С этим плакатом Любовь Тумаева пикетировала Главную военную прокуратуру 17 лет назад. Фото автора

Любовь Ивановна Тумаева по-прежнему живет в девятиэтажке на западной окраине Нижнего Новгорода, откуда ее сын Сергей в 93-м ушел в армию. Вместе с ней на 33 кв. метрах ютятся дочь, зять и внук с девушкой. О времени, когда здесь жил Сергей, кроме его личных вещей, в квартире почти ничто не напоминает. Из-за вечно протекающей крыши (Тумаевы живут на последнем этаже) неоднократно приходилось все перекрашивать и переклеивать. Добиться внятного ремонта кровли женщине не удается, несмотря на веер льготных и ветеранских удостоверений.

В конце 90-х о трагедии, случившейся с Тумаевой, рассказывала не только пресса (в том числе «Новая»), но даже Центральное телевидение.

Сергей Тумаев погиб утром 8 января 1995 года во время штурма дворца Дудаева в Грозном. Там же погибли его ротный Андрей Зеленковский и сослуживец Евгений Венцель.

Тела Зеленковского и Венцеля не нашли. Сильно обгоревшее тело Тумаева опознали его товарищи. Однако выживший ротный Венцеля Андрей Беляков, по-видимому, чтобы не отчитываться за пропавшего без вести рядового, забрал тело Тумаева «к себе». Начмед части Владимир Кравченко повесил на Сергея бирку с фамилией Венцель, а рядового Тумаева записали в раненые.

Закрытый гроб с телом Сергея отправили не в Нижний, а в село Урюпино Алтайского края — Валентине Ивановне и Александру Карловичу Венцелям. Они похоронили его, не открывая. Позже улице, на которой они живут, присвоили имя их сына.

О том, что Сергей в Чечне, родители узнали практически из телевизионного репортажа накануне его гибели, 7 января. Увидели сына идущим в колонне. В ноябре 94-го семья несколько раз пыталась передать ему вещи и сладости, но командование части в московских Сокольниках отвечало: «На прыжках». Отец, кадровый военный, ветеран Афганистана, подозревал: десантников забросили в первую очередь.

Перед Новым годом Сергей все-таки дозвонился домой и попросил отца не говорить матери, что он в Чечне.

В конце января Любовь Ивановна позвонила на «горячую линию» Минобороны, где ей сообщили, что Сергей числится раненым. То же говорил командир 45-го полка спецназа ВДВ Виктор Калыгин. Она обрывала телефоны госпиталей, а муж в апреле полетел в Чечню, где ходил по аулам с фотографией сына.

Его сразу положили, а через десять дней Володя умер. Врач сказал, что повлиял сильный стресс, — вспоминает Тумаева. — Какое-то время я ходила на работу на авиационный завод, как зомби. Ни есть, ни пить не хотела. И тут мне говорят: «Люб, тебе же надо Сережу найти».

В декабре Любовь Ивановна поехала в Ростов-на-Дону к легендарному теперь судмедэксперту Владимиру Щербакову, в 124-ю лабораторию, где занимались идентификацией неопознанных тел. Сына не нашла, зато опознала его сослуживца — лейтенанта Андрея Авраменко.

— Дала Щербакову телефоны части, штаба. Жена приехала, забрала. Она потом письма писала, благодарила. Она квартиры не имела, ничего не получала, садика не было. Если без вести пропал — ничего же не положено. А потом ей дали и квартиру, и садик, и работу, стала получать пособия. «Вот бы вам еще найти», — говорила.

Тумаева нашла сына в Москве летом 96-го. На фотографии в уголке памяти войсковой части. Увидела, что Сергей награжден орденом Мужества. Командир полка Калыгин, год назад утверждавший, что Сергей ранен и лежит неизвестно в каком госпитале, предложил женщине съездить в Грозный, набрать земли и захоронить капсулу. «Чтобы было, куда цветы носить». Отказавшись, Любовь Ивановна потребовала адреса сослуживцев Сергея: «Я буду у вас здесь жить, пока вы мне их не дадите».

Солдатская мать написала сослуживцам письма. Ответили несколько человек. Трое — Валерий Афонченков, Сергей Бабин и Юрий Хазов — расписали все в подробностях.

— «Любовь Ивановна, простите, лучше знать горькую правду, чем жить во лжи. Ваш сын не без вести пропал, а захоронен в Алтайском крае, — по памяти цитирует Тумаева. — Мы удивляемся, почему вам в части об этом не рассказали».

