Проходим мимо, в лучшем случае отводя взгляд, в худшем — таращимся во все глаза с нехорошим любопытством. Не спрашиваем, нужна ли помощь. Не протягиваем руку. Не разговариваем, не задаем вопросов. Не интересуемся, что случилось. В лучшем случае — потому что как-то неловко.
В худшем — потому что нам наплевать. Как общаться с инвалидом, чтобы избежать неловкости, рассказывает Евгений Печерских, председатель самарской ассоциации инвалидов-колясочников «Десница».
Офис «Десницы» расположен на первом этаже жилого дома. На крыльцо можно подняться по трем ступенькам или по пандусу — и обращаешь внимание, насколько он пологий.
Узкий коридор густо завешан дипломами ассоциации. Благодарственные письма от властей разного уровня: городской администрации, областной. Никаких порогов, разумеется, нет, и по коридорам передвигаются люди на инвалидных колясках. Переговариваются на производственные темы: на следующей неделе открытие фотовыставки в 115-й школе, но многое не готово еще, а мамочки не слишком торопятся. Юные матери детей-аутистов ходят тут же, устраивают себе перекур на крыльце, хихикают. Здесь курят. Сам председатель ассоциации Евгений Андреевич Печерских, например, сидит в кресле-коляске и с удовольствием выкуривает сигарету. Возвращается в кабинет. Говорит:
— Беда в том, что СМИ не пишут правильно об инвалидах. Отчего-то существует всего два варианта подачи информации: первый — инвалид что-то там преодолевает, превозмогает, борется, его приковывают к креслу, а он сползает и дальше действует ползком, но мужественно. Или второй вариант: инвалид — захребетник, ему государство неизвестно за что платит пенсию, а он все недоволен! И это ему подай, и то, и другое. И пандус ему сооруди, и поручни, еще и коляску выдай бесплатно. Надо писать не так. Надо ровнее, но без снисходительности. Как об обычных гражданах. Не пытаться донести мысль, что инвалид — тоже человек.
Выделяет интонацией слово «тоже».
— Инвалид — «тоже человек» по определению. Не надо дополнительно разъяснять. Это оскорбительно.
Кабинет Евгения Андреевича мал, но вмещает книжный шкаф, книжные полки, компьютерный стол и массу оргтехники: принтер, сканер, большой монитор, системный блок. Блюдечко с ягодами боярышника, что ли. Витамины. На полках книги: «Толковый словарь», «Правила особого ребенка в России: как изменить настоящее». Неожиданно — газовый баллончик. Перцовый. Со столика в углу доносится странное чириканье, которое быстро проясняет свою природу — это две маленькие птички в клетке. Не попугайчики, не канарейки. Неизвестные птички.
— Амадины, — говорит председатель.
Отряд: воробьинообразные. Семейство: вьюрковые ткачики.
За птичьей клеткой на стене — флаг ассоциации, на флаг пришпилены многие медали и пышные розетки. На шкафу коробки. Одна коробка подписана «сломанный сканер».
— В Самаре, безусловно, есть зачатки создания безбарьерной среды, — говорит Евгений Андреевич. — На городской набережной сооружены пандусы, некоторые пешеходные зоны оборудованы специальным образом — улица Вилоновская, например. А вот парк Гагарина, напротив, — место, куда маломобильному человеку ни за что не попасть! Там такие высокие бордюры, непреодолимые. К парку Победы, где сейчас ведется реконструкция и запланирована Триумфальная арка, это тоже относится. Но и этого недостаточно, пандусов и поручней. Нужно делать больше. Вопрос интеграции инвалидов лежит в двух плоскостях — отношенческой (главное!) и доступности среды. Главная проблема — в головах. И в чиновничьих, и в обывательских. Мало, чтобы инвалид мог физически добраться до того или иного места, нужно, чтобы он там проводил время с удовольствием и без помех. Для этого нужно: 1) стереть стереотипы, существующие в обществе по отношению к инвалидам; 2) изменить модель отношения к инвалидам с медицинской на социальную; 3) принять философию независимой жизни инвалида — дать ему возможность самостоятельно принимать решения и нести за них полную ответственность.
