По «горячим точкам» я бродила без всяких представительских документов. Для разных «горячих точек» у меня были свои приемы. Для Чечни — безукоризненный пропуск: повесть Льва Толстого «Хаджи-Мурат» и сочинения моих учеников по этому бессмертному произведению. Эти сочинения открывали мне доступ в любую школу Чечни — Грозный, Самашки, Давыденко, Бамут, Ачхой-Мартан.

Когда в заложники взяли новосибирских милиционеров, в Чечню пошла телеграмма десятиклассников А. Масхадову: «Предлагаем обменять новосибирских милиционеров на наши сочинения по «Хаджи-Мурату». Ничего наивного и глупого в этом послании своих учеников я и по сей день не вижу, потому что знаю: честь и достоинство России не раз были спасены рядом блистательных имен. Знаю не понаслышке.

…В октябре 1996 года жителям Бамута впервые разрешили войти в село. Они заходили в село по прописке. А мне нужен был особый пропуск от коменданта Ачхой-Мартана. Пошла к коменданту. «Башаев Хаджи-Мурат, — отрекомендовался комендант. И тут же спросил: — Классическую литературу читаете?» — «Читаю», — сказала я. Мы оба знали, о каком произведении идет речь.

Войти русской учительнице в класс, когда идет война, — это как к стенке встать. А вот и надо встать. Непременно. Чего бы это ни стоило. Надо понять, как в этом аду, устроенном взрослыми людьми, проходит жизнь тех, кого в Чечне называют «Малик ду» («Ангел есть!»).

И там, на уроке, когда — глаза в глаза, что-то с нами происходит: и с теми, кто вправе тебя ненавидеть, и с тобой, когда ты кожей своей ощущаешь, что Ангел действительно есть!

Они пишут сочинения, движимые не только желанием рассказать о своих бедах. Они ищут собеседника, того, кто их поймет и кому надо передать свидетельство.

Нельзя допустить, чтобы мир никогда не узнал, как 26 ноября 1994 года началась бомбежка. А семья Саламбека Дудаева выбралась из города только 16 декабря.

«Но и в село прилетели самолеты. Две женщины умерли от разрыва сердца. Мы уехали в Шатой, но и там было страшно. Потом привыкли». (Саламбек Дудаев, школа № 46, Грозный)

«26 ноября 1994 года сижу на уроке физики. (54-я школа, Грозный. — Э. Г.) Вроде бы все нормально. Вдруг стали доноситься сильные звуки, а потом к нашему кабинету подошли директор и завуч. Они сказали, что началась война. Отец нас увез в Самашки к бабушке. Мы приехали в село, а там все стоят на улице и плачут. Привезли шесть трупов, и два трупа оказались маминых родственников. Что было в Самашках, Эльвира Николаевна, Вы и сами знаете. Моя бабушка сказала, что не может умереть, пока не увидит своего сына Руслана. Через четыре дня сообщают, что сестра бабушки умерла. Она сидела со своей дочкой и внучкой в подвале, а самолеты сбросили глубинную бомбу. Дочку выбросило из подвала волной, а сестра моей бабушки и ее внучка остались под обломками девятиэтажки. Дочь потеряла рассудок». (Лиза Умалатова, 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«Чеченцы. Ичкерия. Просто Чечня. Тебе не забыть этих дней никогда. Разрушенный город, разграбленный дом, Бессильный и горестный матери стон». (Резида Татаева, 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«Ощущение сейчас, что я переживаю этот ад. Нам дали три часа, чтобы мы покинули село. Вдруг поднялся шум. Это были самолеты. Мы все бросились в подвал. Когда вышли, нам сказали, что на окраине убиты люди. Потом мама сказала, чтобы я села, — она принесла мне весть: убили мою подружку. В машину попал снаряд. Погибли моя подружка, ее младшая сестра, которой было два месяца, и двоюродный брат. Это был для меня удар. Но, оказывается, это были только «цветочки». (Малика Мирзоева, 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«Я, четырнадцатилетний мальчик, Хализат Хусенов. В 11 часов начался штурм. К нам в дом попал танковый снаряд, и на нас обвалилась крыша. Кое-как выбрались и перебежали через дорогу в подвал. В подвале солдаты искали люк. Мы слышали голоса солдат. Волосы дыбом вставали. Выйти из подвала мы долго не могли. В подвале были мой отец Халит, мама Хава, сестра Хеда, я и две старушки. Во время третьего штурма убили мою двоюродную сестру. Первого января 1995 года потерялся двоюродный брат. Еще не нашелся». (Хализат Хусенов, 14 лет, Самашки)