Любовь Ивановна обратилась в нижегородский суд, который признал Сергея погибшим. Затем подала заявление в Главную военную прокуратуру, которая вынесла постановление об эксгумации и поручила дело виноватой войсковой части. Тумаева заранее написала маме Евгения Венцеля: «Валентина Ивановна, мы должны знать истину».

Эти первые шаги она проделала в одиночку. Записывала все ходы. Среди российских и иностранных газет с публикациями о ней, которые Тумаева разложила на диване, — два толстых, потрепанных, полностью исписанных блокнота. Телефоны госпиталей, приемных, штабов, частей, Явлинского, Щербакова, Калыгина, Павла Поповских (того самого, что потом обвиняли в убийстве Дмитрия Холодова; 8 января 1995 года он командовал разведротами), следователей, Союза комитетов солдатских матерей, фонда «Право матери», Аркадия Мамонтова, журналистов «Новой» — Анны Политковской, майора Вячеслава Измайлова.

Вместе с лейтенантом из части Тумаева приехала в Барнаул. В компании следователя они отправились в село Урюпино.

— Лейтенант встал на колени перед мамой Венцеля и сказал: «Это не моя вина, на моем месте должен быть начмед Кравченко». Мы с Валентиной Ивановной под руку пошли на кладбище. Там я сказала: «Сынок, я без тебя не уеду», — вспоминает Тумаева. — Пришли с кладбища, а там родственники Венцелей, человек двадцать. Говорят: «Не дадим эксгумировать». То есть пока мы ушли, следователь их, видимо, обработал.

(За следующие четыре с лишним года Любовь Ивановна приезжала в Урюпино восемь раз. С прессой, телевидением, юристами фонда «Право матери» Ольгой Чижовой и Светланой Володиной. Каждый раз эксгумация срывалась. Сельчане называли ее сумасшедшей. Замглавы районной администрации Наумова жаловалась в письме военному прокурору Москвы: «Все в селе знают, что в гробу останки Венцеля. И только журналисты и сотрудники фонда «Право матери» утверждают, что там лежит Тумаев». В барнаульской прокуратуре, со слов Тумаевой, говорили: «Вскроем могилу, вдруг будет ни ваш, ни их — ниточка дальше потянется, будет затронута честь мундира».)

Телеграмма доведенной до отчаяния Тумаевой в ГВП из Барнаула

Вернувшись в Москву, стала пикетировать Главную военную прокуратуру, затем — Генеральную. Плакат, которым она пыталась привлечь внимание чиновников почти 20 лет назад, Любовь Тумаева хранит вместе с блокнотами.

— Мне сказали номер машины Скуратова. Я приходила к Генпрокуратуре, как на работу. Едет. А я с этим плакатом: «Юрий Ильич, помогите!» Раз мимо проехал, два, три…

В конце концов надоедливую пикетчицу попытались задержать, наставили синяков. Летом 1997 года «Право матери» обратилось с заявлениями военному и генеральному прокурорам, чтобы те взяли дело под контроль. В феврале 1998 года женщину все-таки записали на прием к Скуратову.

— Он слушал-слушал, как-то все улыбался, ничего конкретного не сказал. А через месяц его сняли, — рассказывает Любовь Ивановна о досадных результатах встречи, которой так долго добивалась.

Спустя еще два с половиной года, в конце 2000-го, в Нижегородский кремль приехал новый президент Путин.

— У меня не было уверенности, что я пройду туда. Ай, думаю, поеду! Иду уверенно, как кремлевский работник. Одно оцепление прошла, второе, третье. Дошла до Вечного огня. Смотрю, люди стали подходить. Пришел и Путин. Возложил цветы и направился к храму. А из толпы кто-то крикнул: «Владимир Владимирович, с народом-то пообщайтесь!» И он был вынужден к толпе подойти. К нему бросилась женщина со своей проблемой, а я уже толкаюсь ближе и ближе. Она высказала — и я к нему. За руку поздоровался, держал, пока я тараторила: «Есть постановление об эксгумации сына, в Чечне погиб, захоронили в Алтайском крае, нарушают закон, не выполняют постановление, помогите, пожалуйста, вот пакет документов». Он взял пакет, отдал помощнику и сказал только: «Помогу». Через месяц назначили нового следователя. Он поехал в Барнаул, что уж он там говорил, но ему удалось взять биопробы и отправить их в Ростов. Звонят: «Любовь Ивановна, ваш сын». А у меня сомнений не было.

