Майя Туровская, киновед, культуролог, сценарист, лауреат премии «Ника» «За вклад в кинематографические науки, критику и образование», много лет живет в Германии. В стране, с которой так или иначе связаны многие темы ее жизни. Именно она в соавторстве с Юрием Ханютиным написала сценарий к, может быть, самому знаменитому советскому фильму «Обыкновенный фашизм». А еще она — автор книг и статей о Бабановой, Штраухе, Брехте, Тарковском, Сокурове. О художниках еврейского театра, о Тышлере, о театре и кино…

Туровская — человек-легенда, хоть и убьет она меня за это определение. Потому что смеется над собой постоянно… Вот только к нынешнему юбилею относится без восторга. «Знаете, Майя, — сказала она мне, — все-таки это тяжелая цифра — 90 лет. Как-то не очень весело про это думать».

— Майя Иосифовна, при такой голове, про какие 90 вы говорите?

Вздохнула: «Кроме головы есть еще колени, сердце… Они вот как раз помнят про 90».

Может, и помнят, но Майя Иосифовна, похоже, как-то с ними договорилась. На днях я увязалась проводить ее до трамвая. Шла, не отрывая глаз. Стильная обувь, черные брюки, черный плащ от Барбери нараспашку, такая же сумка, небрежно — элегантный шарф…

Вообще я ее спрашивала про быт и бытие. Мне-то казалось, что в ее поле зрения — только бытие в высоком смысле, только искусство. На что она мне сказала: «Я люблю искусство, это моя жизнь. Но на самом деле интересует меня — именно жизнь. То, как одно сочленяется с другим».

Конечно же, все ее тексты — о времени. Не случайно для одной из своих книг она взяла эпиграф из Кушнера — «Времена не выбирают»…

И быт ее интересует в этой временной парадигме. Случайно узнала, что Майя Иосифовна обожает бродить по дворовым фломарктам, где можно высмотреть уникальные приметы ушедшей эпохи. С этой ярмарки жизни она и приносит для своей коллекции крошечные доказательства того, что это время реально существовало. Угольный утюжок 30-х годов, комод, скамеечка, граммофон… Когда-то, еще в России, она мечтала сделать выставку — «Быт 30-х годов». Про исчезнувшую советскую Атлантиду. Теперь эту Атлантиду Туровская собирает в Мюнхене на своей стенке. Все крохотное. Часы, автомобильчики 30-х, ручная кофемолка, лоханка для стирки и прилагающиеся к ней рубель и скалка… Быт эпохи, реалии эпохи, искусство эпохи — это еще и возможность сравнительного анализа существования разных режимов.

«Мне не раз приходилось заниматься сравнительными программами. Ну, например, мы делали такую ретроспективу — «Кино тоталитарной эпохи» на Московском международном кинофестивале в 1989 году. Сравнивали нацистские и советские фильмы 30-х годов. Наша культура любит рассматривать себя изнутри и потому кажется себе неповторимой и ни на кого не похожей. Это, кстати, делает ее на всех похожей: прочие тоже кажутся себе уникальными.

Но на самом-то деле все мы сосуществуем в одном пространстве — похожие и непохожие. Соседи — но при этом живем в одном доме. Возьмите хоть диктатуру — у нас была своя диктатура, в Германии — своя. Предвоенная Европа была утыкана диктаторскими и авторитарными режимами. Италия Муссолини, Испания Франко, Португалия Салазара, Венгрия Хорти, Польша Пилсудского, Латвия Ульманиса, Финляндия Маннергейма — куда ни кинь. Мне тут попались мемуары Муссолини. Он пишет о «потере смыслов» после Первой мировой войны. Ну еще передел всех границ, крах Нью-Йоркской биржи, Великая депрессия… — но это уже для историков. А если вернуться к нашим баранам — разве не хочется сравнить различия и сходство двух главных диктатур. Об этом мы с Юрой Ханютиным думали, когда смотрели немецкое кино для «Обыкновенного фашизма». Поэтому я и предложила такую ретроспективу»…

Пару лет назад я пришла к Майе Иосифовне, чтобы сделать интервью для «Новой газеты». Она без восторга отнеслась к этой идее («То, что мне интересно, может быть совершенно не интересно другим»), и уж тем более к идее говорить про политику, про то, что происходит у нас в России: «Какое право имею я, живущая здесь уже достаточно долгое время, рассуждать о том, что происходит там».

