращения к поэзии Бродского были разными. Иногда это были импровизации по отдельным строчкам. Например: «скрипи, скрипи, перо, переводи бумагу…», «этих мыслей дребедень…», «я себя ощущаю…». То вдруг появлялись работы под условным названием: «А давненько мы этим не занимались» (это значит, что недели две мы не читали в классе Бродского).

Мы решили, что в июне 1996 года, когда окончим школу, напишем большое письмо Бродскому и отправим свои работы разных лет.

И вдруг моя бывшая ученица Наташа Фет уезжает в Америку на постоянное место жительства. Это был конец декабря 1995 года.

Я ничего не могла придумать — просто взяла детские листочки и на обратной стороне начала вспоминать, что это была за работа, когда и кем писалась, при каких обстоятельствах. Корявые детские почерки, вырванные из тетради листки, но какое дыхание подлинности — так мне казалось.

…Надо было везти конверт к Наташе Фет в Академгородок. Новосибирск в тот день был объят вьюгой. Пакет взялась везти наша классная Лилия Николаевна Кушнир, или Лилечка, как мы ее с ребятами называли. Поздно вечером двадцатого декабря она ввалилась в мой дом, как-то странно осевшая. На ней не было лица.

— Потеряли конверт? Они уже уехали? — это я взрываюсь.

— Нет, я все отдала, но мне худо. Я очень плохо ехала.

Лилечка села в маршрутное такси, идущее в направлении Академгородка, но конечная остановка именно этого номера была в микрорайоне «Щ». Уже стояла кромешная тьма. Шофер ссадил Лилечку почти в лесу. Вьюга пуржила, и нашей Лилечке показалось, что она со своим конвертом никогда не найдет дороги к Бродскому. Может, во всем этом есть какой-то знак, задумались мы. Но о смерти, конечно, никто никогда не думал.

А уже 1 февраля я должна была войти в класс на свои уроки. Урок литературы без Иосифа Бродского. А как войти?

Все оказалось просто: я вошла в класс, горели церковные свечки в рюмках. На доске висела газета со стихами. Портрет Бродского, выполненный Юлечкой Березинцевой. И крупным шрифтом надпись: «Меня здесь нет, об этом думать странно».

На столе уже лежали первые сочинения, в которых юность делала отчаянную попытку сопротивления смерти.

Произошла сшибка неумирающего текста со смертью человека, породившего текст. Секрет юношеского потрясения состоял в том, что, зная о дуэли Пушкина и трагедии Толстого в Астапове, все равно воспринимаешь их бессмертными. Они не «умирали». И еще одно важное обстоятельство. Возможность смотреть в одно и то же небо с поэтом, присутствие пишущего в одном времени и пространстве (подумаешь, Нью-Йорк! Все равно Земля) давали особую силу жизни нашим встречам. Это то, что называют со-бытием. Со-бытие имело место быть.

Мои подруги, старые друзья, вас не любить практически нельзя. Когда мы Бродским тесно сплочены, уроки — это сладостные сны. Звеня, трепещут тысячи стихов, готов к востребованию странный род. Я мыслю наподобие сверчка, треща, бумагой белой шелестя. (Экспромт Ольги Шойдиной на уроке литературы, декабрь 1995 года).

Эльвира ГОРЮХИНА

P.S.Уезжая из России, Михаил Козаков произнес фразу, смысл которой примерно такой: «Я не могу жить в стране, которой не нужен Бродский».

Михаил Козаков, как никто другой, читающий стихи Бродского, на этот раз ошибся. Об этом я написала в письме Бродскому. Хорошо помню, что написала.

А судьба конверта с детскими работами неизвестна. Следы ученицы потерялись…

Юлия Березинцева, 11 «б» класс (математический), школа №10, г.Новосибирск

Памяти Иосифа Бродского

Смерть поэта в сочинениях

Смерть – это наши силы, Это наш труд и пот. Смерть – это наши жилы, Наши душа и плоть. И.Бродский

Неожиданно, больно, страшно пришло к нам известие о смерти Иосифа Бродского.

Для того, чтобы понять истинное переживание, вызванное смертью человека, необходимо заглянуть ненадолго в прошлое.

