Начало нынешнего года открыло перспективу, казавшуюся ранее невероятной: мемориальные объекты и литературные сюжеты, которые, как считалось, призваны были защищать общество от зла, напоминая ему о боли и страданиях невинных, превращаются в инструменты устрашения. Если раньше повествование о репрессиях мотивировало на гражданскую активность, принуждало к сознательности, то теперь, на второй год противостояния в Украине, реакция ровно противоположная. По мере того как власть, защищая себя, показывает свою насильственную природу, напоминание о ее прошлых преступлениях, о том, как далеко она может зайти, сводит на нет пыл активистов.

Посещение печально знаменитого Бутовского полигона сегодня — это очерчивание горизонта возможных действий со стороны власти в ответ на открытое неповиновение граждан. 21 тысяча жертв, память о них вяжет страхом. В 2015 году человек, решивший выйти на улицу с протестным плакатом, одеваясь у себя в прихожей, когда будет думать о том, что с ним может произойти, в пределе представит отнюдь не автозак и штраф. Он представит колючую проволоку поверх забора и мертвящую тишину подмосковного леса, куда его могут вывезти вместе с другими. В недавнем прошлом эта же проволока напоминала о раскрытых архивах Комитета государственной безопасности, о победе граждан над мощнейшей машиной подавления, то есть вдохновляла на новые действия. В фундаменте митинговой активности последних лет лежал драйв от падения коммунистического режима. Болотная площадь и площадь Сахарова были продолжением, пусть и не таким яростным и страстным, порыва 1991 года.

И вот игра поменялась. Государство, окончательно придя в себя после удара и освоившись в новых условиях, заменив коммунизм черносотенным национализмом, шаг за шагом возвращается назад, к своему классическому состоянию. По крайней мере, оно изо всех сил намекает на это стилистическими мутациями охранительной пропаганды. Пропаганда уже говорит на языке люмпенов, привыкших к повседневному уличному, бытовому насилию. Еще несколько шагов в этом направлении — и государство получит желаемое. Получит свои жертвы.

Новые условия по-новому перестраивают стратегии политической активности. Преодолеть страх перед дубинками ОМОНа не так уж и сложно. Что такое пара синяков, если речь идет о шансе положительно повлиять на судьбу страны? Административный арест — чуть страшнее, но в условиях, когда жизнь и здоровье вне опасности, переступают и через него. Особенно если повод для «гуляний» достаточно яркий и настрой боевой. Но куда деться от брутальной однозначности бутовских ям?

Мало кто способен выйти на митинг, видя на горизонте фигуры Генриха Ягоды и Николая Ежова. С точки зрения политической науки главное в этом образе — его реальность. Так уже было, и было совсем недавно, всего три поколения назад. И чем ярче этот образ, чем удачней оказались работы художников, писателей, журналистов и историков, занимавшихся разоблачением советского тоталитаризма, тем он действенней. Это касается чтения Шаламова и Солженицына, просмотра фильма «Чекист», знакомства с житиями новомучеников. Они больше не изобличают власть в том смысле, что власть не становится уязвимой от причастности к запредельному по масштабам злу. Наоборот, государство собирает сегодня новые бонусы от своих старых преступлений.

Особенно важным становится акцент на беззаконии, на способности властей дойти в своем стремлении сохранить себя до абсолютного произвола. Нынешние власти едва ли способны устроить новый ГУЛАГ, однако они намекают, и этого намека — самого по себе, в отрыве от способностей теперешних игроков к инфернальному злу — оказывается достаточно. Подобно тому, как наследники крупного состояния могут использовать в своих целях средства, заработанные задолго до их рождения, так и московские власти, пока еще не осознанно, стремятся опереться на страх, произведенный в 30-е годы.