А про нынешние события только и сказала грустно: «Это отложенная война, которая могла случиться 25 лет назад, когда разваливался Союз. Тогда обошлось, но никуда не делось. Вот говорят: мы дорого заплатили за свободу. Это неправда. Она нам досталась совершенно даром, поэтому никто и не мог ее до конца переварить. Не только поэтому, конечно, но поэтому тоже. Это для всех было потрясением. Думаю, даже для тех людей, которые это сделали. Сделали, кстати сказать, сверху. А вовсе — не мы. Теперь мы платим».

И тогда два года назад я еще к ней приставала: ну что будет, что будет?

И она ответила: «Я уже по возрасту пессимист, но кто знает, как повернется»…

Впрочем, Туровская вообще не дает прогнозов: ни эстетических, ни политических:

«Помните Тютчева: «Нам не дано предугадать…»

Иногда случаются всепланетные вещи. Вот недавно мне попались воспоминания дочери Сэлинджера. И я снова перечитала «Над пропастью во ржи» — этот ипохондрический роман, который когда-то все восприняли как свою собственную исповедь. Разные люди в разных странах. Это был роман времени. Голдена спрашивает его маленькая сестренка — единственный человек, с которым можно разговаривать: «А вообще, что бы ты хотел делать?» И он отвечает: «Я бы хотел ловить детей над пропастью во ржи. Вот они играют — а тут пропасть. Они бегают и могут упасть в пропасть, а я их ловлю». Эта фраза: «Ловить детей над пропастью во ржи» — она осталась, как бы это сказать… Ну вот когда летит… Вы даже самолета не видите, а след остается. Вот так осталась эта фраза — «Ловить детей над пропастью во ржи» — и обтекла весь земной шар. И каким-то образом осела в умах людей того времени. Это к вопросу о том, почему в разных режимах, в том числе и за железным занавесом, бывают похожие вещи. Есть что-то, что проходит над всеми режимами… Обтекает земной шар. И опосредованно меняет мир.

Человек не становится лучше — для этого понадобилась бы какая-то тотальная мутация. Помните у Ильфа — «Вот уже и радио изобрели, а счастья все нет». Вот уже и интернет изобрели… А человек не меняется. Но все-таки обустраивается. Почему Америку вечно все «догоняют»? Потому, что у них работает принцип «Делай, что можешь». Недавно в интернете мне попался объявленный Биллом Гейтсом конкурс на радикальное обновление унитаза. В том числе для Африки. Чтобы не спускать тонны дефицитной воды, чтобы утилизировать — назовем этот так — «человеческое вторсырье». Самый богатый человек мира, «акула капитализма», вместо того чтобы покупать яхты и дворцы… занимается революцией туалетов и торчит с женой в малярийной Африке. Кто-то из наших интеллектуалов в Америке выразил «фэ» по этому поводу. Мол, малярия никуда не денется: аборигены употребляют его антималярийные приспособления не по делу.

Но чума, межу прочим, делась. И унитаз — пока в виде вазы с водой — тоже кто-то изобрел и внедрил. Поэтому часто и завидуют Америке, что отдельные ее миллионеры позволяют себе радеть об унитазах для всех, а не о яхтах для себя».

Один из лучших наших литературных критиков, Самуил Лурье, написал, что «ее интеллект выхватывает из потока те самые точки, в которых историческая реальность как бы сгущается в знаки самой себя».

Правда. Читайте ее книги. Там только кажется, что про кино или про художников. А на самом деле — про нас. Концентрированно и точно.

Кстати, Туровская предложила мне новую тему для интервью. Тему ухода человека из жизни. Еще в 2003 году она писала, будто предвидя ситуацию: «На постсоветском пространстве смерть — военная ли, криминальная, холодная и голодная, от бедности или дефицита медицины — обесценилась и стала привычной. Высокая смертность — коэффициент состояния общества. Потребность культуры поднять цену смерти как инобытия любви — столько же выражение Танатоса, сколь и попытка ему противостоять».

Вроде мы с ней даже и решили про это разговаривать. Но ей, черт возьми, всегда некогда. То она в Констанце пишет книжку о 30-х годах — «Зубы дракона» называется, то срочно сдает текст для «Сноба», то вот на днях вернулась из Берлина, где с Вадимом Паперным работает над проектом «SovAm» (о советско-американском кино 30-х), а теперь вот уезжает в Италию на конференцию по тоталитаризму.

Вообще не понимаю, откуда эта цифра взялась — 90…

P.S.Отправила текст — и сразу же побежала на вечер приехавшего на пару дней в Мюнхен Вениамина Смехова. Он начал читать стихи, а потом вдруг остановился и спросил: «Майя в зале?» Но я уж не стала крылья расправлять…