Александр БИКБОВ социолог, автор книги «Грамматика порядка. Историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность»

Еще Пьер Бурдье раскрыл тонкую механику рынка СМИ, показав, что конкуренция ведет не к разнообразию сообщений, а к их унификации. В большинстве российских медиа «Марш мира», состоявшийся в Москве 21 сентября, был приписан оппозиции. В статьях приводились высказывания двух-трех политиков, твиттер-трансляции пестрели известными именами, чьих обладателей журналисты заметили на улице. Исчезновение гражданского большинства из сообщений СМИ, описание людей как бесформенной массы статистов, — не случай и не беспечность. Эта черта сближает разные медиа на информационном рынке современной России. Вероятно, лишь общественный перелом, аналогичный тому, что случился в конце 80-х, способен отвлечь СМИ от логики «звезд и статистов», заставить обратиться к реальности.

Какой была реальность этого марша? Вместе с Марией Меньшиковой мы подробно проинтервьюировали 14 участников марша и убедились, что участвуем в мирном противостоянии образованных людей — необразованным. Уже в 2012 году исследование группы «НИИ митингов» выявило исключительную важность образования во всей конструкции российского уличного протеста. Его участники были не просто студентами, дипломированными специалистами и кандидатами наук. В знании и культуре они видели свое главное отличие от некомпетентной власти, сделавшей ставку на беззаконие и насилие. Большинство нынешнего «Марша мира» составили те, кто уже ходил на митинги в 2011—2012 годах. И если прежде отторжение у них вызывали слова и поступки высших лиц, то теперь война придала антитезе новую материальность.

В долгой очереди перед рамками друг друга разглядывали две вселенные: противники войны и сторонники ДНР. Лица протеста, «прекрасные» еще с декабря 2011-го, и лица, веющие грозой. «Вы посмотрите на них, эти лица я не могу простить», — не выдержал один из собеседников, менеджер с образованием инженера-робототехника. Но и без этого наглядного противопоставления участники марша возвращались к обсуждению власти, теряющей или потерявшей образованную часть общества. «Люди против Путина… более образованные, даже не в профессиональном смысле, а в смысле общего развития», — отметила 45-летняя работница рекламного агентства. Ни она, ни 20-летняя студентка-филолог, которая хочет заниматься наукой, ни 60-летний экономист не готовы стать пассивной «базой» для правительства или для оппозиции. Они уже отчаялись на что-либо повлиять, но все еще не оставили слабой надежды быть услышанными.

Два года назад протестная активность вызывала острое желание «выйти посмотреть». В декабре 2011 года «посмотреть» приходили дизайнеры и учителя, студенты и менеджеры. К сентябрю 2014-го они увидели достаточно. Сегодня они же приходят, «чтобы не врать себе», «чтобы не было стыдно». Их место на периферии акций заняли другие: неброско одетые мужчины за 50, без высшего образования. Мотив их осторожного присутствия — желание разобраться в происходящем. Они далеки от пассивного нейтралитета и говорят о несогласии с военным вмешательством России, хотя негромко, с оговорками. Это те, кто еще пожил в Караганде и Находке, в Сибири и в Туркмении, кто связан с Украиной и иными пространствами бывшего СССР учебой, дружескими контактами, семейной историей.

Те, кто 21 сентября вышел на улицу в первый раз, — это тоже люди старше 50 лет. Прежде они были склонны больше доверять «культурным ленинградцам» — Путину и Медведеву (женщина-медик на пенсии, с высшим биологическим), но их «сломала» агрессия против Украины и безграничная ложь провластных СМИ. Они критикуют тоталитарный уклон советской власти, но тепло вспоминают о бесплатном образовании и интернационализме. Собственно, советские интернационализм и патриотизм — это неучтенные факторы, которые могут заявить о себе дальнейшим падением поддержки властей. Агрессия против Украины и бессмысленные смерти «наших мальчиков» отзываются у старшего поколения жгучим стыдом, выглядят вызовом и даже предательством.

Наверное, самый важный вопрос марша — тот, что не звучал в его публичной повестке. Я специально задавал его собеседникам: «Кто воюет на юго-востоке Украины?» Первыми обычно называли российские войска, реже «местных бандюков». Эти ответы не менее значимы, чем лейтмотив «образование против насилия». Отсутствие в картине войны жителей, взявших в руки оружие, упрощает задачи антивоенного протеста. Но оно же затрудняет поиск выхода из военного тупика. В российских дискуссиях уже звучали призывы раздавить бандитов, победно завершив АТО любой ценой. Формально повестка марша им не противоречила, а большинство наших собеседников считали себя вправе критиковать лишь участие в войне России. Однако их мнение об АТО было крайне далеким от любого милитаризма. Они полагали, что военную операцию украинских властей также следует остановить. И это важный урок для любой партии войны, в чьем бы лагере она ни искала себе места. Участники «Марша мира» в самом деле были против всякой войны.