19 марта 2001 года, через шесть лет после гибели, Сергея Тумаева похоронили в Нижнем Новгороде, недалеко от отца.

Сергей (слева) с сослуживцем у дворца спорта «Динамо» в Москве. Из семейного архива Тумаевых

Никто из тех, кто был причастен к мучениям Тумаевой, так и не извинился. (Только командир полка Калыгин, когда Сергея перезахоронили, сказал: «Я перед этой женщиной встаю на колени».) Более того, никто не понес ответственность. Бороться за наказание для виновников у женщины не было сил:

— Моя цель была — перезахоронить сына. А Беляков и Кравченко — бог им судья, пусть это будет на их совести.

В январе 2002 года Московский районный суд Нижнего Новгорода по жалобе фонда «Право матери» на бездействие должностных лиц войсковой части обязал государство выплатить Тумаевой компенсацию. Судья Наталья Демина оценила моральный вред в 20 тысяч рублей.

Любовь Ивановна говорит, что ее спасла общественная работа. Выйдя на пенсию, Тумаева попала в районный Центр активных людей. Организация праздников, помощь инвалидам, занятия с детьми.

Местные ветеранские организации о ней тоже помнят. Имя сына выбито на стеле среди других нижегородцев, погибших в Афганистане и Чечне. Личные вещи Сергея постоянно «занимают» то кремлевский музей, то школа, то техникум, где он учился. Это, правда, не помешало местному Пенсионному фонду в прошлом году отказать Тумаевой в перерасчете ежемесячной денежной выплаты. В октябре 2013-го все тот же Московский районный суд по жалобе «Права матери» вернул Тумаевой «зажатые» 16 тысяч рублей.

В бывшей комнате сына Любовь Ивановна устроила «алтарь»: фотографии Сергея, его берет, книги, металлические перстень и подсвечник, которые парень выточил на токарном станке. Психолог советовал Тумаевой разобрать этот уголок памяти.

— Государство, конечно, нанесло мне удар. Хотя Путин, возможно, помог перезахоронить сына. А другой раз такая обида берет. Муж воевал, сын воевал, а мы в этой тесноте, — говорит Тумаева. С авиазавода доносится гул, от которого дребезжат окна, но женщина, проработавшая там 25 лет, этот шум будто не слышит. — Думала написать Путину, заодно спасибо сказать, но унижаться не хочу. А мне говорят: «Уж давно книгу написала бы да купила квартиру». Но я боюсь, что если писать всю правду, то, наверное, не пропустят, как ты думаешь, Никит?

Перебирая фотографии, Тумаева показывает на Светлану, девушку Сергея. Теперь у Светланы семья, две дочери, но она поддерживает связь с Любовью Ивановной, была на похоронах Сергея. Муж отнесся с пониманием. На фотокарточках Светлана с дочерьми здесь, в квартире на улице Чаадаева.

— Могли быть мои внучки, — шепчет Любовь Тумаева.

Год назад семья Светланы уехала в Америку.

Подпись на обороте: «А это я в полете! Очень ценная фотография, вечерний прыжок!» Из семейного архива Тумаевых

Случай Тумаевых — конечно же не единственный за две чеченских войны. Не одна сотня тел пришла к чужим родителям. Некоторые, как родители Евгения Венцеля, похоронили их не глядя — известно несколько таких ошибок.

Пропавшими без вести в первую чеченскую войну только официально считаются не менее 500 человек. При этом ничтожное количество их семей смогло добиться компенсации, даже если факт смерти мужа или сына был доказан в суде (для этого, по сути, требуется найти конкретного «боевика», от чьей пули погиб солдат).

Недавно, чтобы помочь матерям, которые самостоятельно разыскивали сыновей в госпиталях и в Чечне, фонд «Право матери» подал благотворительную заявку на президентский грант. Просили 5 млн рублей на 100 человек, среди которых была и Любовь Тумаева. То есть по 50 тысяч каждой семье. Все накладные расходы «Право матери», которое и так работает на пожертвования, брало на себя.

Грант не дали. Победителями в этой тематике (поддержка военнослужащих и их семей, ветеранов, воспитание взаимоуважения и т. п.) стали, в основном, военно-патриотические клубы с программами воспитания молодежи, ветераны уголовно-исполнительной системы, занятные организации типа «Мастерской евразийских идей». Ну и издатели книги про именные улицы городов Крыма.