В пятницу прокуроры попросили суд приговорить Олега Навального к восьми годам колонии «по делу Ив Роше». Его брату Алексею грозит десять лет. Корреспондент «Новой» расспросил Олега об обстоятельствах дела, о «Почте России» и работе следователей.

— Как ты попал на работу в «Почту России»?

— Я пошел на собеседование в главный центр магистральных перевозок. Думал, «Почта России» — это отделение возле моего дома. А там — 58 тысяч квадратных метров цехов, внизу дебаркадер с почтовыми вагонами, тоннели под площадью Трех вокзалов — дикая активность. Я понял, что это по мне. Большая структура, низкоэффективная — на многих этапах можно что-то улучшить.

Это была амбициозная задача, и что-то изменить удалось. Например, вместе с командой профессионалов, которые со мной трудились, мы отменили сургуч — его теперь используют только для отправки винтажных писем. Это одно их моих достижений, которое можно объяснить, про остальные никто не поймет.

Все, с кем я работал, раньше не занимались почтой — пришли из разных отраслей. Просто нужно найти людей с горящими глазами, а дальше они разберутся. Нужно искать фанатиков, которые готовы месяцами спать на раскладушке на работе. Я сам фанатик.

— Потом тебя вынудили уволиться?

— Я работал в сортировочном центре в Подольске. Потом меня на антикризис отправили в EMS («дочка» «Почты России», входящая во всемирную систему экспресс-доставки корреспонденции. — Е. Ф.). Я в первый раз такое видел. Этажи по две тысячи метров. Все до потолка забито посылками. Между коробками проложен коридор и ходит одна тетечка, сканирует. Два, три месяца этим посылкам. Все это я разгребал. Потом начались проверки: «Ой, вы все делаете не по технологии». А я к тому времени всю технологию перестроил, ввел массу инноваций, но они шли вразрез со старыми правилами. Когда пытаешься сделать что-то новое, а двести человек тебе в этом мешают — в чем смысл? Я решил уйти, написал заявление об увольнении. Впрочем, в «Почте» меня долго от гебистов защищали — там было давление и за год до моего увольнения.

— Как думаешь, решение по вашему делу уже принято?

— «Почта России» научила меня — именно так работает система в любой крупной организации и в стране тоже: все решения принимаются в последний момент. И сейчас, наверное, будут смотреть, сколько человек в фейсбучной группе зарегистрировалось (сторонники Навальных объявили о «народном сборе» в день приговора. — Е. Ф.), какой курс доллара… У них не очень хорошая ситуация.

Я думаю, сколько бы нам ни дали, мы выйдем раньше. Весь секрет эффективности власти — в ее сменяемости, поэтому нынешняя власть обречена на провал. Даже если правитель кристально чист, людей, которых он привел к власти, со временем победит коррупция. В «Почте», чтобы принять элементарное логическое решение, нужно было дождаться какого-то там первого зама или директора — ждать неделями.

— Расскажи об обстоятельствах уголовного дела.

— Есть компания «Ив Роше». У них центр формирования посылок в Ярославле. Почта при прежнем руководстве давала им скидки на посылки и бесплатно доставляла грузы в Москву, если перевозка стоила меньше 5% от чека. Потом поменялся генеральный директор, пришел Казьмин из «Сбера». Первое, что он начал делать, — урезать расходы. Всем отменили скидки и бесплатную перевозку. «Ив Роше» искали, каким образом довезти грузы до Москвы — транспорт их перевозчиков не имел пропуска на въезд в пределы Третьего кольца, — а я знал их менеджера. «Давайте буду возить. По какой цене?» — «Двадцать тысяч рублей».

— Ты этим «Почте России» никак не навредил?

— «Почта» не занимается коммерческим экспедированием грузов. Если «Почта» дает куда-то машину и забирает товар, он должен стать посылкой, а процесс приема невозможен вне отделения связи.

В материалах дела видно: у «Ив Роше» было шесть компаний-подрядчиков и мы возили дешевле всех. Как они мне сказали — 20двадцать тысяч — так я и возил, ни разу тариф не поднимал. Когда перевозчик поднял цену, я другого нашел.

— А Алексей к этому какое имеет отношение?

— Никакого. Его участие было на уровне идеи — сделать контору, которая организует электронный сбор подписки на издания (для этого за несколько лет до появления первых контрактов с «Ив Роше» и МПК братьями была основана «Главподписка», но реализовать идею не получилось. — Е. Ф.). Он знал, что я сам начал оказывать транспортные услуги, но никак не участвовал в работе.

—Еще вам вменяют легализацию…

— Там все очень просто: у нас есть фабрика, семейное предприятие (Кобяковская фабрика лозоплетения. — Е. Ф.). Я с родителями договорился, что часть его беру на себя, перестроил, расширил помещение на несколько сотен метров. Ни в какие офшоры ничего не выводились, дивидендами не распределялось. На прениях они про легализацию даже ничего не сказали — невозможно ничего доказать. Ты же не будешь про законные сделки говорить, что они фиктивные. У нас есть документы, показания страховщиков, что площадь фабрики действительно в несколько раз увеличилась.

— До уголовного дела ты понимал, что это может быть уязвимым местом?

— Я думал, что ничего придумать тут нельзя, это абсолютно прозрачный, легальный бизнес. Мы думали, они скорее придут на фабрику. Ее-то как раз с Алексеем легче связать — он там учредителем был. Они и начали-то дело потому, что желали провести обыск на фабрике и нашли документы по «Главподписке», которые там лежали. Даже в арбитраже ни одна из этих компаний ничего не получила бы. Они эти договоры перезаключали много раз — нет ведь ни принуждения, ни кабалы.

