Что счастье скрывается под псевдонимом.

Или что несчастье — просто частный случай счастья. Или вот что: человеческое счастье вообще не включено в план Мироздания, есть только негативное счастье (как отсутствие несчастья, хотя бы относительное, это когда худшее обошло стороной), и поэтому уже благо, если мы сможем трансформировать свое истерическое несчастье в обычную несчастливость.

Или что счастье достижимо путем тренировки сознания.

Или что счастье возможно только в качестве терапевтической цели.

Кто-то верит в счастье как в конечную цель.

Кто-то настаивает, что всякий живущий фатально должен быть счастлив.

А само слово происходит от исландского happ, что в переводе означает везение или удача.

И говорят, что счастье или несчастье обычно приходит к тому, у кого его уже избыток.

Когда-то я у всех, у кого брала интервью, спрашивала: «Вы — счастливый человек?» Спрашивала, глаза зажмурив от ужаса, понимая, что задаю самый банальный вопрос на свете.

Но задав его однажды и получив небанальный ответ, не могла уже остановиться.

Один «трудный подросток», с которым мы долго-долго общались, ответил на полном серьезе: «Я — полусчастливый».

Одна абсолютно счастливая (на мой взгляд) женщина, которой к тому же исполнилось уже девяносто лет, сказала: «Счастливых людей не бывает. Но у меня счастливый характер».

А один мужчина, очень известный, знаменитый, удачливый, у которого было не просто торжество тщеславного успеха, а глубокий и внятный опыт, и семья замечательная, и дети, и преданные друзья; и я сама себя при этом ругала: ну зачем его-то спрашиваю, и так понятно, что счастлив, неизбежно, безусловно, безысходно; так вот, он посмотрел на меня внимательно и спросил: «А как это узнать?»

И вправду — к а к?

Наверное, просто у в и д е т ь.

В себе или в других.

Я видела вместе Раису Максимовну и Михаила Сергеевича Горбачевых.

Они были не из тех, кто лезет вон из кожи не столько ради обретения счастья, сколько ради того, чтобы их все считали счастливчиками.

Они вообще никого из себя не изображали.

Никакого дешевого навязчивого оптимизма.

Ни малейшего настаивания на собственной значительности.

Никакой важности или мрачности.

Просто свободные, благородные, достойные, любящие друг друга, счастливые люди.

Что-то было очень правильное в том, что перестройку начал в возлюбленном отечестве человек, влюбленный в свою жену.

Без ощущения затюканности и несчастности.

А со стремлением (усилием) к счастливому равновесию.

И в безнадежности и бессмысленности советского застоя происходило освобождение: через любовь, в любви!

И страна вдруг как опомнилась.

И оказалось, что близость — это ВСЕ, что существует вокруг нас.

А избавление от ненависти — наше внутреннее разоружение.

И мы — не империя зла, а просто люди из просто жизни.

И не надо, чтобы нас боялись и с ч и т а л и с ь с нами.

Дешевые все это игры!

Есть только любовь — и это то конечное и высшее, что оправдывает наше здешнее существование.

И только любовь может нас ВОЗВЫШАТЬ и УКРЕПЛЯТЬ!

Раиса Максимовна была очень красива.

И в ней была легкость.

Та легкость, что высшая мера подлинности.

Я помню, что когда общались, мы с ней много смеялись.

В ней не было вражды. Ни к кому.

И ожесточения не было.

А была постоянная радостная готовность отмечать (находить) только хорошее, помнить только хорошее, говорить только о хорошем, держаться только за хорошее.

Черное она тоже видела.

Но верила в «бесконечное белое».

То, которое дает лучу зрения идти, не встречая себе предела.

Я не знаю, была ли она религиозным человеком.

Но точно знаю: жила по Евангелию.

Жила светом, в свете.

Михаил Сергеевич ее за эти пятнадцать лет не забыл.

Его любовь к ней стала еще сильнее.

Спасибо, Раиса Максимовна, за то, что были.

За то, что любили.

За то, что любили Вас.

За то, что сделали Михаила Сергеевича навсегда счастливым.

За то, что годы перестройки были самыми счастливыми и осмысленными годами нашей жизни.

А раз все это было — просто так не исчезнет.

Подлинность и сильные чувства еще никто не отменял.

И не отменит.

Как и истинность слов из Песни Песней:

«Положи меня, как печать, на сердце твое… ибо крепка, как смерть, любовь».