— Какой выглядит страна, если рассматривать ее «лицом к лицу», а не из чиновничьих кабинетов?

— Очень разной, и главное — причины различий часто кроются именно в местной специфике. Начну с моего любимого примера. В 2011 году мы приехали в город Муравленко на Ямале разрабатывать стратегию социально-экономического развития. И глава местной администрации объясняет нам, что надолго планировать развитие города не надо: город-де существует, пока есть нефть. Добыча нефти нестабильна — значит, и будущее города неопределенно: «Здесь огромные затраты на отопление, себестоимость очень высокая, делать нечего — только нефть добывать».

А через год мы получили заказ в городе по соседству, в 25-тысячном Губкинском. Приезжаем туда — и оказывается, что на Ямале (а Губкинский еще севернее Муравленко) и жить можно, и производить что-то кроме нефти. Например, здесь работает молокозавод, куда завозят натуральное молоко из Тюмени. Есть салон красоты с лазерной косметологией, химическое производство пакетов из биоразлагаемого полиэтилена. Спрашивается: а куда же делась огромная северная себестоимость? Губкинским малым предпринимателям создали такие «тепличные» условия, что, когда в других городах рассказываю, мне не верят: «Да знаем мы эти фонды и эти гранты — сплошные откаты…» А в Губкинском они работают — и фонд, и гранты, и консультации; и холит, и лелеет малых предпринимателей местная администрация, потому что поняла: в этом и есть спасение небольшого северного города. Именно институциональная «теплица» создала феномен Губкинского посреди общего плача про суровые условия Севера!

Причина такого различия в развитии городов — установки руководства. Бывший мэр Муравленко прямо говорил выпускникам факультета управления местного университета: «Уезжайте, для вас здесь работы не будет». А в Губкинском глава администрации уже давно — Валерий Лебедевич, уникальный, знаменитый человек. Он приехал туда по комсомольской путевке, сам строил Губкинский и в этот город вложил душу. Можно сказать, это — его личный проект.

— Вы настаиваете на значительном влиянии личности руководителя местной власти на судьбу города?

— Я видела очень разные города. Полумертвые, где плохо, как в страшном сне. Там между жилыми домами — выжженные руины брошенных жилищ. Это — классические депрессивные города, откуда по той или иной причине ушло производство. Но ведь в этих городах были конкретные люди, принимавшие решения, которые довели ситуацию до точки. Например, в Игарке большую часть городского центра превратили в пожарище, чтобы сэкономить на коммуналке. Всех жителей исторического центра сселили в несколько многоэтажек на окраине, а одноэтажный старый город сожгли, пепелище тянется на километры. А там были достопримечательности мирового уровня. Центр Игарки — это деревянный конструктивизм. План города разрабатывал всемирно известный архитектор Иван Леонидов, специально командированный туда для создания образцового города Советского Заполярья. Некоторые здания завораживающе выглядят даже на фотографиях. Местные музейщики пытались придать им статус памятников архитектуры, и вроде бы местная администрация сначала была не против, но потом что-то сломалось, и всё в буквальном смысле легло пеплом.

— Известны ли вам противоположные примеры, когда умирающий город или село силами умных и энергичных людей удавалось вернуть к жизни?

— Есть масса интересных проектов, реализованных далеко от Москвы, — в том числе в области креативных индустрий. У всех на слуху Пермь с известной «культурной революцией» Марата Гельмана. Но еще до Гельмана, до Алексея Иванова с его «Сердцем Пармы», местные энтузиасты-филологи во главе с Владимиром Абашевым продвигали здесь пастернаковский проект. Ведь события «Доктора Живаго» происходили в Пермском крае, и точно известны места, связанные с топонимикой романа. Так вот, ученые добились восстановления с нуля дома Пастернака в поселке Всеволодо-Вильва. Кстати, он тоже был сожжен, хотя весь XX век простоял спокойно.

Сколько было скептических высказываний о том, что это-де пустая трата денег, что никто не будет ради Пастернака ехать четыре часа от Перми в эту Всеволодо-Вильву. Но музей здесь все же был открыт. С тех пор прошло почти 10 лет. Те, кто говорил, что любителей Пастернака не так много, чтобы поселок выжил на экскурсиях, оказались правы. Но там сумели создать многофункциональный туристический кластер, в котором дом поэта стал как бы «базой освоения».