…Мы абсолютно точно знали, что рано или поздно нас все это коснется. Через семью легко на любого человека воздействовать. Я, честно говоря, думал, что меня будут по «Почте» мочить. Очень легко было сказать, что все сорванные сроки — это моя вина. Привязка Алексея в случае с «Главподпиской» настолько надуманная, что его и к «Почте России» могли бы привязать — он же является пользователем ее услуг! Могли бы сказать, что я его письма вперед других отправлял, например. Ни один бизнес нельзя вести, не обсуждая его по телефону, по скайпу или как-то еще. Была же прослушка в деле «Кировлеса». А тут ничего нет.

То, что делает Алексей, мы внутри семьи очень одобряем. Нет такого, чтобы мы говорили: «Перестань, и нам будет спокойнее». Мы его поддерживаем.

— А если случится так, что тебя закроют, как ты или твоя жена будете говорить об этом детям?

— Как есть. Что есть «кровавый режим», который посадил вашего дядю, а заодно и вашего папу. У меня появился еще один ребенок, пока это все тянется. Одному скоро три года, другому будет год.

— Ты не думал уехать из страны?

— Это точно будет проигрыш, а я не привык сдаваться. Почему я должен уезжать из своей страны, которую я люблю? И вообще — кому я нужен в другом месте, что я там буду делать? Я здесь вырос, я хочу строить хорошую страну. У нас очень интересный народ, который может все преодолеть, если захочет. И я хочу в этом участвовать.

— Есть ли политические вопросы, в которых ты с Алексеем не согласен и споришь?

— Спорим для повышения навыка споров. Он меня иногда называет «ватником» — я отстаиваю какие-то моменты по Крыму. Но больше спорим для того, чтобы лучше с другими людьми спорить.

— А по тактике?

— Я считаю, что путь, которым он идет, — рискованный, но правильный. Он делает это круто.

— Сейчас, когда дело дошло до приговора, как ты с этим живешь? Алексей-то сидел в спецприемнике и в Кирове, готовился, баулы собирал…

— У меня уже сложен этот чемоданчик — я в интернете почитал, что именно там должно быть, жена посоветовалась с женой брата. Может, Алексей морально готов больше, чем я. Мне брат скинул пару книжек из разряда «как выжить в тюрьме». Очень грустное, неинтересное чтение. Буду читать и заниматься спортом, если это возможно. Но в моем представлении, там надо будет все время валить лес. Не знаю разницы между режимами, не изучал.

Ожидание дается легко. Особенно сейчас, когда объявлена дата приговора. Меня все время тяготила неясная перспектива. Я, конечно, в СИЗО не сижу, но все равно — два года не могу выехать из Москвы, на работу меня никто не берет. А я трудоголик. Я люблю работать.

— Бывает, что из-за фамилии сталкиваешься с неоднозначной реакцией окружающих?

—Был смешной случай: где-то в районе Остоженки перепутал поворот и въехал под кирпич. Заметил, остановился, но машина-то повернута против движения. Гаишники подходят, капитан и майор. Полчаса с ними спорили: нарушил — не нарушал. Наконец, берут мои права. «О, Навальный? Брат? Так за ним же следят! Значит, и за тобой следят, а значит, и за нами». Отдают права и уезжают.

— Так следят?

— Нет. Если следят, то это самая глупая трата государственных денег, которую только можно придумать.

— Ты ведь оценивал расходы государства на ваше уголовное дело?

— Получилось что-то в районе миллиона долларов, и это только зарплаты. Ущерб, который нам приписывают, сопоставим. Вот у меня три раза квартиру обворовывали — и ничего не происходило. А тут пятнадцать следователей, и все, что у них есть, — переписка с аббревиатурами. Я думал, они больше доказательств соберут и своих свидетелей обработают. А у них ни один из свидетелей обвинения ничего против нас не сказал.

—У тебя есть впечатления об этих людях: судьях, следователях, прокурорах?

— Они ужасные двоечники. Нестеров, главный в следственной группе, еще похож на профессионала, несмотря на его предвзятость, но его команда — тихий ужас. А прокуроры просто не удосужились прочитать тома дела. Они читают то, что подчеркнуто следователями. Они внутри дела оставили столько материалов, которые нам помогли! Мы не могли ни из «Почты», ни из «Ив Роше» получить данные: писали запросы, но нам везде отказывали. Мы ходатайствовали, чтобы суд запросил, — и он отказал. Так вот, в деле нужные материалы нашлись. Например, они говорят, что с 2011 года «Ив Роше» перестал отправлять грузы в Москву. А в деле есть материалы по отгрузке, видно, что они возили вплоть до начала уголовного дела. Есть договоры, где видно, что у других подрядчиков цены выше.

Я все время троллил этих следователей и прокуроров — они отшучивались. Никакой злобы у них нет. Если бы у них была внутри себя уверенность, что я преступник, они бы по-другому себя вели.

Судья (Елена Коробченко. — Е. Ф.) выглядит умнее остальных. И ей тяжко, потому что она пытается хоть как-то натянуть дело, а нечего натягивать. Это, наверное, ее карьерный шанс. За полгода до этого она была мировым судьей — совсем свежий федеральный судья.

— Что ты к ним испытываешь?

— С одной стороны, я их слабость понимаю. Это их работа, они живут в этой системе. Презрение я к ним испытываю, вот что — потому что как можно сажать невиновного человека? Если они люди, они должны действовать по-человечески.

— Ты хотел бы, чтобы приговор был оглашен раньше?

— Конечно, максимально раньше.

— А как же Новый год, семья?

— Да какая разница, если отправят на несколько лет в тюрьму, какую-то часть Новых годов я все равно пропущу, но вернусь быстрее. А сейчас я — да, с семьей, но я несвободный человек.