«Я не обвиняю российских солдатиков. Даже не обвиняю наших чеченских парней. Все они были поставлены друг перед другом с оружием в руках иной, более сильной силой, чем мы… Эльвира Николаевна, мне вот интересно, верили ли Вы той чепухе, которую городили по телевизору?.. Все понесли большие потери: и мы, и вы. Спасибо Вам, что пришли к нам в школу. Надеемся, что не в последний раз». (Лейла Музаева, 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«Вы спрашиваете, что дальше? Дальше — глубокая, глубокая бездна, в которую в любой момент может провалиться Чечня». (А.М.Л., 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«11 декабря 1994 года, когда начались боевые действия, я как раз была в гостях в Гехи. Начали бомбить. И я уже думала, что никогда не увижу своих родных. Мы стояли на перекрестке, а за мечетью упала бомба. Сестра упала. Я испугалась. Мама растеряна. Оказалось, сестра потеряла сознание. Теперь я знаю, что такое смерть. Мне она уже не страшна». (Без подписи, 10-й класс, Ачхой-Мартан)

«Мы пришли из своего села без одежды и без ничего. Моего брата взяли в плен. Мы пошли с мамой умолять, чтобы отпустили брата. На наших глазах его пристрелили. Отец умер. Не перенес всего». (Марьям Алхаетова, Бамут)

«15 марта 1996 года в 5 часов утра меня разбудила сестра. Сказала, что село окружено. Мы залезли на крышу и смотрели на солдат. Внутри все перевернулось. 12 вертолетов бомбили наше село. Эти звуки и сейчас в моих ушах. Мы пробились на хутор. Когда вернулись, на месте дома был мусор. Лежали убитые собаки, коровы, овцы. В дом моего дедушки внесли моего двоюродного брата. Во время штурма его не смогли вынести из села и закопали в огороде. Мне никогда не доводилось видеть откопанного человека. Вы знаете, что это такое — видеть брата с закрытыми глазами навеки. Я совсем не помнила, что нам негде жить». (Ровза Магомедова, Самашки)

«Стреляли в наш автобус. Мы выбежали в лес. Когда пришли в себя, оказалось, что моя сестра, ей два года, осталась в автобусе. Я с трудом залез в автобус. Она сидела в дальнем углу и плакала. Я схватил ее и побежал. Нам вслед стреляли…». (Рамзан К., школа № 46, Грозный)

Они свидетельствуют не по-детски строго. Точно обозначая даты гибели близких. Последовательно описывают то, что называется наваждением. Не шлют проклятий. Непостижимым для меня образом сбивают градус потрясения, чтобы успеть внятно и точно рассказать о том, чему были свидетелями. Поразительны примечания: «Спасибо, что дали возможность высказать то, что мы чувствуем!», «Извините за грязь!», «Простите мне мои ошибки!», «В этой войне я забыл писать грамотно». Абсолютно грамотная, свободная, лишенная общих мест речь. Хорошие были учителя русского языка в Чечне.

Где они теперь, эти дети?

Самой младшей, той, которой было в 1995 году 9 лет, сейчас уже 28. Много ли у нее детей? Какие молитвы творит она сегодня?

Что стало с Лейлой Музаевой? В день моего отъезда она принесла целую тетрадь стихов о жизни, войне и своей родине. Чаще всего в их сочинениях родина все еще была одна. Неделимая на части.

Я всегда знала главное — надо возвращаться. Непременно. Для человека очень важно знать, что другой помнит о тебе весь год. Если помнит — не все потеряно. Значит, выстоим.

Мы взвалили на них недетские вопросы, опыт окопной жизни и раннее знание возможности умереть в любую минуту.

Дай Бог, чтобы все они были живы!

Детский мир универсален. В нем есть многое, от чего приходишь в восторг или содрогаешься от ужаса. И все-таки прислушайтесь к детскому голосу: «Ангел действительно есть!»