Кроме пастернаковского проекта во Всеволодо-Вильве проходит фестиваль TerraCotta. Та же «пастернаковская» группа энтузиастов сумела привезти в поселок специалистов по керамике, которые обучили местных жителей. Керамика стала продаваться. Все это получилось благодаря студентам и преподавателям Пермского университета, которые искали гранты, через Fаcebook и «ВКонтакте» профессионально продвигали эти проекты. Они доказали, что креативный кластер можно создать и на селе. И когда мне в поселке на трассе Москва—Петербург плачутся, что они-де слишком далеко от Москвы, чтобы что-то получилось, я рассказываю про Всеволодо-Вильву.

— От «человека во власти» и его влияния на судьбу города мы перешли к обсуждению роли местных сообществ. Как могут себя проявить, например, сообщества профессиональные?

— В российских регионах я бы выделила две очень мощные созидательные профессиональные среды — как ни странно, это музейщики и малый бизнес.

В уже упомянутом Губкинском — замечательный музей. Он нашпигован оригинальными идеями, там проводят массу образовательных программ. Музей, по сути, работает как клуб. Он расположен в самом маленьком городе Ямало-Ненецкого автономного округа, но по посещаемости отстает только от музея 100-тысячного Ноябрьска. Вообще, для молодого города музей — это что-то вроде манифеста подлинности. Он как бы говорит: «Город имеет корни, значит — будет жить». Это легитимация города, обеспечение его права на существование.

Если интересный музей — индикатор уверенности местного сообщества в своем праве на существование, то развитый малый бизнес — знак веры в будущее, в то, что в город можно вкладывать деньги. Это очень чуткий индикатор. Представители малого бизнеса наряду с краеведами — одни из самых сильных патриотов своих поселков и малых городов. Я в Заполярье видела представителей малого бизнеса, которые возвращают своих детей на Север. Большинство молодых людей с Севера уезжают в Москву, в Петербург, и родители делают все, чтобы отправить детей «на материк», а малый бизнес — возвращает, чтобы получившая хорошее образование смена продолжила семейное дело.

— Местная интеллигенция, малый бизнес — это, как правило, наиболее активная и образованная часть сообщества. А обычные люди региональной России — чем, если судить по вашему опыту, живут они?

— Могу с уверенностью сказать: огромную роль в судьбе региона играет вера людей в свою «малую родину». Эта вера в немалой степени создается тем, что можно назвать информационной политикой, территориальным брендингом… Не в опереточном смысле брендингом, сведенным к рисованию логотипов, но в смысле символической политики, легитимации, упоминания территории на государственном уровне. Культура и нужна человеку за тем, что оправдывает и освещает существующий порядок вещей. Включение места «в культуру», публичное позитивное проговаривание его имени воспринимается как признание за ним права на нормальную жизнь. У жителей сотен городов страны огромная потребность заявить о себе, проявиться, «застолбить» город в информационном пространстве.

В центральных СМИ про регионы обычно пишут лишь в связи с чрезвычайными происшествиями. Малейшие изменения производят колоссальный эффект. По всему Енисею меня спрашивали, смотрела ли я фильм «Счастливые люди»? Это документальный фильм про то, как вдали от столицы, от суеты люди живут не самой легкой жизнью, но при этом чувствуют себя счастливыми. Это кино резко повысило самооценку жителей вдоль всего Енисея. Их реальные жизненные проблемы остались, но видели бы вы гордость, с которой они рассказывали нам про этот фильм. Выражаясь научным языком, для жителей Приенисейского края этот фильм стал средством легитимации их права на собственный образ жизни. Российским городам вообще катастрофически не хватает символической легитимации.

— Что такое «символическая легитимация» и как она связана с благополучием региона?

— Власть, как ее понимают, начиная с Мишеля Фуко, — в первую очередь символическая власть. Это власть тех, кто определяет вкусы и ценности. И из этого уже следует, кто распределяет материальные и финансовые потоки. Но ключевое именно это — «кто определяет ценности». Если ценности определяются исключительно из Москвы или из локального центра, то остальные ощущают себя периферией.

Сейчас очень нужны фильмы, публикации о счастливых людях «за пределами МКАД». В России есть масса территорий, где на микроуровне, на уровне конкретных поселков работает теория малых дел. Просто нужно немножко переключить сознание, находить крупицы хорошего. Кто-то создал хорошую фирму, кто-то запустил удачный проект. Есть разумные и активные главы администраций, которые хотят сделать лучше свою территорию. Есть потрясающие музейные проекты и потрясающие музейные работники, которые, по сути, охраняют территориальную идентичность.