У многих моих одноклассников образ Бродского складывался по-разному. Из сочинений можно понять, что Бродский выстраивает свой мир, свое бытие, взяв за основу обыденность этого мира (мира, в котором мы живем), представляя его через свое собственное одиночество. «Стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя» - говорил Бродский в своей Нобелевской лекции. Возможно отсюда и возникает величие того мира, в который нас погружает Бродский. Мы – часть этой обыденности. Значит, стихотворение про нас. А место Бродского одновременно в каждой частичке этого мира, то есть и в нас, в наших душах.

И вот внезапная, поглотившая, казалось бы, все живое, смерть. Первое, что пытается сделать человек в такой момент – защититься от нее. И ты начинаешь твердить: «Этого не может быть! Это неправда». Каждый защищается по-своему.

Аркадий Предтеченский выбирает рациональный подход: «Если слово предшествует человеку, если оно есть воплощение духовности, значит, поэт не умирает, ибо он весь в СЛОВЕ. Слово – константа вечности, через слово поэт переходит в бессмертие».

А у Ильи Максимкина защита достигает своей крайней точки. Он, услышав о смерти Бродского, написал: «Для меня ничего не случилось». Размышление о смерти вызывает ощущение безысходности, безвыходности, неудобства как во внутреннем состоянии, так и чисто физическом.

В работах, написанных на смерть поэта, фиксируется остановившееся мгновение, остановившиеся кадры. Например, у Виталия Черникова такой кадр: «Вокзал. Потертый чемодан. Бродский… Отъезд из России, или начало вечных скитаний?». Есть в переживаниях еще один важный момент.

Со смертью всегда возникает чувство собственной вины. Лена Малахова назвала свою работу «Мы ничего не успели». Многие начинают вспоминать суд на Бродским, его изгнание их страны. По мнению Маши Куторгиной, он умирал дважды: «Первый раз при отъезде из России в 1972 году, а второй раз «он умер в январе в начале года»».

Стена, с помощью которой мы тщетно пытались отгородиться от смерти, постепенно разрушалась. Шок, который мы еще испытывали при известии, что Бродский умер, переходит в следующую стадию. Уже ко дню похорон этот шок прорвал эмоциональную стену, и мы, наконец, начали понимать, что Бродского уже нет в этом мире.

Ко дню похорон шок обретает новые формы. Он уступает место сознанию. Возникает мысль, что надо как-то выйти из этого состояния. В работах ясно слышится, чувствуется, что строчка из стихотворения Бродского «отсутствие мое большой дыры в пейзаже не сделало» обрела иной смысл, и на фоне этой новой картины оказалось, что нет, СДЕЛАЛО! Осознание этой «дыры» есть скрепляющая нить, пронизывающая наши работы, на которую, образно говоря, можно их нанизать. Привести к одному знаменателю.

Как бы нам ни хотелось верить в то, что гении, живущие среди нас, бессмертны, что они не подвержены многому из того, чему подвержены мы – это не так. Оказалось, что есть вещи, существующие вне нас, и даже вне Бродского. Есть рок, не разбирающий того, что ему попадается на пути. И от этого сознания становится страшно…

Похороны… В этот день приходит отчетливое осознание, что это уже действительно конец. Убеждающий нас конец. Но опять не хочется в это верить. Это одновременное осознание и неверие, как два неутомимых борца продолжают свой бой. Слова Виталия Черникова: «Похороны…Пространство и время соприкасаются…». Что можно сказать, когда это происходит? Понимаешь беспомощность, да и бесполезность своего слова. Что оно может значить, когда смерть орудует такими понятиями, как пространство, вечность и тайна?

«Пространство в чистом виде…». Там теперь душа Бродского, и об этом думать странно. А как же наше пространство? Бродский умер в США, воскрес у нас в России… Я думаю, он протянул нам на прощание с небес ниточку, за которую еще все-таки можно ухватиться. Понятие пространства, а точнее, различных пространств, появляется на девятый день. Света Сваровская точно зафиксировала самое главное: «Осталось ощущение вертикали. Ощущение той высоты, которой мы еще не скоро коснемся, и коснемся ли».