Звонит телефон. Евгений Андреевич долго выслушивает высокий, нервно вздрагивающий голос по другую сторону трубки: молодая женщина, потеря подвижности ниже пояса. Есть ребенок, три года, девочка. «Подъезжайте, — говорит председатель, — поговорим. 15 рублей вступительный взнос, 5 рублей — членский. Только я в понедельник убываю на три недели, появлюсь после 25 октября, но вы подходите в любое время, тут у меня будут люди. У вас руки работают? Хорошо. С собой — копия паспорта и справка об инвалидности».
Международное движение за права инвалидов считает наиболее правильным следующее определение: «Инвалидность — препятствие или ограничение деятельности человека с физическими, умственными, сенсорными и психическими отклонениями, вызванные существующими в обществе условиями, при которых люди исключаются из активной жизни». Таким образом, инвалидность — одна из форм социального неравенства, социальное, а не медицинское понятие.
В большей своей части общество склонно думать так: вот если инвалида как следует полечить, вылечить — тогда он нам на что-то сгодится. У многих людей проблемы таковы, что полностью современной медициной не разрешатся никогда. Это тяжело принять, но в какой-то момент человек просыпается (бодрствует, пьет чай, сок или ест суп) и понимает: моя жизнь никогда не станет иной. Со мной навсегда коляска, костыли, лазерная трость или вот этот громоздкий пакет с лекарствами. И человек живет, справляется, веселится или грустит, как и все. Ищет работу, находит хорошую, или не находит и продолжает поиски. Влюбляется по интернету (это тренд!), потом разочаровывается и говорит: ну все, больше ни за что. И влюбляется снова, примерно через полгода.
На мониторе кадры видеоклипа, снятого и смонтированного членами ассоциации: молодой парень на инвалидном кресле штурмует разбитые тротуары, бордюры и полуразрушенные ступени каменных лестниц. Катит меж щебня. Нелегко.
— Существуют вопросы обеспечения техническими средствами реабилитации. Коляски, поручни, пандусы в подъездах люди ждут годами, я уж не говорю о вертикализаторах, которые вообще выведены из реестра, но мы еще будем бороться за вертикализаторы. Проблема трудоустройства существует. Мы пытаемся ее решать: в этом году восемь человек с инвалидностью трудоустроили в солидные компании типа Волготрансгаза, для двоих создали специальные рабочие места, новые. Вообще человек с инвалидностью может работать по-разному — удаленно через интернет, просто на дому. Может трудиться в офисе, почему нет, но для этого нужен индивидуальный подход к каждому, а не двухпроцентная квота, которую с отвращением вынуждены соблюдать работодатели.
Снова звонит телефон. «Нет, мы не переносим людей, не имеем такой возможности», — говорит председатель в трубку. Долго слушает. Отвечает. Заканчивает разговор под птичий клекот.
— Средства массовой информации могут сыграть свою роль, если будут говорить и писать об инвалидах правильно. Никаких «прикован к коляске», никаких «искалеченный», никаких «отважно превозмогающий боль» и «страдающий ДЦП». Не надо драматизировать. Не надо думать, что необходимость пользоваться инвалидной коляской — это трагедия. Это просто способ передвижения, конечно, если кто-то позаботился об отсутствии бордюров. Не стоит противопоставлять людей с инвалидностью обычным гражданам. Это несправедливо. Существует определенный сленг, которым могут пользоваться инвалиды в своем кругу: спинальник, опорник, колясочник. Но если так говорит человек извне, это некрасиво, это грубо. Никогда не говорите: «слепой», но — «незрячий». А вот «глухой» говорить можно, потому что «глухой» — это понятие сложившейся годами субкультуры.
Мимо открытой двери туда-сюда бегают юные матери деток-аутистов. Бухгалтер ассоциации заходит с бумагами на подпись. Много дел. Евгений Андреевич снова на крыльце, закуривает. Осенний воздух остро и горько пахнет дымом, листьями и водой.
…Согласны быть необычными, не согласны быть ненормальными. Согласны быть инвалидами, не согласны быть калеками. Пристрастно рассматриваю пандус у отделения Сбербанка — невероятно крутой, и поручень только с одной стороны, не взберешься ни за что. Зато вымощен плиткой. Плитка желтая, плитка серая посветлее, плитка серая потемнее, нарядно…
Фото автора
