Наиболее мобильная, обеспеченная и просвещенная часть российского общества кажется одержимой вопросом: уезжать или оставаться? Для жителя депрессивной территории в этом вопросе нет ничего нового, но неожиданно самые привилегированные россияне, москвичи, вдруг осознали себя в ловушке. Падающие доходы, убывающие возможности самореализации и просто безнадежный тон, не то мода, не то тень, отбрасываемая в настоящее грядущими бедствиями.
Столица столкнулась с синдромом беглецов, которым восточная часть страны, по сходным и отличным причинам, страдает уже лет 20. Территория, входящая в современные Уральский, Сибирский и Дальневосточный федеральные округа, за последние 23 года (с 1991-й по 2014-й) потеряла — вследствие не только отъездов, но и невосполняемой убыли — более 10% населения.
Я живу в регионе—чемпионе отъездов: граничащая с Казахстаном Курганская область лишилась в 1991—2014 годах 20% населения. В 2014 году, по данным Росстата, лишь немногим более 40 миллионов россиян живут на Урале и к востоку от него, на землях, составляющих более 75% территории страны. Остальные 100 миллионов с небольшим сгрудились в Европейской России, но последняя также поставила вопрос: уезжать или оставаться?
Центр дискуссии — предсказуемо, Москва, единственный, за исключением Северного Кавказа, демографический бенефициар прошедших двух декад: если регионы, входящие сейчас в Северо-Кавказский федеральный округ, восстановили немалые потери населения за счет бума рождаемости, то Москва разрослась, став мощным миграционным магнитом. Здесь что-то происходит, есть ресурсы, возможности, стремительная жизнь. И вот внезапно все это убывает. Вопреки вечной мантре, что Москва — это не Россия, она оказалась самой настоящей Россией: главная проблема последней — неистовая жажда бегства — догнала и ее.
Куда ж нам плыть?
В недавнем интервью «Новой газете» главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов метко определил одну из международных ролей страны: «Земля транзита». Для мира наша гигантская трансконтинентальная протяженность, отчасти совпадающая с северным вариантом Великого шелкового пути, — это логистическая возможность и, более того, логистическая неизбежность. Меняются товары и скорости, но траектории остаются.
Движение товаров приводит в движение людей. Мобильность заразительна. Кочевая натура русского человека особенно явна в сибиряке: он либо сам номад, либо потомок номадов: беглецов и ссыльных, спец- и просто переселенцев, авантюристов и искателей лучшей доли, просветителей и колонизаторов.
Даже став оседлыми сибиряками, люди хранят память о приезде предков сюда тем цепче, чем более насильственным было это событие. Мои предки были сосланы из Западных губерний в середине XIX века, бабушка и отец приехали в Сибирь с закавказской эвакуационной волной 1942 года, а в XXI веке за Урал вернулась я. Сибирь не отпускает. Она затягивает. Она обладает — магией? Да, и еще — мечтой.
Перед отъездом, «благословляя страну изгнания», декабрист А.Е. Розен, написал: «Сибири, быть может, предстоит в своем роде назначение Северной Америки, куда также за политические и религиозные мнения волею и неволею переселились изгнанники». Имя мечты — новая гражданственность. Декабристов и польских ссыльных назначило «Провидение… быть основателями и устроителями лучшей будущности Сибири, которая, кроме золота и холодного металла, кроме богатства вещественного, представит со временем драгоценнейшие сокровища благоустроенной гражданственности».
Я люблю свой край свободы и обещания. Землю бесконечного горизонта. Малую родину величиной в 13 миллионов квадратных километров. Мне не нравится, когда земляки начинают величаться перед европейскими россиянами тем, что на нашей земле не было крепостного права. Это правда, но не нам, потомкам ссыльных, каторжных и спецпереселенцев, упрекать невольников. И не в краях, заселенных пришельцами, кичиться родословной. Любовь, проявляющаяся в отторжении чужого, неистинна. Нас, бесспорно, доводят до пристрастности, до регионального эгоизма и несправедливости к соседям — доводят этим невнятным, репрессивным и бесстильным дискурсом «единой» — и больше никакой — России; но мне кажется, доходить до того, до чего доводят, не нужно.
Сибирь — сестра Европейской России, точно так же, как не врут детские книги и мифы, Азия и Европа — родные сестры. Наша Сибирь, а тем паче Урал, Рифей древних греков, уже были в светлом эллинском замысле. Это обязывает.
Сейчас Сибирь славна чем угодно, но не благородством устремлений. Она многих питает и греет, буквально — энергией: притом что население мегарегиона Урала, Сибири и Дальнего Востока составляет лишь около 28% населения страны, доля его взноса в российский консолидированный бюджет в 2013 году составила более 37%. Но смысл Сибири — не в киловаттах. Сила Сибири — не в трубопроводах, кто бы, куда бы и когда бы их ни строил. Свидетельство бесплодности ставки на одно материальное и приземленное — в том, что, без устали отдавая энергию и отряжая вдаль людей, сибиряки в итоге услышали лишь слова «ресурсное проклятие» и «нефтяная игла». Декабрист благословлял Курган, место ссылки, а жертвенные нефте- и газоносные поля заслужили лишь брань.
Чувство невознагражденного даяния новосибирский художник Артем Лоскутов выразил в словах: «Мы отдаем свои ресурсы, а в обмен получаем набор идиотских законов». Но стоит отметить, что законы мы получили не адресно, а наравне с Европейской Россией, которая также не просила о них. Ресурсы же отдали, потому что не могли не отдать, и не в качестве уплаты за «благоустроенную гражданственность». Она — плод гораздо больших трудов и жертв, на которые Сибирь, как и остальная Россия, пока не сподвиглась.
И все же язык нажима, разделения и подкупа здесь находит меньше ценителей. Президента России в Сибирском федеральном округе выбирали критичнее, чем в других округах. «Выборы 4 марта 2012 г. не принесли нынешней власти спокойствия. Сибирский регион в поддержке В.В. Путина занял последнее место», — отметил иркутский ученый А.В. Петров в статье «От Путина до Путина: сибирские электоральные предпочтения на выборах Президента России (2000—2012)» в «Известиях» Иркутского госуниверситета. В 2013 году ученые Сибирского отделения РАН проявили большую, чем их столичные коллеги, солидарность в сопротивлении реформе Академии наук, гласно оценив ее как ведущую «к краху работ по развитию экономики, научно-образовательного и инновационного комплекса Урала, Сибири, Дальнего Востока и, как следствие, всей Российской Федерации». Ученые чаще других знают точную цитату Ломоносова о том, что «российское могущество» — не богатство — прирастать будет Сибирью.
Что же есть наше собственное могущество?
Когда-то в Сибири было одно-единственное каменное здание — храм. Освященный в честь Софии Премудрости Божией кафедральный собор и сейчас стоит на высоком берегу Иртыша, в Тобольске. Здесь, а не у буровой вышки, не у золотопромышленной драги, не у нефтепровода, бьется сердце Сибири, ее сила. Россия пришла в языческий край со словом и образом мудрости, с тем Светом, который просвещает всех.
Где-то между 60-м градусом восточной долготы и 169-м градусом западной долготы, на просторе 5 национальных республик, 13 областей, 3 автономных округов и 6 краев, часть которых также включают национальные автономные округа, — новая, лучшая, возможная Россия молчит и думает свои думы.
Если вам — временно или не случайно — надоела та, что вокруг вас, сделайте себе доброе дело — приезжайте в Сибирь.
Елена Бердникова, писатель, поэт, публицист — специально для «Новой»