— Но мы же знаем, какой невероятной ценой приходится заявлять о себе этим людям.

— Страна жутко централизованна. Эта централизация имеет структуру матрешки. Москва что-то отбирает у края, край отбирает у района, район отбирает у деревень. И это повторяется, как дурная бесконечность. Такое положение дел — наша огромная беда. России требуется передача средств, полномочий, идеологии, новостного контента, в том числе, и на микроуровень. Власть должна понимать, что страна «растет от корней», что центр не в состоянии всё для всех прописать. Роль власти, особенно местной, — роль посредника, а не управленца. Она должна помогать, поддерживать, структурировать, но не более того…

— Как выживают люди в условиях, с одной стороны, давления власти, с другой — ее невнимания?

— Российская специфика — преимущество и недостаток одновременно — это опора на очень сильные социальные связи. Есть исследования, говорящие о том, что в самых глухих поселках люди в значительной степени выживают на взаимопомощи. Но взаимопомощь — это и обязательства. Ты не имеешь права не помочь. Это в какой-то степени обуза, нагрузка, но, с другой стороны, и помощь. Вот эта система работает.

Есть масса примеров, когда местные жители, выбившиеся в люди, уехавшие в столицу, за границу, сделавшие бизнес, — помогают своей малой родине. По большому счету «Кремниевые долины» за пределами США — в Китае, в Индии — именно так и были созданы. Их создали репатрианты, которые уехали, получили образование в «Кремниевой долине» и вернулись на родину, «поднимать Бангалор».

— Среди специалистов по региональному развитию не первый год идут жесткие споры. Ваши коллеги, придерживающиеся классических неолиберальных взглядов, высказывают точку зрения, что ничего страшного не произойдет, если часть наших малых городов перестанет существовать. Какова ваша позиция?

— Мне кажется, относиться к стране как к потенциально безлюдной территории — оскорбительно по отношению к живущим там людям. Многие города могут сжаться и сожмутся по численности населения, иногда существенно, иногда в несколько раз, — но важно сохранить города как потенциальные «точки опоры», с цивилизованной средой, изюминками городского ландшафта, с местной памятью и культурой, а не превращать их в пепелища.

Замечательный специалист по брендингу городов Денис Визгалов, трагически погибший этим летом, говорил, что национальной идеей может стать лозунг: «Россия — страна тысячи городов». У нас их действительно примерно тысяча, и главное — каждый город можно понять, объять взглядом. Города вполне осязаемы, у них «человеческий» масштаб. Это отличная брендинговая идея для России: «Мы — разнообразны». Мыслить надо не масштабами, которые, по Бердяеву, «ушибают ширью» душу русского человека, а обозримыми, человеческими измерениями. Именно на микроуровне действует коммуникация «лицом к лицу», и есть возможность разглядеть интересных, деятельных людей.

— Вы говорите о необходимости для каждого города, региона иметь собственное лицо. Почему разнообразие оказывается столь важным?

— Биологи пытаются сохранять все виды, потому что это генофонд, копилка, из которой возникнут новые линии развития. По той же причине важно сохранять наши города. В Игарке, например, будь она в Канаде или Норвегии, давно бы сделали научный центр разработки технологий хозяйствования в условиях вечной мерзлоты. Почему канадцы и финны продвигают свою «северность», предлагая всему миру модели теплой одежды, разработки в области северного строительства и растениеводства, по созданию образцов техники для работы на Севере, а мы говорим, что нам надо с Севера уходить? Север — это же не только ресурсы, это веками наработанные адаптационные технологии.

Аналогичные местные навыки есть в уральских городах, в Черноземье, в городах Сибири. При разнообразии природных условий наша страна — кладезь специфических местных знаний. Именно знания, компетенции составляют основу нового экономического развития. Нужно крайне бережно относиться к навыкам, которые потом, после нефти, будут опорой развития.

Города — опорные пункты будущего развития страны, сворачивать уже сложившуюся сеть городов просто недальновидно. Мы обязаны сохранить города даже в труднодоступных местах — на Крайнем Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке. Иначе мы лишаем себя каркаса освоения территории. Бесчеловечный подход — «Ничего страшного, что наша страна опустеет» — опасен не только нравственными, но и экономическими потерями. Жизнь слишком быстро меняется. Появляются новые факторы развития экономик. Мы не знаем, что из доставшегося нам наследства пригодится завтра. Стоит ли им разбрасываться?..