Первое, на что обращаешь внимание, когда читаешь сочинения, которые написаны на девять дней, отсутствие ужаса. Если раньше было больно, был шок, и необходимо было защититься, то сейчас эта боль как бы оборвалась. Или переросла? Лиля Холодарь очень точно определила это состояние: «Когда читаешь Бродского, обладаешь не одной парой глаз, а тысячами, и всего лишь одной душой, которая катастрофически не успевает, и от этого есть боль. Но эта боль была живой. И когда она оборвалась, стало больнее. Нет, не так. На место боли пришло то, что во сто раз ее хуже: тоска (не успели!)». Что не успели? Понять, написать, признать?

В сочинениях на девятый день присутствуют переменчивые временные и пространственные разграничения. Впервые мы начали писать о Бродском в прошедшем времени. Зафиксировали это и удивились: «А почему я говорю в прошедшем времени?».

Все, шока нет! Но и выхода из смерти найти не удается, так как нет слова. Прошло девять дней… Какое взять слово, чтобы оно было достойно стоять после этих трех?

…даже режущий ухо звук лучше безмолвных мук.

«Где взять этот звук?», - этот вопрос задает Лиля Холодарь.

Каждый попытался найти свое слово, свой звук. У Оли Шойдиной этот звук вылился в стихотворение:

Как нелепо и глупо… Плачет воском свеча. Неужели он умер?.. Не услышав меня? Время нас разделило, Сквозь пространство зимы Небо плачет колючим Тонким запахом тьмы…

Есть одно сочинение Оли Новиковой, которое объяснило мое состояние: «Неужели у меня есть возможность писать, а у Бродского ее больше нет?». Страшный и одновременно простой вопрос. И на него есть такой же простой ответ Ильи Максимкина: «Все люди рано или поздно умирают. Бессмертие – в сознании людей. Но и бессмертные когда-то умирали». Надо научиться жить без Бродского. Поэзия Бродского будет жить без его физического присутствия.

Некоторые вернулись к своим первоначальным впечатлениям. Аркадий Предтеченский пишет: «Я не могу забыть, что у Бродского болело сердце, что он умер в эмиграции. Принятая мной идеализированная картина «поэт в слове» была всего-навсего отчаянной попыткой защититься от смерти. Человеческие глухота и немота становятся индикаторами смерти…

Бродский, сравнивая продолжительность существования языка и общественных формаций, определяет место языка во времени. Но в стихотворении он производит обратное действие над временем: наполняет им собственное слово. Поэтому мы говорим не о слове Бродского во времени, а о времени в его стихах» (Аркадий Предтеченский).

В «Представлении» Бродский орудует эпохами и передает это разными языками. У Димы Куделькина в сочинении есть интересная мысль о том, что Бродский использует принцип «равноправия слов»: «Любое слово имеет изначально общечеловеческий смысл, и только мы делаем его впоследствии узким».

Как Бродский читал свои стихи? Я не понимаю. Но ты весь оказывался внутри стиха, вовлеченный в него звуком, ритмом или еще чем-то. Может быть, и весь мир оказался внутри этих стихов.

А потом мы пошли в пятые и шестые классы. Мы читали детям стихи Бродского. Они выражали свое впечатление через рисунки. Детские рисунки вместили в себя весь мир: от натюрморта с цветами и фруктами, от черного коня у ночного костра, до сложных хоровых композиций и глубокого философского осмысления. Для меня было настоящим откровением увидеть в детских рисунках символику, присущую Дали. Это часы, шкаф, клетка, распятие, дверь, смерть и глаза. Глаза, в которых отражается вся Вселенная. Потрясающие работы Сергеевой Лены и Ладыгина Андрея. А работа Андрея Верещагина вызвала у меня полушоковое состояние. Он создал своеобразное триединство Смерти, Ангела, Дьявола. И Распятый на кресте включает все это в себя. Для ребят это было первое знакомство с поэзией Бродского. Они рисовали стихи… На бумаге остались их ощущения, мысли, чувства, образы. К 11 классу они научатся выражать все это словом. Но, увы, исчезнет непосредственность. Разучатся ли они писать такие картины, одновременно простые и точные, так созвучные настроению стиха?

Приобретая одно, теряешь другое.

Эти дети нашли Бродского, а мы его потеряли.

Человек, создавший бессмертные тексты, умирает… Что может быть страшнее…

10 февраля 1996г.